Так что сейчас они обедали вместе. Сам он, как обычно, довольно жадно и неопрятно, вытирая руки о немилосердно грязный комбинезон, поскольку, после мастерской переодеваться не хотелось. Стружки и древесная крошка падали на стол и на пол возле стула.
Сын же его вел себя словно клиент в парижском гастрономическом заведении, обсыпанном звездами Мишлена. Пиджак повесил на вешалку (никогда и ничего он на спинку стула не вешал), манжеты старательно подвернул, брюки прикрыл чистой салфеткой. И мясо от костей отделял настолько тщательно, как будто бы когда-нибудь собирался стать ювелиром или там нейрохирургом, а не прокурором.
Отец тихо вздохнул. Он собирался затронуть две весьма важные для себя темы, но предчувствовал, что сыну это не понравится. Войчех Фальк знал об этом, но сдержаться не мог. Сыну он желал только лучшего.
— Представь себе, сегодня у меня был Тадек. Отчасти, затем, чтобы спросить, за сколько бы я сделал его знакомому буфет под немецкий, скорее в стиле art déco. Так же, как делал тому врачу, помнишь…
Эдмунд внимательно глянул на него.
— Зная Тадека, то он пришел спросить, а не поработал бы ты для его дружка три недели только за материалы. Наверняка какой-нибудь депутат из города или сеймика.
— Но ведь Тадек почти что родня, ты же знаешь.
— А вот его знакомый — уже нет. Папа, сколько раз я тебе уже объяснял, что ты не можешь к каждому клиенту относиться, как ближайшему приятелю. Люди этим пользуются.
Отец поерзал на месте. Неожиданно старый стул показался ему неудобным. Войчеху Фальку не хотелось оправдываться, но он считал, что людей стоит узнавать получше, сближаться с ними. В конце концов, ведь он делает предметы мебели, на которые те станут глядеть годами, а то и десятилетиями.
— И в разговоре как-то так вышло, это про тот штраф, что тебе недавно впаяли; так Тадек говорит, что если хочешь, так он его, конечно же, аннулирует. Чтобы у тебя с самого начала не было никаких неприятностей.
Услышав эти слова, Мундек застыл и отложил нож с вилкой.
— Папа, я же тебе уже объяснял. Они у себя, в дорожном патруле, обязаны сообщить в контору, и я должен получить выговор.
— Ты так говоришь, будто для тебя этот выговор очень важен. Просто-напросто, Тадек не пошлет рапорт.
— В какой-то степени для меня это важно. Я нарушил правила, и, как каждый, должен быть за это наказан. В противном случае, все то, чем я занимаюсь, не имеет смысла. Ты же согласишься со мной.
Конечно, тот согласился, а что ему еще оставалось. Но вот другой вопрос был более важен.
— Еще Тадек говорил о том, что Ванда вернулась в Ольштын. Похоже, на постоянно.
Он старался, чтобы все это выглядело естественно, только Мундек, естественно, холодно усмехнулся.
— Сватаешь меня?
Стул сделался еще более неудобным.
— Да ты что! Просто подумал, что тебе тоже хотелось бы знать. Только и всего.
Дальше они продолжали обедать в молчании. Только долго Войчех выдержать не мог.
— Признаю, мне хотелось бы, чтобы ты был счастлив. И все осуществил. И не только по работе.
— Папа, я же тебе уже объяснял. Пока я не сдам экзаменов, и меня не назначат прокурором, нет никакого смысла даже ходить на свидания, не говоря уже о постоянной семейной связи. Возможно, я останусь здесь, но меня могут перебросить в другой конец Польши, так что я не желаю давать никаких обманчивых надежд — ни себе, ни, тем более, какой-либо девушке.
Войчех Фальк глянул на сына таким жалостным взглядом, что тот просто обязан был прочитать в нем все надежды и страхи мужчины, ставшего отцом в позднем возрасте, и который мечтает о том, чтобы единственный отпрыск одарил его замечательным семейством, которой у него самого никогда не было. Потому он решил дополнительно оправдаться.
— Да, это логичный выбор, — сказал он.
5
Прокурор Теодор Шацкий всматривался в показанную ему кость словно палеонтолог в останки неизвестного до сих пор науке динозавра. И слушал пояснения Алиции Яшгелло.
— Этот эксперимент я повторила несколько раз, результат в каждом случае такой же. Необходимо внимательно прослеживать за его проведением: если процесс длится быстро, остаются фрагменты сухожилий и хрящей; немного, но, тем не менее. Если же долго, кости, конечно, не исчезают, но делаются очень хрупкими и ломкими.
— И что же это? Какая-то кислота?
— Основание; конкретно же гидроокись натрия, другими словами: щелочь. Такая же едкая, как и кислота, только находится по другой стороне шкалы рН. Простое соединение, известное уже сотни лет, очень хорошо растворяет белки, но прежде всего — жиры, потому используется при производстве мыла. С костями у щелочи больше проблем, поскольку те содержат кальций. Она справится и с ним, это и вправду агрессивное соединение, но легко отметить момент, когда белков и жиров уже нет, а вот скелет все еще сохраняется очень хорошо. Я вам продемонстрирую.
Рядом с лабораторным столом стоял пластиковый пакет. Ягелло извлекла из него бутылку средства для прочистки канализационных труб и пенополистироловый подносик, на котором под пленкой были ровнехонько уложены куриные крылышки. Ассистентка профессора вынула одно крылышко и уложила в хирургическом подносе в форме почки рядом с блестящим резервуаром из нержавеющей стали.
— Со щелочью дело такое, достаточно заглянуть в десяток магазинов и приобрести такое ее количество, что можно лошадь растворить. Собственно говоря, любой препарат для прочистки труб, несмотря на громкое название и дурацкую упаковку, это всего лишь гидроокись натрия, чаще всего в виде гранул. Это достаточно безопасная форма хранения, чтобы он превратился в едкую щелочь, необходимо гранулы растворить в воде.
Всю упаковку она засыпала в котелок и перемешала стальной лопаточкой. Раствор шипел и пенился, словно брошенный в стакан аспирин,[44] наконец успокоился и превратился в жидкость цвета сильно разведенного молока. Ягелло подхватила пинцетом куриное крылышко и осторожно уложила его в раствор. Шацкий ожидал каких-то особых эффектов, но нет, курятина просто опустилась на дно.
— Ничего не происходит, — сказал он.
— Подождите несколько минут.
— В последнее время, преподавание темы относительно гидроокиси натрия тоже подлежит некоторым ограничениям, возможно, не столько юридическим, сколько этическим, — заявил профессор, выглаживая идеально гладкий халат.
Произнес он данную сентенцию тоном, который не оставлял сомнений в том, что это начало какого-то анекдота. Шацкий с тоской заглянул в сосуд, но до сих пор все там выглядело довольно обыденно: словно тайский суп с кусочком сырой курятины.
— Мы опасаемся, как бы студентки не начали свои вареные на пару овощи запивать щелочью, узнав, что та растворяет жиры. Ведь это могло бы привести, сами можете представить, к самым печальным последствиям.
Шацкий молчал. Но профессору поощрение к продолжению и не требовалось.
— И вообще, весьма любопытная проблема — диетическая таблетка — священный Грааль нашей фармацевтической промышленности. Попытки найти ее весьма любопытны. Довольно скоро был открыт гормон сытости, который выделяется, когда мы уже наедимся — чтобы мы перестали лопать. Нет ничего более простого, чем подать такой гормон в таблеточке. Идеальный, натуральный метод для успокоение голода. К сожалению, оказалось, что перечень отрицательных последствий будет толщиной с телефонную книжку, и на первом месте там будет бесплодие. Так что, кто-то сдался? А вот и нет. Кто-то заметил, что толстых наркоманов не бывает. Интересно, правда?
Ну, и что тут было делать; Шацкий с заинтересованностью покачал головой, в конце концов, должен он был что-то за эксперименты.
— Можно было бы заявить: так что здесь удивительного?! Наркоманы — люди бедные, спят, где придется, украденные деньги тратят на наркотики, а не на продукты, богатые питательными веществами. Но ведь наркомания — это же не совсем отбросы общества. Совсем даже наоборот — белые воротнички носом втягивают дорожку, а через рот лопают полукилограммовый стейк с жареной картошкой.
Он вновь глянул в котелок. Крылышко цыпленка не изменилось ни на йоту.
— Похоже, ваш «крот» просроченный, — буркнул он Ягелло.
— Не думаю, — ответила та и взяла крылышко пинцетом, несколько раз пошевелила, и покрывавшая кусок мяса светлая кожа расплылась, осталось только красное, словно ошпаренное мясо на тонких косточках. — Шкура цыпленка, прежде всего, это жировая ткань, она растворяется быстрее всего, — пояснила ассистентка.
— И прошу себе представить, — продолжал Франкенштейн, — что в исследованиях, добровольцев для которых наверняка хватало, был выделен белок CART, Cocaine Amphetamine Regulated Transcript, который отвечает за понижение стресса, повышение уровня эйфории, а прежде всего — за понижение желания наедаться. Вы понимаете, что означало бы, подать кому-либо такую амброзию без эффекта наркотической зависимости.
— И что, из него сделали таблетку? — разрешил втянуть себя в беседу Шацкий.
— Пытались. Слишком уж много побочных эффектов для кровеносной системы, а ведь сложно кому-либо объяснить, что самым лучшим лекарством от полноты является коронарная болезнь. Это во-вторых. А во-первых, что же, человек слаб. Вот что бы вы сделали, если бы вам дали таблетку, после которой вы станете худощавым, свободным и счастливым? И который не вызывает никаких побочных эффектов?
— Лопал бы горстями, как фисташки, — ответил Шацкий.
— Вот именно. Теоретически, субстанция не вызывала бы физической зависимости. Но практически, уже через пару дней люди бы на стены забирались, лишь бы получить очередную порцию. Похоже, человек еще не дорос до современной медицины, — поучительно закончил свой доклад Франкенштейн и засмотрелся на лежащий на столе скелет, как будто бы тот один мог бы его понять.
Ягелло подцепила крылышко, помешала им осторожно раствор, чтобы клейкая субстанция, в которую превратились мягкие ткани, растворилась в щелочи. Потом она извлекла крылышко: не прошло и десяти минут, а от того остались лишь сероватые кости, на суставах, правда, осталось еще немного ткани.
— Отлично. У нас имеется победитель, — заявил Шацкий.
У следствия появился новый элемент, а конкретно: промышленные количества средства для очистки канализационных труб. Что ни говори, какая-то зацепка. Средство нужно где-то купить, перевезти, приготовить место преступления, растворить труп. Забрать скелет, все убрать, выбросить комбинезон. Другими словами: масса оказий оставить следы.
Ягелло его энтузиазма не разделяла. Она опустила остатки крылышка снова в раствор.
— К сожалению, — тихо начала она, — я не химик, а судебный медик. А это означает, что все эти данные мне пришлось объединить в одно целое, чтобы получить картину смерти жертвы.
Атмосфера сгустилась. Теодор Шацкий натянул на лицо маску прокурора и застегнул верхнюю пуговицу пиджака. Он был готов.
— Слушаю.
— Покойный не был растворен в щелочи после смерти, но еще при жизни, — спокойно сообщила Ягелло. — Об этом свидетельствуют повреждения костей. Где бы его ни закрыли, он пытался оттуда вырваться в приступах чудовищной боли и истерии, не смотря на то, что сдирает себе кости пальцев до второй фаланги. Когда же понял, что все напрасно, он пытался покончить с собой или, по крайней мере, потерять сознание. Отсюда и трещины черепа. Потому-то они такие равномерные. Никто не бил его по голове, он сам молотил ею по полу, на котором, скорее всего, лежал связанный.
Все эмоции Шацкий отпихнул куда-то в подсознание. Он сконцентрировался на том, чтобы представить сцену в самых различных вариантах. Где-то там же имелись следы, улики, доказательства. От того, какие вопросы задаст сейчас, будет зависеть многое.
— Известно ли нам, где это было? Ванна? Заводской ковш? Бетонированный подвал?
Ягелло погасила свет. Жалюзи задвигать не было смысла, пополуденные часы в ноябрьском Ольштыне были темнее, чем июньской ночью.
— Поглядите на кости в ультрафиолетовом излучении.
Ассистентка включила переносное устройство.
Череп и пальцы на руках и ногах, а так же колени засияли голубым светом, как будто их покрыли флуоресцентной краской.
— Это кровь? — спросил Шацкий; подобного рода картинки он неоднократно видел на местах преступлений.
— Не в этот раз, все органические следы были вытравлены щелочью. Кровь на месте преступления светится в ультрафиолете, потому что содержит гемоглобин, а гемоглобин содержит железо. Эти же следы свидетельствуют о том, что покойник был замкнут в каком-то стальном или, к примеру, в чугунном резервуаре. Что кажется логическим выбором. Щелочь не взаимодействует с железом, опять же, фрагмент трубы легко перенести или убрать. Бетонированный подвал был бы местом преступления, которое невозможно было бы убрать.
Шацкий заставил себя увидеть эту картину со всеми подробностями. Старый сарай в оставшемся еще от немцев хозяйстве, возможно, бывший пегееровский[45] склад или разрушенная мельница посреди леса. Отрезок старой чугунной трубы диаметром в несколько десятков сантиметров и длиной в пару метров. Один конец заварен.
— И как это произошло, по-вашему? Кто-то залил раствор в резервуар с покойником?
Ягелло отрицательно покачала головой. Было видно, что, в отличие от Шацкого, она делает все, лишь бы оттолкнуть от себя все эти картины.
— Тогда смерть была бы мгновенной. Моментальный всего тела и дыхательных путей, шок — это, скорее, доли секунды, чем несколько секунд.
— Так как же все это случилось?
Девушка не спешила с ответом. На помощь ей пришел пожилой профессор:
— Как вам уже известно, гидроокись натрия хранится в сухом виде. В такой форме его легче всего купить. Мы подозреваем, что покойник был засыпан гранулами. Поначалу он не знал, в чем дело. Что это? — думал он. — Нафталин? Пенополистирол? Стеарин? Если какой-нибудь шарик не попал в рот или в глаза, не происходило ничего.
— После чего прибавили воды? — спросил Шацкий.
— Зачем? Тело весящего восемьдесят килограммов мужчины содержит около пятидесяти литров воды. Засыпанный гранулятом покойник, закрытый в металлической трубе, испуганный, наверняка начал потеть. И чем сильнее он потел, тем в большей степени белые шарики превращались в едкое основание. Пот достаточно быстро сменился кровью, лимфой, физиологическими жидкостями. Покойник был съеден живьем щелочью. Лично я оцениваю, что с момента первого ожога до смерти прошло с четверть часа.
Прокурор Теодор Шацкий пытался вообразить картины того, что происходило в течение этих долгих пятнадцати минут. Он знал, что это крайне важно. Только воображения ему не хватило.
6
С Яном Павлом Берутом он договорился встретиться в Статойл, у самого главного ольштынского перекрестка, точно на средине короткого отрезка между университетским госпиталем и местом обнаружения останков. Он еще собирался осмотреть немецкий подвал, но перед тем желал переговорить с полицейским. Прежде чем Берут продрался через пробки и опоздал на полчаса, удалось выпить два кофе, съесть хот-дог и загрызть все это каким-то химически выглядящим рогаликом. Да если бы Берут пошел пешком, то и то: добрался бы за пятнадцать минут.
Для начала полицейский поделился информацией о результатах исследования ДНК. Лаборатория окончательно подтвердила, что кости принадлежат Петру Найману, если только, конечно, сосед или любовник жены не пользовался его электробритвой. Шацкого эти сведения весьма обрадовали, они придавали следствию конкретное направление. И он приказал Беруту, во-первых, вызвать супругу Наймана на допрос, во-вторых, определить, работал ли покойный в своем туристическом агентстве сам; в-третьих, поискать свидетелей, которые помогли бы установить, когда и где видели его в последний раз.
После этого он кратко изложил открытия патологов, не щадя чудовищных подробностей. В какой-то момент Берут жестом попросил сделать перерыв и встал с места. Шацкий был уверен, что перегнул палку с описаниями, так что полицейский взял несколько минут для передыху. Но тот всего лишь отправился за запеканкой, рогаликом с малиной и горячим шоколадом. И ел он спокойно, поддакивая в знак того, что до него все доходит, когда Шацкий описывал безлюдное место и чудовищную, неописуемую, невообразимую смерть человека, плоть которого пожирается щелочью.