— Похоже на то, что он до самого конца сохранил сознание, — закончил прокурор.
Ян Павел Берут отряхнул от крошек свою форменную куртку, на три четверти из искусственной кожи — с таким же успехом он мог иметь на себе отблесковый жилет с надписью ПОЛИЦИЯ — и отправился к автомату с кофе.
— А может, все-таки, соблазнитесь шоколадом? — спросил он, нажимая на кнопку. — Замечательный!
Шацкий лишь отрицательно покачал головой.
— Так вы можете себе представить нечто такое?
— Конечно, вы описали это весьма живописно. — Берут попробовал шоколад на вкус, засыпал два пакетика сахара и возвратился с пластиковой ложечкой к их месту у окна. Отпил глоточек, на довоенных усах осталась полоска коричневой пены. — И какие у нас приоритеты?
За окном становилось темно, хотя только-только пробило три часа дня. Туман уплотнился, подъезжающие к бензоколонке машины, казалось, вываливались из другого измерения. Шацкий глядел на все это отсутствующим взглядом, тасуя в голове различные пункты плана следствия, переставляя их в очередности исполнения.
— Два, — ответил он наконец. — О последнем дне мы уже говорили. Я допрошу вдову; сотрудников, если у него такие имелись. А имелись наверняка, раз часто выезжал. Его автомобиль необходимо проверить через городскую службу мониторинга. Доехал ли он до места работы, когда выехал, до какого места мы можем его проследить. А кроме того: Найман как таковой. Все, что у нас имеется на него в базах данных. Наказывался ли когда-нибудь и за что, налоговые декларации, предыдущие места проживания, бухгалтерская отчетность, контрагенты. Обыски в доме и в бюро.
Берут все тщательно записывал в небольшом, собственноручно изготовленном блокнотике. Шацкий подумал, что это очередное чудачество, но не комментировал.
— Ну а щелочь? — спросил полицейский. — Магазины проверить?
— Жалко времени. Такое убийство на раз не приготовить. А уж если кто-то и готовился, то достаточно было в течение месяца за пару раз в неделю в различных супермаркетах собрать нужный запас «крота». Давате сфокусируем свое внимание на людях. И начнем собирать информацию о всех местах, связанных с покойником. Он любил долгие прогулки, любил лес, любил Вармию. И где-то на этом долбаном безлюдье его и растворили.
Ян Павел Берут гордо выпрямился.
— Пан, похоже, не из Ольштына?
— Восьмой смертный грех, знаю,[46] — буркнул тот. У него уже начиналась аллергия на местных патриотов.
— Все больше народу приезжает к нам, в Вармию, — продолжил Берут, как будто предыдущие слова его совсем не обескуражили. — И меня это совершенно не удивляет. Вот вы знаете, что только в границах Ольштына имеется одиннадцать озер?
— Потому-то ревматизм здесь убивает чаще, чем коронарные заболевания. Пошли уже.
Туман должен был обладать сознанием, потому что окружил его не бессмысленно, но хитро протек под пальто, протиснулся между пуговицами пиджака и сорочки, чтобы охватить Шацкого холодным и сырым обручем. Тот поежился, как будто бы неожиданно его забросили в слишком холодную воду. Похоже, что здесь меня скорее прикончит термический шок, чем ревматизм.
Вместе они прошли от заправки до головного ольштынского перекрестка. Хотя такое казалось просто невозможным, но светофоры для пешеходов представляли еще большую сложность, чем для автомобилей. Поочередно запускаемые на перекресток машины должны были получить возможность ехать во все стороны, а это означало, что пешеходам приходилось ожидать часами, чтобы потом бросаться в спринтерском темпе, потому что зеленый сигнал начинал мигать практически сразу после того, как зажигался. Им даже удалось добраться до полосы, разделяющей направления мостовой, когда загорелся красный. Шацкий собрался было рвануть, но Берут стальной хваткой перехватил его плечо и завернул.
— Красный, — пояснил он, даже не глядя на прокурора.
Тот посчитал, что скандал устраивать нет смысла.
Когда, в конце концов, они покинули перекресток и направлялись слегка под горку по улице Независимости, то как раз шли мимо небольшого скансена немецких общественных зданий. Сначала был живописная пожарная часть, с покрашенными красной краской старыми воротами в гаражи; затем средняя школа, собранная из того же красного кирпича, что и все остальное.
Когда они свернули на Марианскую и добрались до места временно приостановленных дорожных работ, слева от них были живописные постройки старой больницы, а на холме справа — очередная оставшаяся от немцев школа, так, по крайней мере, идентифицировал архитектуру Шацкий.
Вход в подземелья был тщательно закрыт пленкой.
— Зайдем через больницу, — сказал Берут.
Он повел через сад и дальше, к лаборатории, в которой делали анализы; там должен был находиться один из боковых входов. Шацкий ожидал необычных неоготических интерьеров, но здесь была банальная больница, с линолеумом на полу, подвесными потолками и выкрашенными зеленой краской стенами, с деревянной панелью на высоте пояса, чтобы кровати и носилки не отбивали штукатурку. Прокурор с полицейским прошли немног по коридору и спустились по ступеням в подвал. Он уже выглядел не столь опрятно, подвесной потолок сменился сводчатым, но, все равно, это не был оставшийся после немцев подвал, какого ожидал, с кирпичными стенами и названиями помещений, выписанными готическим шрифтом.
Берут сорвал полицейскую пломбу с самых обычных дверей, и они прошли в подвальное помещение.
— Так чем же все это было?
— Противовоздушным убежищем, выстроенным во время войны для пациентов госпиталя и богадельни.
— Богадельни?
— Здание с другой стороны улицы, сейчас это интернат школы для медсестер, но сто лет назад его выстроили в качестве Armenhaus, богадельни для тех, кто нуждался в постоянной помощи, а семьи не имел. Замечательный пример заботы государства об отверженных.
— Рейх заботился о собственных подданных.
Они вошли в средину, и Берут щелкнул выключателем, темноту прогнал яркий свет полицейских прожекторов. Как правило, Шацкий видел их подключенными к жужжащим генераторам, здесь же светильники подключили к больничной электросети.
— Тогда это была еще Германская Империя, — поправил полицейский.
— Ну да, так называемый Второй Рейх. — Шацкий не собирался сдаваться перед местным патриотом. — А мне казалось, будто бы вы знаете историю своей малой родины. Малого Рейха, можно сказать.
Он ожидал старой песни, что здесь Вармия, а не Мазуры, Королевская Пруссия, до разделов[47] — священная польская земля, и так далее, но Берут просто прошел в помещение.
Убежище не было огромным, сразу же за входом находились санитарные помещения, за тем зал — точно такой же, в котором обнаружили скелет.
— И много здесь таких залов? — спросил Шацкий у Берута.
— Этот и второй, в котором мы были ранее. Четыре входа. Один в больнице, второй в интернате, и два аварийный, на случай разрушения зданий. Их уже давно засыпали.
— Выходит, кто-то должен был зайти через здания.
— Я понимаю, о чем вы думаете. К сожалению, в интернате у поста администратора имеется только одна камера, и, теоретически, мимо нее вроде как нужно пройти, только никто в здравом уме через интернат заходить бы не стал. Там все время кто-то да крутится, вроде как ночная тишина, но с молодежью, мы же знаем… — Берут произнес это таким тоном, будто сам молодым никогда не был. — В свою очередь, в больнице мониторинг получше, но это несколько зданий различного времени постройки, больше десятка входов, проходы, соединительные отрезки — настоящий лабиринт. И все время движение, ежедневно новые лица. Легче лишь на вокзале раствориться в толпе.
Шацкий подумал, что, в конце концов, сотрудничество с желторотым новичком, который еще недавно хватал пьяных водителей и выслеживал, наверняка со страшной заядлостью, государственных служащих, переходящих улицу на красный свет, будет выглядеть не так уже и паршиво.
Они прошли по знакомому коридору, под накрытой полиэтиленовой пленкой дырой, из которой доносились отзвуки городской жизни, и добрались до зала, в которой были обнаружены кости. В последний раз, при свете фонариков, было в нем нечто таинственное, ожидание приключений родом из молодежной книжки. Теперь же ярко освещенное помещение выглядело обычным, серым и уродливым; прожекторы изгнали из углов тайну, заменив ее пылью, плесенью и крысиными экскрементами.
— Следы? — спросил Шацкий.
— Все собраны, но, похоже, нет ничего, если не считать обычного дерьма, накапливающегося в таких свалках. Отпечатков рядом с местом обнаружения останков нет, на дверях — тоже нет. Но не надо забывать, что на дворе конец ноября, все ходят в перчатках. Да, немного нанесенной грязи, но никаких следов обуви, которые бы позволили сделать хоть какой-нибудь вывод.
— Мешок? Сумка?
— В чем бы кости не принесли, это что-то забрали с собой.
Шацкий размышлял.
— А грязь: со стороны больницы или со стороны интерната.
Берут выгладил усы. Характерным жестом: большим и указательным пальцем прошелся от носа к уголкам губ, под конец резко выпрямляя пальцы, как будто желая что-нибудь стряхнуть с растительности на лице.
Шацкий посчитал эт жестом озабоченности.
— Пан прокурор, с самого начала никто из нас не рассматривал это место как место преступления. Ну, старый немец, всего-то дел. Вошли, рутинно проверили помещения, погода такая же, какая есть.
Шацкий покачал головой. Он не собирался кому-либо предъявлять претензии, поскольку и сам поступил идентично. Сейчас же глядел на ржавую кровать и думал о вчерашней беседе с Фальком. Какой-то сумасшедший тратит массу сил на то, чтобы Найман умер в мучениях, где-то в отдаленном месте растворяет того живьем в препарате для прочистки труб.
И теперь вариант первый: некто плохо посещал уроки химии и страшно удивлен тем, что у него осталась куча костей. Что делать? Закопать, ясное дело. Выкопать полутораметровую яму, забросить туда кости в пластиковом мешке, и дело с концом. Почему он так не сделал? Быть может, не мог. Потому что убил на каких-нибудь промышленных территориях, а там все забетонировано и заасфальтировано. Но, возможно, потому, что не хотел. Испугался, что кто-то выкопает. Так или иначе, но кости с места преступления забирает. Почему оставляет их здесь? Если знает, что подобное место существует, то ему известно и то, что сюда никто не заглядывает. Действует он под давлением, в напряжении, при нем мешок костей, доказательство совершенного преступления. Ему кажется, что старое убежище будет хорошим местом, пока не придумается чего-нибудь лучшего. Поначалу он просто бросает сумку, но в последний миг решает кости высыпать. Если каким-то чудом пацан из интерната даже и обнаружит их в ходе забавы по лапанию девиц, все подумают, что это какой-то старинный немец. И так почти что и случилось.
И вариант второй: наш некто изучал химию очень даже хорошо, для него было важно, чтобы от Наймана остались только кости. Вполне возможно, что на свет выйдут какие-нибудь мафиозные делишки, гангстерские разборки, что объясняло бы странное поведение жены. Вполне возможно, это должно было бы стать посланием конкурентам: поглядите-ка, мы способны за несколько дней превратить мужика в наглядное пособие для студентов-медиков. Так что нечего заступать нам дорогу. Но тогда бы они выслали его сообщникам Наймана в коробке с бантиком, ну или подбросили в каком-нибудь смешном месте, в замковых подвалах, чтобы средствам массовой информации было чего трубить. Оставлять сообщение в месте, где ни у кого нет шанса его прочитать, лишено всякого смысла.
То есть, второй вариант отпадает. Своими выводами Шацкий поделился с Берутом.
— Мы разыскиваем кого-то из больницы, — сказал он под конец. — Кого-то, кто здесь работает, постоянно или временно, кто, возможно, делал ремонт или прокладывал электрические кабели. У кого имелся интерес быть в больнице, кто знал о старом убежище, и кто мог сюда попасть.
— «Множество А».
— Правильно. — Шацкому нравились логические выводы полицейского. — А вот «Множество Б» — это лица из окружения Наймана. Семья, знакомые, сотрудники, клиенты.
Берут потер конец уса. Это, в свою очередь, было жестом задумчивости.
— Оба множества тяжело точно обозначить, они по определению неполные, и общего пересечения может и не быть. Хорошо было бы каким-то образом сузить.
— Во-первых, создадим профиль. Преступление настолько придуманное, что психолог сможет чего-нибудь сказать. Я знаю одного психа из Кракова, один раз уже помог мне.
— Профайлер у нас и свой имеется…
В голосе Берута промелькнула оскорбленная гордость местного патриота. Как это так? Кто-то не пожеоает воспользоваться услугами варминьского специалиста?
— Помимо того, мне бы хотелось, чтобы вы отредактировали сообщение для прессы: В ходе дорожных работ найдены останки, принадлежащие недавно исчезнувшему жителю Ольштына. Следствие продвигается вперед, преступник на месте преступления оставил множество следов, его задержание — вопрос нескольких дней, мы ожидаем результаты лабораторных исследований.
Берут вновь стряхнул невидимые остатки с уса. То есть, ему хочется не согласиться, но тут имеется проблема, так как сам он следователь только начинающий, а вот о славе прокурора ему наверняка известно. Потому чувствует себя не в своей тарелке.
— А разве мы не собирались поначалу сузить число подозреваемых?
— Неизвестно, сколько все это продлится, а преступник находится в состоянии страшного стресса. Могу поспорить, что сейчас он сидит где-то, приклеившись к радио, и слушает все местные новости. Из них он узнает, что дело, собственно, решено, что следователи идут, куда следует. Вот что бы сделали вы?
— Каким-то образом прикрыл себя.
— Как?
— Исчезновение всегда будет выглядеть подозрительным. Каждый заметит, во время допроса каждый припомнит, что Генек неожиданно не пришел на работу. Выдумал бы причину: заболел кто-то из близких, но не похороны, такое легко проверяется. Пошел бы к начальнику взять срочный отпуск на пару дней, на месте притаился бы. А потом нормально вернулся бы, если бы ничего не случилось. Я бы посчитал, что следствие блефовало.
— Да, все именно так. И мы ничем не рискуем, после подобной информации преступник за границу не сбежит. А завтра в отделе кадров больницы мы выясним, не просил ли кто дать отгулы или отпуск. Не взял ли кто-нибудь командировку на симпозиум, на который и не должен был ехать. Интуиция мне подсказывает, что это кто-то их тех, что здесь работает. Необходимо хорошо знать здание и его историю, необходимо знать анатомию, химию, иметь понятие о теле и смерти.
— Врач?
— Было бы удивительно, если бы преступник оказался уборщицей. Мы можем выйти с другой стороны?
Берут кивнул, и вместе они отправились в противоположную от больницы сторону. Здесь коридор закончился лестничной клеткой, они преодолели несколько десятков бетонных ступеней, после чего полицейский пропустил Шацкого через массивную дверь в интернат. При это пришлось включить фонарик, выключатель находился с другой стороны небольшого помещения, которое годами служило свалкой всякого старого барахла. От выхода в коридор мужчин отделяла куча стульев без сидений, коробок, старых матрасов и, что удивительно, полтора десятка старых унитазов и умывальников.
— Пан считает, что это серийный? — спросил Берут. — Как тот пастор Панди.
Шацкий задумался. Андраш Панди[48] был бельгийским сумасшедшим, который вел половую жизнь со своими дочерьми, убивая остальных членов семейства, остатки которых растворял в какой-то кислоте или щелочи. Сдала его дочка, тридцать лет жившая с отцом.
— Понятия не имею, — ответил Шацкий в соответствии с правдой. — Надеюсь, что нет.
Никакой дорожки через завалы не было, чтобы пройти несколько метров, необходимо было балансировать на кучах барахла. Поначалу Шацкий беспокоился о пальто, но через пару шагов забыл о гардеробе, думая лишь о том, чтобы не свалиться в какой-то из старых горшков и не поломать ноги. Когда же, в конце концов, тяжело дыша и ругаясь, он добрался до конца помещения, только сейчас до него дошло, что Берут все время стоит в двери, ведущей в убежище.
— Все в порядке? — спросил полицейский тоном, совершенно исключавшим какую-либо заботу.
Шацкий успокоил дыхание и сказал, что весьма сомнительно, чтобы в подземелье кто-то прошел именно здесь.