В случае Моники Найман свою методику синтеза он не применил, так как не было и нужды. Женщина пришла, уселась и уверенным голосом надиктовала ему все, не нужно было менять и запятой. Она была настолько хорошо приготовлена, как будто бы свое выступление готовила неделю. Теперь же она глядела на хозяина кабинета и ждала, что тот сделает.
А прокурор Теодор Шацкий не делал ничего. Он щелкал ручкой и размышлял. Вопреки модным теориям, за которые Фальк позволил бы себя порезать на кусочки, он считал современные методы допросов глупым шаманством, единственная цель которого заключалась в трате государственных средств на никому не нужные тренинги. Как-то раз его затащили на подобный, так он чуть от смеха не помер. Теоретически все заключалось в том, что поначалу следовало вести беседу о заднице Марыни, чтобы проверить, как станет вести себя свидетель — на тренинге это называлось «подстройкой внутреннего детектора лжи» — чтобы потом неожиданно атаковать вопросом, связанным с делом, и наблюдать за реакцией.
В перерыве он подсел к тренеру, они пили кофе, болтали о погоде и политике, вели псевдопрофессиональную беседу о том, какие машины лучше: с автоматической или ручной передачей. И внезапно Шацкий спросил у тренера: так как оно было, когда ты засадил жене нож в ухо и провернул там несколько раз. Она кричала? Сопротивлялась? И была ли теплой кровь, стекавшая по его ладони?
Мужик подавился бутербродом настолько капитально, что пришлось применять прием Геймлиха.[55]
Правда, с занятий тренер Шацкого выгнал, но прокурор доказал свою правоту. Любой станет реагировать, когда с разговоров о погоде переходишь на убийство жены. И настройка внутреннего детектора лжи не имеет с этим ничего общего.
Точно так же Шацкий не верил в доброго и злого полицейского. Все эти подлизывания и запугивания казались ему дешевкой, он испытывал стеснение, когда видел ведущих себя подобным образом полицейских. Да, люди тупы, но не настолько, чтобы сказать что-то такое, чего говорить они не хотят, для того, чтобы соврать, диссертацию защищать не нужно. А чтобы с ними вести какую-то игру, необходимо иметь что-то в запасе. То, чего они хотят, или то, чего боятся.
Моника Найман врала так, что детектор лжи (обычный, а никакой не внутренний) уже искрил бы во все стороны, а под конец попросту бы взорвался. Вот только у Шацкого на эту женщину не было абсолютно ничего.
Только это его не беспокоило. Люди — профаны, они кажутся себе такими ловкими и хитроумными, тем временем — машина следствия вертится. У него будут содержания всех ее эсэмэсок, записи камер наблюдения возле работы, все разговоры с мобильного телефона, признания сотрудниц из библиотеки, людей, работавших с Найманом в бюро путешествий. Он еще успеет поговорить с пани Моникой, когда тома дела чуточку набухнут, а для надлежащего следствия были нужны не штучки-дрючки, а доказательства.
Шацкий глядел на посетительницу. Женщина сидела напряженно, одетая и подкрашенная как для беседы по вопросу приема на работу. Все опрятно, скромно, с офисной элегантностью. Белая блузка, застегнутая под самую шею, темный жакет, туфли на невысоком каблуке. Волосы собраны в кок, очки заменили контактные линзы. Хорошие адвокаты советуют обвиняемым женщинам выглядеть в судебном зале именно так.
Прокурор перевернул протокол и указал место, в котором женщине следовало подписать.
Та удивилась.
— Так допроса не будет?
— Вы ведь все уже рассказали.
— И никаких дополнительных вопросов уже не будет?
— А вы желаете что-то добавить? — ответил хозяин кабинета вопросом на вопрос.
Супруга Наймана размышляла так интенсивно, что был слышен скрип вращавшихся в ее голове шестеренок.
— Вы мне не верите.
— А если я скажу, что нет, вы признаете правду?
Та закусила губу и уставилась на ноябрьский вечер за окном, на какой-то миг превратившись в женщину, которой была вчера.
— И будут нужны какие-то дополнительные допросы?
— Думаю, мы еще успеем надоесть один другому.
— Так вы меня в чем-то подозреваете?
— Откуда подобная мысль?
— Вчера я совершенно была не в себе.
Шацкий подумал, что ему и вправду не везет, если говорить о женщинах, посещающих его кабинет. Если бы не то, что прокурорам нельзя подрабатывать на стороне, он потребовал бы платить себе по восемьдесят злотых за каждый час подобного рода признаний.
— Мне жаль, — в конце концов, безразлично заметил он. — Но не желали бы вы прибавить что-либо, что может иметь связь с исчезновением и смертью вашего мужа?
— Только лишь то, что лично я со всем этим не имела ничего общего.
— С чем?
— Ну, с этим.
— То есть? — Шацкому хотелось, чтобы она сама сказала.
— Я его не убила?
— А вы рады, что его нет в живых?
Женщина сморщила брови и глянула так, словно бы у него за спиной пассажирский самолет только что приземлился на крыше собора. А потом подписала протокол и поднялась, полностью готовая к выходу.
Шацкий подумал, что в следующий раз запишет ее на пленку.
9
Прокурору Теодору Шацкому не везло с начальницами. Но когда попал в Ольштын, поначалу облегченно вздохнул. Эва Шарейна казалась достаточно типичным продуктом данного учреждения. Хороший юрист, не особенно заинтересованная экспозицией на первой линии фронта, она быстро попала в окружную прокуратуру, а оттуда, после нескольких лет работы в надзоре, ее отослали назад уже как районную начальницу. Зная динамику прокурорских карьер, можно было предположить, что она либо вернется в округ на более высокую должность, либо попадет в апелляционный суд. В последнем Шацкий сомневался; Шарейна, как и все здесь, была психопатической местной патриоткой, и скорее в приступе печали утопится в одном из одиннадцати ольштынских озер, чем выедет в Белосток или Гданьск.
Солидная, трудолюбивая, порядочная, собранная, специалист, скорее, в теории, чем в практике, но это имело и свои плюсы — все, включая и Шацкого, относились к ней, как ходячей энциклопедии по юрисдикции.
Возраст: около сорока, чуть моложе Шацкого, худощавая, спортивная, она занималась бегом по пересеченной местности. Что было источником множества кулуарных шуточек, поскольку на стенах ее кабинета висели фотографии с соревнований, на которых она, вспотевшая и покрытая грязью, мало походила на человеческое существо.
Но если бы кого-либо спросить про Эву Шарейну, на первом месте никто не указывал ни ее должность, ни юридические знания, ни даже странное хобби. Всегда говорили так: Эва? Просто замечательный человек.
Когда Шацкий услышал это в первый раз, он обеспокоился. О его матери тоже так говорили. А он, лучше, чем кто-либо, знал, что его мать хорошей не была. За своим теплым, лучащимся эмпатией и пониманием фасадом она была агрессивной, вечно обозленной мегерой, выстраивающей очередные стены доброты, чтобы скрыть за ними бешенство и претензии ко всему свету. Она была словно аллигатор, скрытый в плюшевом комбинезоне. Всякий желал к ней прижаться, но если кто знал ее так же хорошо, как собственный сын, то знал, что состоит она, в основном, из когтей и клыков.
Эва Шарейна была точно такой же. Шацкий довольно быстро в этом удостоверился, она же знала, что подчиненному это известно. Потому-то особенно они друг друга не любили, пряча нелюбовь за маской холодной вежливости. Его маска была минималистичной, ее — преувеличенно сердечной.
Вызванный к начальнице, Шацкий даже не брал с собой бумаг; после бесед с Фальком и Берутом в голове у него все было замечательно разложено — словно паззл по цветам, оставалось все только собрать.
Шарейна никогда не принимала посетителей за своим столом, обязательно за небольшим столиком, где сама она могла присесть рядом, понимающе улыбаться и создавать атмосферу дружбы и доверия. Вот и теперь она сидела на привычном своем месте возле окна, рядом с незнакомым Шацкому мужчиной, на глаз — лет тридцати, несколько закоренелого в своей спортивной варшавской элегантности. Тут же Эва Шарейна сорвалась с кресла, словно бы увидела близкого родича, который после множества лет отсутствия вернулся из эмиграции.
— Пан Тео! — воскликнула она. — Как замечательно, что вы уже здесь!
Замечательнюсенько, подумал тот. В самом начале их знакомства начальница спросила: обращаться к нему «Теодор» или же он сам предпочитает Тео или Тедди. Шацкий, который из принципа ни с кем не переходил на «ты», ответил, что предпочел бы обычные формы служебной любезности. Шарейна взорвалась таким внутренним бешенством, что ее плюшевый комбинезон чудом не свалился. И заверила, что да, конечно же, она все понимает, после чего начала обращаться к нему «пан Тео», выговаривая данное словосочетание без паузы — «паньтео» — благодаря чему, его имя в ее устах звучало словно название итальянского десерта или марка освежителя воздуха для сортира.
После этого прокурор поздоровался с мужчиной, который энергично представился Игорем и, несмотря на вопросительный взгляд Шацкого, своей фамилии не сообщил. В связи с этим, Шацкий перевел взгляд на начальницу в надежде чего-нибудь узнать.
Шарейна вздохнула и тут же одарила обоих мужчин улыбкой.
— У вас замечательная начальница, — признал Игорь.
Шацкий ожидал.
— Пан Игорь… — начала было Шарейна, но тот не дал ей закончить:
— Игорь, никаких «пан Игорь», дорогая Эва, мы же договаривались.
Та рассмеялась и погладила мужчину по руке. Честное слово, именно так и сделала.
— Игорь… — акцентируя слово, произнесла Шарейна, глядя мужчине в глаза, а тот покачал головой с деланым одобрением.
Шацкому сделалось нехорошо.
— Игорь, может ты сможешь объяснить пану Тео…
Игорь пригладил на себе синий пиджак. Потом выгладил на себе же хипстерский[56] галстук, выглядящий так, словно его вытащили из шкафа пижона на пенсии. В модном журнале наверняка посоветовали: «Стоит, чтобы ты определил собственную личность, вводя в классический костюм элемент безумия». В конце концов, он пригладил светлые волосы и поправил очки.
Сейчас я его уебу, подумал Шацкий. Еще один невротический жест, и я его уебу, даже если через мгновение окажется, что это новый генеральный прокурор.
— Как пан считает, какими общество видит прокуроров? — спросил Игорь.
Шацкий вздохнул про себя, размышляя над тем, какая стратегия приведет к тому, что сам он потеряет здесь как можно меньше времени. Решил ответить.
— Они не имеют понятия, чем мы здесь занимаемся. Люди считают нас некими чиновниками, которые бессмысленно крутятся между полицейскими и судьями, мешая всем им работать. А мы как раз и не мешаем, мы затушевываем различные аферы по частному заказу политиков всех уровней, иногда можем высказываться перед камерами, выглядя при этом дубье дубьем, и пытаемся закамуфлировать собственные ошибки непонятным юридическим жаргоном. Ну это так, коротенько.
— И что можно с этим сделать?
Что это еще за непонятная теоретическая беседа? Шацкий пытался не проявлять раздражения.
— Лично я считаю, что информировать общественное мнение о следствиях так, как это делалось раньше — является ошибкой.
— И я не мог бы согласиться более, — искалечил литературный язык Игорь. — Какие-то конкретные идеи?
— Конечно. Со средствами массовой информации вообще следует перестать общаться.
Игорь с Шарейной обменялись обеспокоенными взглядами.
— Почему?
— Это логичный выбор, — не зная того, процитировал своего асессора Шацкий. — Общество видит нас плохими, поскольку именно так оно видит нашу службу в средствах массовой информации. Из этого уравнения невозможно вычеркнуть общества, поскольку оно попросту есть. Нельзя вычеркнуть прокуратуры, поскольку наши действия обществу необходимы. Из этого здорового организма необходимо вырезать опухоль, то есть, средства массовой информации, которые вредят вдвойне. Во-первых, они сознательно обманывают общество, а во-вторых, мешают нам вести следствия, следовательно, действуют во вред обществу.
— Пан Тео, как вы желаете информировать граждан о наших начинаниях без средств массовой информации? — спросила у Шацкого начальница.
— Непосредственно. На дворе у нас двадцать первый век. Мы размещаем на интернет-страницах округа информацию о самых важных следствиях, вот и все. И это не обязательно должны быть лаконичные сообщения. Но пускай их пишет человек, знающий польский язык. А тот, кто способен лишь подобрать пиджак к галстуку, записывает свои мнения и выкладывает их в «Ютубе», — выразительно глянул прокурор на Игоря. — Здесь нет никакой философии. Давайте сделаем сами из себя шерифов, за нас этого никто не сделает.
Игорь таинственно усмехнулся.
— Любопытно, что вы как раз упомянули о шерифе.
— Любопытно то, что пока что вы мне ничего не объяснили, лишь задали пару не имеющих никакого значения вопросов. К тому же вы не представились.
— Меня зовут Игорь.
В ответ Шацкий одарил его одним из собственных холодных и презрительных взглядов.
— Поневаш.
— Шацкий ожидал продолжения.
— Не ваш, что? — спросил он наконец.
— Поневаш. Просто, Поневаш.[57]
Прокурор укрыл лицо в ладонях. Он почувствовал себя ужасно усталым.
— Вот, поглядите.
Шацкий глянул. Перед ним лежала визитка: Игорь Поневаш. Исполнительный директор. Бюро Коммуникационных Услуг «Картотека».
Прокурор кивнул, с трудом сдерживая смех.
Генеральная Прокуратура обратилась к нашей фирме, чтобы улучшить образ вашего учреждения в глазах общества. Признаю, довольно быстро мы поняли, насколько катастрофична ситуация. Иногда мне кажется что легче было бы убедить людей в том что Гитлер просто вел спорную зарубежную политику. В варминьско-мазурском воевоздстве после Влодово и Олевника[58] у вас исключительно черный пиар. Коротко скажу, в чем заключаются действия по исправлению ситуации. Во-первых: оценка предыдущих пресс-атташе на уровне районных и окружных прокуратур. Во-вторых, либо переподготовка людей, ранее занимавшихся коммуникацией, либо назначение новых и их обучение.
У меня нехорошие предчувствия, подумал Шацкий. У меня, блин, совершенно хреновые предчувствия.
— И речи быть не может, — сказал он на всякий случай.
— Пан Тео, как раз поэтому люди нас и не любят. Сразу отрицание, сразу «и речи быть не может», сразу жесткая позиция. Давайте побеседуем.
Игорь Поневаш постучал ногтем по своей визитке.
— Это моя фирма. Я ее придумал, создал и раскрутил. Жилы себе порвал, чтобы дойти до этапа, когда можно сказать, что это наиболее эффективная имиджевая фирма в Польше. Три десятка моих сотрудников ездит сейчас по прокуратурам во всей стране. Я должен сидеть за столом в своей штаб-квартире на Саской Кемпе[59] и считать банкноты. И знаете, почему я побеспокоился прибыть в эту деревню?
— О-о, простите, — Шарейна отшатнулась вроде как и шутливо, но челюсти у нее резко сжались. — Я понимаю, Игорь, что ты здесь ненадолго, но это исключительное место. Вот известно тебе, что только в городских границах здесь имеется одиннадцать озер? Одиннадцать!
Поневаш вежливо глянул на начальницу.
— Ты и правда, дорогая Эва, считаешь, будто это свидетельствует о столичности данного места? Количество озер, болот и непроходимых лесов?
Шарейна застыла, словно столичный гость ее ударил, а вот Шацкий посчитал, что шутка получилась первоклассной. Прокурор даже испытал какую-то тень симпатии к этому плохо одетому человеку со странной фамилией и никому не нужной профессией.
— Потому и побеспокоился. — Поневаш вынул из папки iPad в бордовом футляре. — Потому что, как только до меня дошло, что мы должны сделать из вас шерифов… — он поставил планшет перед Шацким, — я начал искать, а может кто-то у нас уже воспринимается подобным образом. Я разыскивал фильм, сериал, возможно, детектив, любую зацепку. Потом я забил в Гугл «прокурор — шериф» и узнал, что не нужны мне никакие романы, что такой человек существует на самом деле.
Гость включил планшет. Шацкий увидел перед собой результаты поисков.
Все эти заголовки были ему прекрасно известны. «Шериф в костюме ловит преступника», «Коломбо из Келецкого воеводства», «Улица Коселы 221Б», «Шериф на государственной службе», «Шериф и толика правды».[60]