— Супруга Наймана говорила о вас как о наемной сотруднице.
Женщина пожала плечами.
— Я знаю, что он представлял меня сотрудницей, какое-то время даже пытался ко мне так и относиться. Очень короткое время. Такой себе патриарх из патриархального окружения, но вообще-то мы хорошо договаривались.
Женщина глянула на стену, Шацкий проследил за ее взглядом. Между райскими пляжами висела забавная фотография Наймана и Парульской. Снимок был сделан зимой, на какой-то из рождественских ярмарок на ольштынском рынке, вокруг стояли статуи зверей изо льда. Между этими ледяными фигурами, прямо на снегу, они установили зонтик из тростника и два пляжных лежака, и легли на них в зимних куртках и солнечных очках, в руках у них были сказочно-разноцветные напитки. Они довольно улыбались в объектив.
— Нам показалось, что это замечательная идея для рекламы: показать, что мы можем забрать людей прямиком из польской зимы куда-нибудь под пальмы.
— И дело крутится? — спросил Шацкий.
— Нормально. Понятно, предугадать рынок невозможно, то какие-то паломничества, то летние лагеря, у нас был такой год, когда, похоже, половина района выехала в экзотические туры высшего класса: Маврикий, Караибские острова. В общем, все шло все лучше и лучше, мы даже думали о том, чтобы открыть филиал в Оструде.
— А кризис?
— Да вздор этот ваш кризис. Его придумали в крупных корпорациях, чтобы в течение десяти лет не давать никому повышения.
Процветающий бизнес, виды на будущее, деньги. Шацкий размышлял над тем, достаточный ли это мотив для убийства. Скорее всего — нет. Разве что какие-то личные долги, азарт, шантаж. Один компаньон дает другому компаньону в долг, начинаются дрязги. Один из них гибнет, так мало того, что о долгах все забыто, так остается еще и бизнес. И он отметил про себя такую вот следственную версию.
— И как вы делили работу?
— По-разному. Мы много ездили, и по службе, и приватно, так что иногда в конторе оставался только один человек. Но в часы пик мы сидели вдвоем. После стольких лет практики было достаточно кому-нибудь войти, а мы сразу же знали, кто должен обслужить клиента. Если энергичный мужчина в пальто — это к Петру. Конкретный разговор в стиле: «напускать туману не буду, у арабов видал разные вещи, но это место по-настоящему хорошее», парочка шуток в стиле тех, что поездка с женой, это, на самом деле, командировка. К молодому семейству шла я, полная понимания к тому, что они желают как можно больше солнечного счастья по самой меньшей цене. К двум приятельницам после пятидесяти — естественно, Пётр, было в нем нечто от массовика на танцах, и такой подход срабатывал.
— А кто бы обслужил меня?
— Вероятнее всего — я.
— Почему: вероятнее всего?
Иоанна Парульская одарила Шацкого улыбкой опытной продавщицы.
— Потому что вам не нравится общение с мужчинами, похлопывание по плечу. Мне кажется, посещение «Касторамы»[63] или автомастерской для вас хуже, чем визит к стоматологу.
— Что пани выигрывает на смерти Наймана? — Шацкому не хотелось признавать, что диагноз был весьма точен.
— Ничего. Пока же что мне приходится вести фирму самой, надеяться на то, что клиентов Петра не потеряю. Его долю наследует жена. Сейчас Моника говорит, что пойдет мне навстречу, но поглядим потом, когда закончится вопрос с наследованием.
— Навстречу, это как?
— Она продаст мне долю по разумной цене.
— Вы уже с ней говорили?
— Час назад. Моника была очень мила. Мы даже какое-то время рассуждали о том, а не вести ли дело совместно.
— А вам бы этого хотелось?
— Хотелось. Конечно, не будет того, кто бы очаровывал пенсионерок на экскурсию в Марокко, но вообще-то с женщинами работается легко.
Шацкий подумал, а не означает ли это замечание то, что с мужчиной ей работалось нелегко. Он сделал заметку.
— В прошлый понедельник он выехал из дома на работу и уже не вернулся. Вы его видели?
— Как вас. Встретились мы утром. Пётр приехал с чемоданчиком, проверил почту, оставил на меня несколько текущих дел, прежде всего — крупный лыжный лагерь в Словакии, около полудня вызвал такси, чтобы поехать в Кортов и там сесть в состав «Радекс» до Варшавы. С Balkan Tourist он должен был лететь в Албанию и Македонию. Албанию сейчас сильно продвигают в качестве нового направления, страна встает на ноги, цены низкие, Адриатика красивая. Выезд должен был занять десять дней, после возвращения Пётр должен был позвонить, остается ли он в Варшаве на тренинги по новым направлениям.
У Шацкого сложилось впечатление, что от супруги Наймана он слышал то же самое, слово в слово. Обе женщины были одинаково холодными, в одной и той же степени лишены эмоций, точно так же говорили лишь то, что следует. И ни слова более.
— Вы контактировали друг с другом?
Женщина отрицательно покачала головой.
— Сейчас самый пик мертвого сезона, все уже выкупили новогодние туры в Египет или на горнолыжные курорты; сейчас вся Польша настраивается на встречу Рождества. Я могла бы закрыть контору на пару недель, и никто бы не заметил. Мне даже было на руку, что он уехал, я могла спокойно поработать над предложениями на лето. Мы хотим хорошо продать Украину, все-таки название обязывает. Надеюсь, их брожения там со дня на день закончатся.
Шацкий, не говоря ни слова, поднялся, чашку взял с собой. Пётр Найман постоянно был связан с двумя женщинами: женой и компаньонкой. Его исчезновение ни одну из них не удивило, смерть его ни одной не обошла. И единственное, что они способны сказать по этой теме, это те же самые три-четыре совершенно лишенных эмоций предложений, словно заучили их на память.
Прокурор огляделся по помещению, только сейчас он заметил висящую на стене у двери репродукцию, понятное дело, в меньшем масштабе, античной жанровой сцены из актового зала лицея Мицкевича. Он подошел к академическому ландшафту: печальная женщина в белом одеянии глядела на разбивающееся о скалы море. Картина удивительно соответствовала рекламным снимкам пляжей, морей и голубых небес.
— А туда можно поехать? — наполовину в шутку спросил Шацкий, указывая чашкой картину.
— Естественно. Это Таврида, по-латыни «Таурис». Отсюда и название нашего бюро.
— И где это находится?
— В Украине. «Таврида» — это старинное название Крыма.
Шацкий не имел об этом понятия.
— А эти персонажи что-то означают?
— Это Ифигения, дочь Агамемнона. А сзади ее брат Орест и его приятель, Пилад.
Все это тоже ничего не говорило Шацкому. Только компрометировать себя ему не хотелось, так что он только покачал головой.
— Столько лет я пялилась на эту картину, и сама только недавно прочла, в чем там дело. Агамемнон принес Ифигению в жертву, чтобы выпросить у Артемиды попутные ветры для кораблей, плывущих в Трою. Богиня сжалилась и пощадила девушку, но о том, что дочка была спасена, не знала жена Агамемнона.
— Электра? — наугад предположил Шацкий, что-то мелькнуло в голове из давних лет.
— Клитеместра. Когда он вернулся, она его за это убила. За что, в свою очередь, она была убита собственными детьми, то есть, родственниками Ифигении. Что, вообще, было частью большего проклятия, в соответствии с которым всякое очередное поколение жестоко убивало членов собственной семьи.
— Наследие насилия, — буркнул Шацкий, скорее себе, чем Парульской.
— Абсолютно верно. Что самое интересное, на Жене все и закончилось.
Шацкий вздрогнул.
— Почему на Жене?
— Ну, понимаете, Ифигения — это же как Евгения, сокращенно: Женя. Так мы ее ласково называем; клиенты часто спрашивают, так мы рассказываем им всю эту историю.
— Малопривлекательная история, — сухо заметил прокурор. — Это же греческая трагедия. Под конец все лежат на сцене в лужах крови.
— А вот и нет. Конечно, вроде как сводится к такому, но Женя убеждает всех в необходимости снять проклятие, прекратить делать друг другу зло. И ей это удается. Никто не умирает.
— И никакой трагедии.
— Возможно — и так, только, знаете, я всегда верила в счастливые концы.
Сам Шацкий не верил в счастливые концы, в счастливые срединки и начала верил не особенно, но сохранил эти сведения при себе. Между прокурором и хозяйкой бюро повисла стеснительная тишина; тогда он жестом спросил, можно ли пройти в служебные помещения; женщина кивнула и пошла за ним.
За комнатой для приема клиентов находился небольшой коридор, из которого можно было пройти в туалет и небольшую каморку с окном во двор. Там стоял шкафчик с чайником и большой банкой растворимого кофе, небольшой холодильник, заваленный бумаги письменный стол с компьютером. На пробковой доске были приколоты счета, аварийные телефоны страховых фирм, адреса польских консульств. На другой доске было множество снимков из поездок Наймана и Парульской, отпечатки открыточного размера наползали один на другой. Традиционные туристские темы, такие как портреты на фоне Эйфелевой башни или же египетских пирамид смешивались с фотографиями, снятые на раутах спецов в туристической отрасли, где было полно румяных от спиртного щек и глаз, сделавшихся красными от вспышки. У Парульской было больше зимних фотографий, у Наймана — среди какого-нибудь африканского или австралийского бездорожья. Его рожа Коджака неплохо гляделась в тропиках. Никакой не турист, а опытный путешественник, ветеран нетоптанных путей.
— Любил он экзотику, — то ли подтвердил, то ли спросил Шацкий.
— Как никто другой. И он по-настоящему в ней разбирался, до такой степени, что наиболее честные люди из других бюро присылали клиентов к нам. Он мог посоветовать: что, все-таки, лучше: Африка или Южная Америка; знал, какой оператор обманывает, а с кем можно ехать спокойно. Был у него такой любимый номер, когда он показывал свою руку и говоиил: «Не хотите же вы совершить ту же ошибку, что и я, и выбрать плохого проводника». Клиент бледнел и спрашивал, а что случилось, ну а Пётр, в зависимости от настроения, рассказывал, что то был лев, пума или заражение после укуса скорпиона. Черт, все-таки мне будет его не хватать, — сказала женщина, но как будто устыдилась собственных слов, потому что тут же прибавила: — По-своему.
— А его и вправду что-то укусило, — безразлично спросил Шацкий, чувствуя, что время здесь он тратит напрасно.
— Да что вы, пальцы он потерял в каком-то пожаре, только он устраивал из этого шоу для клиентов.
Шацкий застыл.
— Не понял?
— Подробностей я не знаю, лишь раз спросила, так он вспоминал, что, то ли пожар, то ли током ударило. Мне показалось, что для него это какая-то не слишком приятная история, может, заснул по пьянке перед камином или…
— Не в том дело, — перебил женщину Шацкий. — Я спрашиваю, это был какой-то дефект, или у него на самом деле не было пальцев.
Иоанна изумленно глянула на него, как будто бы об этом в Ольштыне знали все. Плюс одиннадцать озер, минус два пальца, добро пожаловать в Вармию.
— Не было. — Она подняла правую ладонь вверх, а второй сильно согнула два пальца так, что их не было видно. — Мизинца и безымянного пальца на правой руке не было совсем, вот так. Обручальное кольцо он носил на среднем.[64]
Иоанна глядела на прокурора, не понимая, почему это сообщение произвело на ее гостя столь сильное впечатление. Она не могла знать, что побочным эффектом растворения Петра Наймана в щелочи был возврат утраченных пальцев. Потому что, если верить Франкенштейну, в скелете все косточки были в комплекте.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
четверг, 28 ноября 2013 года
Албания, Мавритания и Панама празднуют свой День Независимости. У Агнеши Холланд и у Эда Харриса сегодня день рождения. 95 годовщина предоставления женщинам избирательных прав Юзефом Пилсудским в 1918 году; в первом Сейме было уже восемь депутаток. В Вильнюсе начинается встреча на высшем уровне «Восточное Партнерство», печальная и бессмысленная, после того как украинский диктатор заявил, что не подпишет договор о сотрудничестве с Европейским Сообществом. В Украине продолжаются протесты. В Египте военная хунта добилась осуждения двадцати молодых девушек на одиннадцать лет тюрьмы за участие в мирной демонстрации. А во Франции, уходящий глава фирмы «Пежо» после громадного скандала отказывается от своей корпоративной пенсии, составляющей 310 тысяч евро в год. На берегах Вислы, в день премьеры российского военного блокбастера «Сталинград» вице-министр обороны подает в отставку, так как его подозревают в поддержке одной из фирм, желающей продать Польше беспилотные летательные аппараты. В Варшаве католический Костёл и православная Церковь плечом к плечу объявляют совместной борьбе с гендерной идеологией. В Ольштыне администрация воеводства объявляет тендер на колокол «Коперник» для собора; по мнению властей это будет замечательная коперниканская реклама для города и ценная памятка для грядущих поколений. На колоколе будут выгравированы имена папы римского, митрополита и маршалека[65] воеводства. Имени президента Ольштына там не будет, поскольку город не вложил средств в этот ценный сувенир. Помимо того: концерт дает Меля Котелюк, открывается новая пивная, стилизованная под времена ПНР, а в полицию обратился дорожный пират, из-за которого патрульные двумя неделями ранее протаранили автомобиль городского советника во время ночной погони. Температура днем: около семи градусов, сплошная облачность, туман, утром и вечером — замерзающая на лету морось.
1
Солнышко встало уже давным-давно и светило сверху на покрытую тучами Вармию, но, хотя оно и светило изо всех сил, все равно, ему не удавалось пробиться на улицу Рувну. Здесь не хватало как света, так и воздуха; все пространство было заполнено грязной, мрачной серостью. Самая обычная женщина глядела через окно и думала, что окружающее выглядит так, словно кто-то напитал водой из придорожной лужи кусок ваты, а потом наклеил его на стекла снаружи.
Пейзаж за кухонным окном высасывал из нее остатки жизненных сил. Чем дольше глядела она на черный туман, на их дворик, который должен был превратиться в садик, но пока что был озером грязи, в которой клецками плавали комья земли, тем более все это ей осточертевало.
Малыш еще спал, большой мужчина выходил на работу. Женщина заварила кофе, пожарила на завтрак тосты с камамбером, выдавила немного сока из апельсина. Муж вежливо поблагодарил. Женщина ответила, что совершенно не за что, думая о том, что отдала бы лет десять жизни, лишь бы хотя бы месяц побыть в таком отпуске, как он.
Сейчас поедет машиной, музычку послушает, потом купит на бензозаправке шоколадный батончик. После того посидит с другим народом в конторе, постучит по клавиатуре, ответит на пару десятков очень важных электронных писем, выйдет на ланч. Вернется, немножко пофлиртует, обменяется шутками на собрании. Позвонит домой, что вернется на часик позже, потому что сегодня «еще нужно ознакомиться с проектом» — голосом болящим, усталый, чтобы сразу стал ясен масштаб отречений и пожертвований.
Она же в это время пойдет за покупками, сварит обед, поставит две стирки, уберет пару какашек, раз пятнадцать прижмет и пожалеет, один раз приклеит пластырь, раз пять вытащит из мест, в которых нельзя ходить, три раза помоет пол и стол после еды, все время на ногах, слегка запыхавшаяся, с липким от пота лбом, под аккомпанемент воплей малого, который вечно будет желать чего-то не того, что как раз делает. Если повезет, то он уснет дома, и тогда ей удастся съесть какой-нибудь бутербродик, второй рукой помешивая супчик. Но, как правило, засыпал он только на прогулке. Он, закутанный в одеяльце, закрытый от дождя и ветра, розовенький и похрапывающий. Она — толкающая коляску, озябшая, запыхавшаяся, мокрая от дождя, потому что на грунтовой дороге невозможно одновременно вести коляску и держать над собой зонтик.
Женщина глядела, как муж ест приготовленные ею тосты, с печальным взглядом человека, жертвующего всего себя ради семьи, и думала, что если бы ему пришлось пахать по-настоящему, как ей, то уже через несколько недель искал бы санаторий, где мог бы прийти в себя.