Сверкание этого нового мира, рождающегося прямо на твоих глазах и с твоим участием, здесь, теперь, – сводило с ума.
В конце февраля, по истечении первых двух недель работы, вечером, в холодной и сильно прокуренной комнате на первом этаже старого дома с окнами на Бульварное кольцо они сидели вдвоём и считали заработанные деньги.
Сергей лично распечатал на компьютере список расходов из тридцати позиций и положил перед боссом.
Тот внимательно изучил, ухмыляясь критически.
– Это что? – спросил он. – «Помыл машину – двести рублей».
– Машину лучше держать в чистоте, – ответил Сергей. – Грязь уничтожает краску. Тачка должна быть чистая.
– Нахер, – сурово ответил Женя и вычеркнул строку толстым чёрным фломастером. – Тачку летом продадим, купим новую. Машина – боевая, разъездная, расходный материал, нечего её жалеть. А это что? Какой такой банановый ликёр?
– Ты сказал, чтоб я подарил кассиру в банке.
– Тысячу двести за банановый ликёр?
– Это был самый дешёвый банановый ликёр.
– Ладно, проехали. А это? Что такое «десять баксов»?
– Старая купюра. Надорванная. В банке её не взяли.
– А как она к тебе попала?
– Она была в пачке, которую дал Нугзар.
– Почему ты не проверил всю пачку?
– Я проверял. Но Нугзар говорил, что спешит…
– Так не пойдёт. У нас был уговор: каждую купюру надо проверять. Эту рваную десятку – ставь себе на грудь.
И снова чёрный фломастер прокатился по белой бумаге.
Женя Плоцкий смотрит внимательно и зорко, словно охотник, выслеживающий добычу.
– Это что? «Уголовный Кодекс – пятьдесят пять рублей»?
– Новая редакция. С изменениями и дополнениями.
– И где он?
– У меня дома. Читаю.
– Хорошо. Дочитаешь – привези. Я тоже посмотрю. Говорят, там много интересного. А вот это – что такое? «Свитер, две тысячи семьсот»?
– Ты сам сказал, чтоб я купил новый свитер. Ты сказал, что в старом мне ходить нельзя. Я купил новый. Вот он, на мне.
Сергей оттянул пальцами ворот чёрного свитера.
– Я так говорил? – уточнил Женя, поразмышляв.
– Да. Ты, правда, был пьяный. Может, поэтому не помнишь.
– А это? «Водка “Столичная”, семь бутылок».
– В омыватель наливал.
– Семь бутылок?
– Шесть. Седьмая лежит в машине. Про запас.
– Не согласен. Шесть бутылок водки в омыватель – это перебор.
– Нет, – возражает Сергей на этот раз, – погоди. Было минус двадцать. Стекло засирается, я ничего не видел, я этого Нугзара ждал до десяти вечера…
– Шесть бутылок за две недели?!
– Я разбавлял!
– Тогда купил бы спирт Ройял. И сам бы развёл с водой. Дешевле бы вышло.
В этом месте разговора Сергею становится неприятно, он хмурится и дёргает подбородком.
– Вычёркивай.
Женя тут же проводит чёрную черту.
– Ты зря нервничаешь, – говорит он. – Ты мог бы посчитать. Зачем покупать водку, если можно самому разбавить спирт?
Сергей продолжает переживать отвращение, но тщательно это скрывает.
– И где бы я его разбавлял? – спрашивает он.
– Дома, на кухне. Купил, размешал в кастрюле, сам разлил по бутылкам.
Помолчав немного, Сергей всё же решает высказаться прямо.
– Извини, – говорит он. – Я, конечно, деньги люблю. Жить без них не могу. Но не до такой степени, чтоб у себя на кухне бодяжить спирт по бутылкам.
– Ну и напрасно, – отвечает Женя очень простым тоном. – Так дешевле.
Сергей молчит. Женя мечет умный взгляд.
– Понимаю, – произносит он. – Ты выше этого.
– Может быть, – признаётся Сергей.
– Так ты никогда ничего не заработаешь.
– Время покажет.
Женя молчит мгновение, смотрит внимательно и произносит глухо, с нажимом:
– И не надо таких взглядов кидать. Если что-то не нравится – ты в любой момент можешь быть свободен.
– Нет, – отвечает Сергей, неожиданно пасуя. – Мне всё нравится.
– Это бизнес. Ничего личного.
– Я понимаю.
– Как человек ты мне симпатичен.
– Спасибо.
Женя улыбается, грамотно разряжая ситуацию.
– Да ладно, «спасибо». А сам думаешь: «Вот же жадная падла».
– Нет, – отвечает Сергей без всякой искренности, – не думаю.
– Неважно. Если думаешь, что я жадный, – значит, ты жадных не видел. Но ничего. Ещё увидишь.
Так Серёжа Знаев впервые в жизни получил доход в твёрдой валюте.
11
Это был не ресторан – бар в американском стиле. С потолка гремела «Симпатия к дьяволу», скрежетание гитар, безапелляционный фальцет Джаггера. Знаев вспомнил Нью-Йорк, разноцветные толпы загорелых улыбающихся космополитов. Ухмыльнулся про себя. В Москве всё американское мгновенно превращается в отчаянно русское. Не все тут космополиты, не все загорелы и белозубы, не всем хватает двух шотов крепкого, чтоб расслабиться. Пьют круче, хохочут громче; каблуки – выше, декольте – рискованней, взгляды – прямей. Не Манхэттен, нет. Гораздо интересней.
Цены ниже, прёт сильнее.
Круто пахло апельсинами, по́том, духами, жареной картошкой, предчувствиями длинного весёлого вечера.
Знаев поискал глазами «печального коммерсанта» и, разумеется, нашёл его у дальней стены: пиджак снят, ворот нараспашку, золотая цепочка, взгляд блуждает меж стаканом виски и раскрытой записной книжечкой «Молескин», а справа и слева от книжечки – два телефона: в Москве опять стало модным иметь два телефона, а было время – это считалось провинциальным и смешным.
Рядом с «печальным», в самом тёмном углу, за пустым столом сидели двое: юная худенькая девушка и крупный – втрое больше спутницы – широкий в кости человек без возраста, с сильно обветренным медным лицом моряка или таёжного жителя, в чёрной заношенной майке и старых джинсах. Его спутница была духовно продвинута с ног до головы: руки и шея – в сложных цветных татуировках, в ушах – тоннели, оттянувшие мочки к самым плечам.
Меднолицый сидел прямо, расправив громадные плечи, держал в поднятой руке чашку с чаем. Сидел и не двигался, глядя в никуда.
Рука меднолицего истукана сгибалась в локте почти неуловимо для глаза.
«Пелена? – озабоченно подумал пьяный Знаев. – Или спутанное сознание? Я провалился в прошлое? Я вижу тонкий мир?»
В дальнем конце зала разбили стакан; публика разразилась одобрительными возгласами и свистом. Фальцетом затявкала чья-то карманная собачка.
Нет, понял Знаев, не тонкий мир, – тот же самый, надоевший, реальный. Привычный.
Тем временем рука с чашкой неизвестным образом оказалась уже возле губ меднолицего.
Духовно продвинутая девчонка смотрела, не отрываясь, и не мигала даже.
Прочие посетители, пьющие, по случаю благодатного летнего вечера, некрепкие ледяные жидкости, не обращали внимания на меднолицего: а тот (Знаев пожирал его глазами) делал глоток из чашки, очень медленно.
Знаев не выдержал, подошёл и сел рядом с девчонкой, против истукана, ощущая за собой известную индульгенцию: надравшись, могу подсесть к любому, что-нибудь спросить или наоборот, рассказать; в русском кабаке это нормально.
Тут вам не Манхэттен, тут после стакана водяры все друг другу братья и возлюбленные.
В крайнем случае прогонят пинками, не страшно.
Ни истукан, ни его юная подруга никак не отреагировали на появление угрюмого пьяного субъекта с торчащими дыбом пегими волосьями.
Знаев не знал, как собрать правильный вопрос, и ждал, пока меднолицый гигант поставит чашку на скатерть. Тем временем водка ударила в голову.
Меднолицый совсем потемнел и показался Знаеву добрым чудовищем, наподобие Хеллбоя. Чудовище не вошло сюда через дверь, но материализовалось прямиком из зазеркалья, из параллельного пространства. У него были старая сухая кожа в густой сетке морщин, короткая серебряная щетина на гранитном подбородке и жёлтые ногти. Чудовище явно или отсидело десятку общего режима, или оттрубило подряд несколько путин на рыболовецком сейнере. Возможно, и то, и другое.
Слоновьи ушки девочки удлинились до пола, сквозь тоннели мерцало потустороннее и сексуальное.
Пелена разъяла мир на разновеликие куски, всё стало вывернутым и перевёрнутым, люди взлетели со стульев и табуретов, воспарили, и даже собачка воспарила; элегантные сумки, клатчи и портфели сделались прозрачны, и Знаев легко прозрел их интимное содержание: презервативы, и электрошокеры, и кредитные карточки с пин-кодами, нацарапанными иголкой с краешка, и плоскую флягу с коньяком, и пачку «Алка-Зельтцера» (в той же сумке), и шприц с инсулином, и поддельный золотой «Паркер», и маленькую книжечку Бродского, и компакт-диск с фильмом «Бёрдмен».
Барную стойку тоже пробил взглядом – за нею парняга сберегал в особый стаканчик двадцать грамм, которые искусно не долил в стакан Знаева.
И сквозь стену бара стало видно, как мимо ряда машин крадётся парковочный партизан с фотоаппаратом: зафиксировал номер и исчез, встречайте штраф.
– Тебе надо ещё выпить.
Знаев вздрогнул.
– Что? – спросил он.
Пелена исчезла – или, наоборот, уплотнилась до настоящей чертовщины.
Меднолицый гигант смотрел приветливо, но без улыбки.
– Выпей ещё, – предложил он звучно. – Тебе это нужно.
– Знаю, – грустно ответил Знаев. – Но мне за руль.
– Руль здесь, – сообщил меднолицый и показал пальцем на свой висок.
– Извиняюсь, друг, – сказал Знаев, – а как ты этому научился?
И показал жестом процесс медленного распития чая.
– Практика, – лаконично ответил меднолицый.
Знаеву принесли второй стакан, хотя он ничего не заказывал, – и он срочно выпил, хотя не собирался.
Тут же его озарило.
– Я понял! – возбуждённо воскликнул он. – Ты – колдун!
– И ты, – хладнокровно ответил меднолицый.
Его лицо слегка осветилось изнутри – он был весь внимание, он как бы подготовился к длинной, многочасовой беседе. Знаеву стало уютно и интересно.
Девчонка пересела к меднолицему, и положила голову на его плечо, и закрыла глаза.
– Опять понял, – засмеялся Знаев. – Надо делать что-нибудь обыкновенное. Чай пить. Только очень медленно. Так медленно, как только можешь. А потом – ещё медленней.
– Это хорошая практика, – сказал меднолицый. – Самое сложное – научиться медленно глотать. И заставить чай медленно двигаться вниз по пищеводу. Я учился четыре месяца.
– Я бы тоже хотел, – с сожалением сказал Знаев. – Но у меня нет четырёх месяцев.
– Одолжи у меня.
Знаев покачал головой.
– Время нельзя одолжить.
Меднолицый обнял свою тощую, но эффектную спутницу.
– Чепуха, – произнёс он и широко улыбнулся. – Время – не деньги. Понимаешь?
– Конечно, – сказал Знаев. – Что тут понимать? Это элементарно. Время – не деньги! Время – это время. Чем быстрей живёшь – тем его больше.
– Хочешь стать очень быстрым?
– Да, – искренне ответил Знаев. – Но… откуда… Мы что – знакомы?
– Однажды я купил телогрейку в твоём магазине.
Меднолицый неожиданно подмигнул Знаеву, совершенно по-хулигански. Тускло сверкнул золотой зуб.
– Ну и как тебе магазин? – осторожно спросил Знаев.
– Никак. Долго не простоит.
– Знаю, – печально сказал Знаев. – А телогрейка?
– Хорошая вещь, – ответил гигант. – Ноская. Только цена дикая. Тысяча рублей – это очень дорого.
– Тысячу рублей, – возразил Знаев, – стоит стакан водки в этом кабаке.
– Вот я и говорю: дорого. Люди, которым действительно нужна хорошая телогрейка, не считают деньги тысячами. Они считают рублями.
– А ты? – спросил Знаев. – Как считаешь – ты?
Меднолицый посмотрел на девушку. Она улыбнулась с превосходством.
– Никак. Там, где я живу, денег нет. Ни у кого. Натуральное хозяйство.
– Наверно, ты живёшь далеко отсюда.
– Дальше, чем ты думаешь.
– Опять понял! – сказал Знаев. – Ты зашёл дальше всех!
– И ты, – сказал меднолицый.
Знаев ощутил эйфорию, рот свело широчайшей улыбкой, – но поперёк радости вдруг прыгнул страх: а вдруг эти двое, всеведущий коричневый колдун и его татуированная спутница, не существуют реально, вдруг они – плод воображения, больная отрыжка спутанного сознания, алкогольный бред?
Протянул руку, ткнул меднолицего пальцем в плечо: тот оказался настоящим, твёрдым и тёплым.
Знаев облегчённо выдохнул.
– Сегодня, – он шмыгнул носом, – мне сказали, что я только на десять процентов настоящий. Как думаешь, это – правда?
Меднолицый посмотрел – как рентгеном просветил.
– Нет, – ответил он. – Думаю, процентов на двадцать пять. Может, на тридцать. Точнее не скажу. Это зависит от множества вещей. От времени года. От того, что ты ешь и пьёшь. От того, что ты читаешь. И как часто ты молишься. Чистая на тебе одежда или грязная. Влюблён ты или нет. Убивал ли ты сегодня людей, животных или птиц, или не убивал. Подавал ли милостыню. Занимался ли гимнастикой. Долго объяснять.
– Кстати, – признался Знаев, – я влюблён. Сильно. Никогда так не любил.
– Это приятно слышать.
– А ты? – спросил Знаев. – Ты, наверное, настоящий на все сто.
– Нет. На сто процентов настоящими бывают только мертвецы.
– Выпей со мной, – попросил Знаев. – И я пойду. – Посмотрел в глаза девушки и добавил: – Это будет честь для меня.
Меднолицый коротко скривил обветренные губы.
– Нет, – сказал он презрительно. – Здешняя водка – барбитура. Химия. Если хочешь, пей один, а я поддержу морально.
– Без тебя не буду. Я и так… Ну… Я уже… лет двадцать… таким пьяным не был…
Меднолицый кивнул, как будто речь шла о чём-то чрезвычайно важном.
– Время бежит быстро, – сказал он. – Не так ли?
– Так, – ответил Знаев. – Очень быстро.
– То есть ты понимаешь, что это такое? Время?
– Не до конца, – сказал Знаев и удивился, насколько легко далось ему признание. – Раньше думал – понимаю. А теперь понимаю, что не понимаю… И не понимал никогда…
– Время – это лекарство. Лечит все болезни. Включая геморрой и любовную горячку. И даже самое тяжёлое заболевание: тоску по несбыточному. – Меднолицый снова невзначай сверкнул золотым зубом. – А теперь – тебе пора.
– Подожди! – вскричал Знаев, испугавшись. – Не гони меня… Я хочу ещё поговорить! Кто ты?
– Приезжий.
– Как тебя зовут?
– Как тебя.
– А твою девушку?
Тауированная юница рассмеялась.
– Она моя дочь, – сказал меднолицый.
– А у меня – сыновья! – гордо объявил Знаев. – Был один, а сегодня оказалось – двое. Теперь не знаю, как быть.
– Любить, – ответил меднолицый. – Какие ещё варианты?
– Я плохой отец.
– Это они тебе сказали? Сыновья?
– Нет.
– Значит, не плохой. Теперь иди. Иди.
– Стой, – взмолился Знаев. – У меня воспаление лицевого нерва. Сильная боль. Приходится жрать таблетки. Огромные дозы. Это можно вылечить временем?
Меднолицый подумал и ответил:
– Для начала попробуй сменить климат. Съезди куда-нибудь. Свежий воздух, физическая нагрузка. Должно помочь.
Знаев благодарно положил ладонь на запястье гиганта.
– Спасибо, брат, – сказал он. – Тебя мне Бог послал. Спасибо. Если с деньгами туго – я помогу… – Рванул из кармана замотанное в пластик бабло. – Вот… Здесь пятьсот штук…
– Мне твои деньги не нужны, – равнодушно ответил меднолицый.
– А они не мои! Для друга приготовил. А друг не взял. Из гордости. Возьми ты. Не возьмёшь – отдам кому-нибудь другому.
– Вот и отдай другому.
– Ладно, – ответил Знаев, боясь вызвать недовольство меднолицего. Кивнул ему, потом – его татуированной дочери. – Прощайте.
– И ты.
Знаев встал и тут же едва не рухнул. Вспомнил: «руль – здесь» – и порулил в направлении бармена. Тут же выяснилось, что все мелкие деньги кончились, остался только проклятый брикет тысячерублёвок.
Разорвал зубами плёнку.
– Это за себя. А это за того парня. – И показал большим пальцем себе за спину. – Оплачу весь его счёт.
– Незачем, – ответил бармен. – Он уже оплатил ваш.