Майор Зотов, стоящий в восьми шагах, вдруг остановил жестом рассказ старшего лейтенанта, подошел к Андрею и спросил, протягивая руку за ножом:
— Можно посмотреть?
— Бога ради, — пожал плечами младший сержант и передал ему нож.
Тот долго вертел оружие в руках, рассматривая со всех сторон, и даже на руку примерил, вставив пальцы в соответствующие кольца кастета.
— Интересная штука… Знаешь, что это такое? — спросил.
— Нож с кастетом, — просто ответил Загоскин.
— Это американский так называемый окопный нож. Иногда его называют кинжалом-кастетом. Стоял на вооружении американской армии времен Первой мировой войны. Раритетная вещь. Откуда у тебя такой?
— Боевой трофей.
— С Северного Кавказа?
— Нет, — ответил Загоскин, не уточняя, откуда у него этот трофей, потому что интереса майора не понимал.
— Дело в том, что я видел точно такой же, и даже в руках держал, примеряя к своей руке. Тоже размер показался чуть великоватым. У меня рука мелкая.
— Где? — спросил старший лейтенант Гавриленков. — У кого видели, товарищ майор?
— Это важно?
— Очень важно.
— Я понял. Это трофей с недавнего поля боя. Оттуда… — кивнул майор в сторону, откуда взвод пришел. Видимо, старший лейтенант уже рассказал ему о засаде и обо всем случившемся. — Тогда я знаю, кто был тот старший лейтенант…
— Кто? — резко спросил Гавриленков.
— Была у этого старшего лейтенанта какая-нибудь отметина на лице? Запоминающаяся? — вопросом на вопрос ответил майор.
— Родинка под глазом. От скулы на палец ближе к носу. Большая родинка.
— Значит, это он. Точно. Теперь я уверен. И знаю, кто подполковник, с которым старший лейтенант разговаривал. Это значит, что мы идем по правильному пути. — Майор посмотрел на своих спутников из группы оперов ФСБ, подошедших к ним, и добавил: — Не зря мы этот путь преодолели…
— Кто? — уже более настойчиво переспросил командир взвода.
Майор еще раз посмотрел на своих спутников, потом повернулся к Гавриленкову.
— Нож этот я видел у старшего лейтенанта охраны ФСБ Майера, который командует ротой в батальоне, руководимом подполковником Зотовым. Нет-нет… — сразу ответил майор Зотов, понимая, что хочет спросить Гавриленков. — Не родственник. Только однофамилец. Наверное, толковый командир. Прошел в спецназе две чеченские войны, имеет награды. Противник, думаю, серьезный даже для спецназа ГРУ, и бой предстоит серьезный. Но, раз уж события разворачиваются таким образом, считаю необходимым коротко, без подробностей, поставить тебя, старлей, в известность. Отойдем-ка в сторону, расскажу тебе кое-что. Это не для солдатских ушей… — и майор Зотов первым отошел от костра.
Остальные опера за командиром группы не последовали, а протянули руки ближе к языкам пламени. Солдаты потеснились, чтобы дать офицерам место. Впрочем, костер был большим, и места хватило на всех…
* * *
— Как ты сам, наверное, Сергей Сергеевич, догадался, ради группы кавказских бандитов, заброшенных злым умыслом судьбы на Дальний Восток, мы бы из Москвы сюда не поехали. С этими бандитами вы и без нас бы справились, своими силами. И следствие бы провели местными силами. Так?
— Так, — признался Гавриленков. — Я понимал, что вы с нами идете по какому-то другому вопросу. Честно говоря, я подозревал вас в том, что вы должны некое темное дело «прикрыть», чтобы информация о нем не выплыла наружу. Думал, что ваши сотрудники приложили руку к уничтожению группы полицейского спецназа. Теперь я понимаю, кто к этому руку приложил. Но что они здесь делают? Что здесь охранять? Рыбаков-ороков? От кого?..
— Может быть, я этого сообщать не должен, но, чтобы у нас получилось продуктивное сотрудничество, я расскажу. Не хочу вынуждать вас играть втемную. Вы же, в свою очередь, должны постараться не допускать солдат к лишней информации. У них наверняка возникнут вопросы. А что такое солдат? Он сегодня в казарме, через несколько месяцев — дома. Встретят дома, друзья соберутся, застолье… Сначала сто граммов, потом еще столько же, и еще… Разговоры начнутся… А каждые сто граммов из человека делают болтуна и хвастуна. Захочется рассказать, свидетелем каких тайн он является, и понесется после этого весть по всему миру. Я не потому так говорю, что солдат не уважаю, и не потому, что все они потенциальные пьяницы. Просто так уж человек устроен, что лишняя информация у него в голове свербит и требует выхода. Когда выбросит ее, тогда и успокоится. И потому я попрошу тебя, старлей, с солдатами информацией не делиться.
— Пока еще со мной самим, товарищ майор, тайнами никто не делился, — тихо ответил Сергей Сергеевич. — А что касается солдат, они у меня скромные, в чужие дела не лезут…
— Это хорошо. Но и тебе придется об этой командировке рапорт писать… Придется?
— Конечно, придется, товарищ майор.
— По твоему рапорту мы отдельно поговорим. Может быть, что-то придумаем, может, за тебя напишем, а ты просто подпишешь. И твое командование будет в курсе, не переживай по этому вопросу. Командование больше государственных тайн знает, чем ты, и будет относиться к ним хладнокровнее. И про то, что твой рапорт под нашу диктовку написан, оно тоже будет знать и не возразит. Это вопрос государственного уровня…
— Я слушаю вас, товарищ майор.
— Слышал ты, Сергей Сергеевич, хоть что-нибудь о генетическом оружии?
— Только слышал. Но не более того, товарищ майор…
— Ну тогда послушай еще…
Глава седьмая
Когда генерал Логинов уехал, Владимир Иванович не поспешил вслед за ним отправиться домой, хотя первоначально планировал начать ревизию документации именно с домашнего сейфа и домашнего компьютера, а открыл свой рабочий сейф, чтобы просмотреть документы по Дальневосточной экспедиции. Все эти документы были собраны в две отдельные толстые папки. Первая касалась хозяйственной деятельности экспедиции, вторая — исключительно научной. В какой из папок находился документ, заставляющий беспокоиться профессора Груббера, он не помнил. Но такой документ был, и найти его следовало, чтобы изъять хотя бы одну страничку, где могли бы быть любопытные для службы внутренней безопасности данные. Найти одну страничку в ворохе бумаг не так-то просто. И компьютер, в который были занесены сканированные страницы всех документов, не подсказал, не было там отметок о папках с документами. Это, конечно, было организационным упущением, но Владимир Иванович редко вникал в хозяйственные дела, а бумажную волокиту так вообще переносил с трудом, предпочитая чисто научную работу при минимальной административной занятости. В результате административная работа была запущена, и начальник лаборатории знал это лучше других, потому что из-за этого сам порой страдал.
Перелистывание документов заняло много времени, хотя и не столько, на сколько рассчитывал профессор Груббер. Но за работу он взялся самоотверженно. Повернув настольную лампу так, чтобы ему было удобнее читать, а не просто листать страницы, принялся за чтение. И только через час с небольшим Владимир Иванович нашел наконец нужный ему документ. И хорошо еще, что начал искать в папке с бумагами, касающимися научной работы, потому что документ мог оказаться и там, и там. К хозяйственной деятельности он тоже имел отношение, поскольку содержал расчеты на содержание подопытной бригады из двенадцати человек, которая в документах называлась просто «бригадой носителей гена», где каждый из «носителей гена» по отдельности назывался просто «объектом», обозначенным очередным номером.
Вопрос, который волновал профессора и который, как он думал, мог бы заинтересовать службу собственной безопасности, вообще-то имел чисто научное значение и не проходил по графе практических испытаний. Научный руководитель Дальневосточной экспедиции профессор Олег Иннокентьевич Лурье намеревался провести и практические испытания, но только после того, как все научные теоретические испытания будут закончены, и у него отпадет всякая надобность в изучаемом материале, то есть уже не будет надобности в работе персонально с «объектами». Но это уже был больше этический вопрос, нежели научный. Однако Владимиру Ивановичу казалось, что практические испытания нигде в документах не упоминались и присутствовали исключительно в личном разговоре с глазу на глаз с руководителем Дальневосточной экспедиции. Однако на всякий случай пришлось весь документ перечитать, чтобы убедиться в своей правоте. Да, никакого упоминания о практической стороне исследования не было. Значит, смело, без тени сомнения, само исследование в Дальневосточной лаборатории можно было отнести исключительно к научной работе, и к работе достаточно интересной с практической точки зрения. Но о практике не говорилось ни слова. Значит, и опасаться с этой стороны было нечего.
Для исследований Олег Иннокентьевич Лурье привлек двенадцать жителей далекого поселка с острова Сахалин. Причем щедро оплачивал их отвлечение от жизни своего поселка, общины и родных семей. Так оплачивал, что прозябающие в нищете люди согласились без уговоров, тем более что, согласно договору, они ничего не теряли и весь сезон исследований должны были заниматься своим привычным делом, ловить и вялить на зиму рыбу, только уже не поблизости от своего поселка, а на реке Сунгаче. Договор был рассчитан на три года, но объекты исследований привлекались только на период с мая по ноябрь. Сезонные, так сказать, заработки, позволяющие потом, до следующего сезона, просто отдыхать и ничего не делать. Сейчас подходил к концу второй сезон. Результатов пока не было, но Лурье предупреждал, что, кажется, уловил систему, и вот-вот сможет найти неуловимый ген.
Люди эти — коренные жители Дальнего Востока из племени ороков. Вроде бы только один из множества малых народов, населяющих просторы России, но интерес к орокам был проявлен по той простой причине, что они в своем быту жили в строгом соблюдении древних правил экзогамии. То есть у них были запрещены браки между членами родственного или локального коллектива, каким являлась, например, община. Правило экзогамии существовало еще при первобытнообщинном общественном строе, но актуальным для ороков оставалось и сейчас, поскольку все племя, согласно последней переписи населения России, насчитывало меньше трех с половиной сотен членов. Согласно научным данным, возникновение экзогамии обуславливалось тремя основными причинами — необходимостью избежать вредных последствий от браков между близкими кровными родственниками, стремлением расширить социальные контакты и завязать отношения с другими аналогичными коллективами и необходимостью установления социального мира в коллективе, поскольку половые отношения и сопровождающие их конфликты обычно выносились за его пределы. Одной из классических форм подобных отношений в коллективе являлась дуальная экзогамия. По этой форме племя строго делится на две половины, и каждый человек знает, к какой половине принадлежит. Супруги для брака берутся только из противоположной половины племени. При этом, как правило, между двумя половинами племен существует ритуальное противостояние, порой выражающееся даже в конкретных недоброжелательных действиях. Ороки были не единичны в таком образе жизни. Признаки дуальной экзогамии отчетливо прослеживались и в русской истории. В частности, в истории Великого Новгорода периода Средневековья, когда один «конец» города противостоял другому «концу», что выливалось в массовые драки на мосту через Волхов. Но браки заключались между представителями как раз противоборствующих «концов». То же самое происходило во многих русских деревнях, иногда разделенных, предположим, оврагом или речкой на два «конца», или вообще между соседними деревнями. Противостояние выливалось в кулачные бои, когда «стенка» шла на «стенку».
Конечно, дуальная экзогамия не являлась выходом из положения. Смешение кровей все равно происходило, поскольку кровь одной половины вливалась в кровь другой, хотя и в незначительных количествах. Но это было допустимо, когда сама община была велика по численности, как, например, в древнем Новгороде. Орокам при их малой общей численности рассчитывать на подарки судьбы не приходилось. Тем не менее племя или маленький народ каким-то образом все равно выживал. Для ученых это было интересно. И именно маленький народ должен был показывать более явственно свои способности к выживанию. В любом большом народе найти такой конкретный ген могло бы оказаться просто невозможным. Главная задача, которую поставил перед собой научный руководитель Дальневосточной экспедиции Олег Иннокентьевич Лурье, — найти ген различия между двумя представителями двух половин такого маленького народа и определить условия его сохраняемости, несмотря на многочисленные случаи кровосмешения. Из двенадцати человек, которых Лурье использовал в исследовании, шестеро были из одной половины поселковой общины, шестеро из другой. Все они были мужчины, рыбаки и охотники. И, как и все остальные ороки поселка, являлись частью дуальной экзогамической традиции, то есть матери у них были из противоположной общины поселка. И бабушки тоже, что, с большой долей вероятности, вело к смешению кровей, которого по общим признакам вырождения народа пока не наблюдалось.
Сама по себе тема исследования при полной разработке давала бы возможность понять и выделить присутствие или отличие какого-то определенного отличительного гена в смешанных браках. То есть добиться того, чего даже после исследований в несколько десятков лет не смогли добиться ни израильские ученые, ни ученые других стран. Хотя ходили слухи, что интересный опыт имели болгарские специалисты, но не генетики, а молекулярные биологи в военной лаборатории под Пловдивом. Однако болгары проявляли свойственную им высокую скромность и не рекламировали свои изыскания, понимая при этом, что такое открытие может произвести в науке настоящий бум, возможно, даже тянет на Нобелевскую премию, но все равно не желая открывать данные для общего ознакомления. Как, впрочем, свои самые интересные разработки не рекламировали и другие страны, хотя они время от времени участвовали в каких-то международных мероприятиях, дающих возможность понять основные тенденции в развитии генетики вообще и генетического оружия в частности. И если происходил обмен информацией, то он проводился не на межгосударственном, а только на личном уровне. Как, например, намечался обмен между профессором Груббером и профессором Огервайзером. Они не были врагами и вполне могли что-то один другому подсказать, тем более что их работы прямо не соприкасались и не конкурировали. А к межгосударственной конкуренции оба относились просто и довольно холодно, считая, что наука всегда выше всего остального. Более того, оба профессора прекрасно понимали, что даже сама чистая наука не могла быть полностью чистой от утилитарности, но это не мешало им друг другу помогать.
Но отвлекаться мыслями от главного дела Владимир Иванович не стал. Итак… Что может интересовать в Дальневосточной экспедиции таких практиков и прагматиков и таких далеких от науки людей, как оперативники управления собственной безопасности? Деятельность экспедиционной лаборатории? Но там вроде бы и придраться не к чему. Место для построения лаборатории было выбрано недалеко от границы с Китаем, причем учитывалось, что оба берега реки Сунгачи, по которой проходила граница, были необитаемы, следовательно, была возможность проводить исследования при полном соблюдении режима секретности. Непригодность для постоянного проживания этой местности признавалась даже Китаем, который за любой клочок земли пытается цепляться, стараясь оспаривать свое право на всей протяженности своей границы со странами-соседями, в том числе с Россией и странами бывшего СССР. Где-то успешно, где-то безуспешно. Но на Приханкайскую равнину даже китайцы не претендовали. Даже их пограничные посты появлялись на противоположном берегу Сунгачи лишь изредка и не периодически. Российские же пограничники бывали в этих местах еще реже. За два года существования лаборатории пограничники только один раз зашли к ученым познакомиться, хотя уже знали о существовании лаборатории, имеющей общее с погранвойсками руководство. И потом дважды, проплывая на своих катерах на воздушной подушке по Сунгаче, заворачивали в устье Черной, чтобы помахать с воды ученым и поплыть дальше. Это рассказывал Владимиру Ивановичу Грубберу сам Лурье, когда приезжал в Москву на празднование Нового года. Все остальное время Олег Иннокентьевич проводил в стенах лаборатории Дальневосточной экспедиции.
Трудности со строительством в тех местах присутствовали изначально, несмотря на то что у российских военных архитекторов есть большой опыт строительства в районах Крайнего Севера, где местность порой весьма схожа с местностью в Приханкайской равнине. Основы «болотной архитектуры» были заложены еще в советские времена. Первый проект предусматривал строительство корпусов на сваях. Это одно из главных направлений строительства как раз в условиях Крайнего Севера, где сваи вколачивали в вечную мерзлоту. Однако в Приханкайской равнине вечной мерзлоты не было, а стоимость такого строительства была громадной, так что проект отвергли, поскольку из-за него пришлось бы свернуть часть собственных научно-изыскательских работ. Да и зачем было тратиться на сваи и доставку техники по их установке, если необходимости в сваях особой не было. И решили пойти по также апробированному на Крайнем Севере и в Антарктике методу модульных строений, не имеющих фундамента. Дома на полозьях и на небольших понтонах не ломало и не сдвигало с места. Максимальная высота в два этажа позволяла даже корректировать уровень установки относительно горизонтали. Делалось это за счет специальных конструктивных механизмов, а чаще, как рассказывал тот же Лурье, просто поддомкрачиванием дома и подкладыванием под угол какого-нибудь камня или доски. И этим все решалось. Когда впервые поднялась вода, она почти достигла пола тех зданий, что стояли на полозьях, даже прорабатывался вариант эвакуации оборудования, но все обошлось, выше вода не поднялась.