– Мне крайне жаль, ваше высочество, – тихо проговорил Эбергард, – если, будучи для вас человеком едва знакомым, окажусь не совсем приятным собеседником.
– О нет, граф, пусть это вас не смущает, – ответила красавица принцесса, взяв предложенную ей руку графа и направляясь с ним вслед за августейшей четой в обширную театральную залу.
– Уверен, вы охотнее приняли бы общество какого-нибудь из присутствующих принцев, – тихо сказал граф, занимая кресло подле улыбающейся принцессы Шарлотты, – хотя эта милость доставляет мне большую радость.
– Что касается меня, то я сомневаюсь и в том и в другом, господин граф.
– Ваше высочество, я человек прямой и говорю всегда только то, что думаю, а посему смею вас уверить, что все сказанное мною было совершенно искренне.
– Это прекрасное, но, к сожалению, весьма редкое в наш век качество, господин граф, и я должна сознаться, что оно делает ваше общество еще приятнее для меня. Насколько позволяет придворный этикет, я сама придерживаюсь тех же принципов.
Поднятие занавеса прервало разговор; сперва было пропето несколько арий, потом давалась маленькая комедия, тонкие остроты которой часто вызывали общий смех. Принцессу Шарлотту также, по-видимому, забавляла пьеса. Граф Монте-Веро отметил в своей молодой, прекрасной собеседнице неподдельную веселость. Придворные, сидевшие вокруг, куда внимательнее следили за каждым движением и выражением лица графа, чем за ходом пьесы, – он сделался предметом толков, героем дня.
Все терялись в догадках о его происхождении, о том, каким образом он нажил в Бразилии такое состояние, и зачем снова приехал в Германию.
Но молодой граф не обращал внимания на придворных, он был выше их толков и злых острот.
Знаменитейшая артистка столицы под тихие звуки музыки прочла стихотворение, которое произвело сильное впечатление на присутствующих, особенно на нежные женские сердца, и вызвало несколько слезинок на прекрасных очах принцессы Шарлотты; Эбергард заметил и эту черту ее мягкого сердца.
Затем шла легкая французская пьеска, и, наконец, в зале Кристины раздалась музыка для танцев.
Лакеи разносили мороженое и шампанское, между тем как мужчины и дамы, разделившись на пары, прохаживались по залам. Принц Этьен беседовал с роскошной, пышущей страстью герцогиней Соест, придворной дамой королевы, принц Вольдемар подошел к своей прекрасной кузине, чтобы осведомиться, понравился ли ей новый фаворит двора, а камергер Шлеве, стоя в стороне, раздумывал, как бы напасть на след той невинной девушки, о которой ему говорил принц, и решил прибегнуть к помощи некоей госпожи Роберт, которая многим придворным кавалерам и дамам давала наилучшие советы и наставления при подобного рода деликатных обстоятельствах.
Брат короля, принц Август, открыл бал с королевой; король не танцевал.
Граф Монте-Веро, прислонясь к колонне и скрестив руки на груди, вдали от танцующих рассматривал портрет Кристины. Это была прекрасная бледнолицая женщина, ее темно-русые волосы украшала жемчужная диадема, мечтательные голубые глаза говорили о каком-то страдании; тонко очерченный нос, прекрасный рот и розовые губы были так блестяще написаны, что принцесса Кристина предстала перед глазами изумленного графа, как живая. Простое черное платье обрисовывало ее стройную фигуру, черная вуаль ниспадала на плечи, шею обвивало сверкающее ожерелье.
Картина невольно поглотила все внимание Эбергарда; он углубился в созерцание этого прекрасного лица с отпечатком какой-то тайной грусти.
Так продолжалось несколько минут; взгляд графа Монте-Веро оставил портрет и встретился вдруг с глазами вошедшей в залу принцессы Шарлотты, она слегка покраснела и опустила глаза.
Какое-то непонятное грустное чувство овладело графом. Вызвала ли его картина или принцесса, или, быть может, он снова вспомнил о цели своего путешествия?
Он находился только несколько дней в столице и не успел еще встретиться с мисс Брэндон, но встреча эта была слишком важна для него, он во что бы то ни стало должен был видеть ту, которую так давно искал.
Граф тихо подошел к принцессе. При этом он заметил, как высоко вздымается ее грудь, хотя принцесса, кроме польки, которую протанцевала с принцем Вольдемаром, не участвовала в других танцах.
Эбергард попросил ее на вальс; Шарлотта положила руку ему на плечо, и прекрасная пара помчалась по зале под звуки дивной музыки. Когда граф, улыбаясь, подвел утомленную принцессу к стулу и, низко кланяясь, благодарил, из-под камзола вдруг выскользнул амулет, висевший на золотой цепочке.
Принцесса увидела его. Это была драгоценная вещица с какими-то странными знаками. На золотом овале в обрамлении бриллиантов были изображены три знака из жемчужин – крест, солнце и череп.
Принцесса с удивлением взглянула на амулет; казалось, и король заметил драгоценное украшение графа. Шарлотта хотела обратиться к нему с вопросом, но Эбергард, молча поклонившись, избежал ее взгляда и быстро скрылся в толпе гостей. Вскоре после того король подал знак к окончанию бала.
III. Леона
Через несколько дней после описанных нами событий по узкой улочке города спешил, кутаясь в плащ, высокий господин. Очевидно, он направлялся к темневшему вдали зданию столичного цирка. На соборной башне только пробило шесть часов, но уже было так темно, что неизвестный едва различал подъезды и окна здания. Только совсем приблизившись, он увидел по одну сторону цирка тусклый фонарь.
В эту минуту из тени портала, украшенного колоннами, навстречу ему вышел тоже высокий и плечистый человек, который, по-видимому, его ожидал.
– Ты ли это, Мартин?
– К вашим услугам, господин Эбергард.
– Узнал ли ты что-нибудь?
– Час назад камергер фон Шлеве посетил мисс Брэндон, когда она уже была внизу, в помещении львов.
– Говорил ли он с ней?
– Нет, господин Эбергард я видел в окно, как молодой человек, его зовут Гэрри, вскоре спровадил его.
– Видела и узнала ли тебя мисс Брэндон?
– Нет, господин Эбергард.
– Подожди меня здесь, Мартин.
Широкоплечий, уже известный нам из первой главы капитан парохода «Германия», этот добрый, честный малый, который каждую минуту готов был отдать жизнь за своего господина, хотел еще что-то шепнуть ему, но Эбергард уже исчез в портале цирка.
Мартин отошел в сторону, так как появились рабочие, чтобы зажечь фонари, – близилось время открытия кассы. Эбергард спустился по лестнице, что вела в уборные наездниц. Сердце его сильно билось – свидание, к которому он теперь готовился, было целью его путешествия через океан, и мы увидим, что причина, побудившая его к тому, была очень важной.
Эбергард был в невзрачном серо-коричневом сюртуке и такой же шляпе и вполне мог сойти за работника. Когда он достиг длинного коридора, освещенного несколькими газовыми рожками, глухой рев указал ему дальнейший путь. Он остановился перед дверью с бронзовой дощечкой, на которой значилось: «Мисс Леона Брэндон», и трижды постучал. Тихие шаги приблизились изнутри, дверь отворилась, и Эбергард увидел ту, которую так долго искал.
Леона Брэндон, узнав Эбергарда, в испуге попятилась; с минуту она стояла как вкопанная, только что-то невольно прошептали ее прекрасные губы. Черное платье с длинным шлейфом и без всяких украшений и отделок обрисовывало стройную фигуру женщины; ее темные блестящие волосы были гладко зачесаны, даже мгновенный испуг не заслонил на ее бледном лице и в темных глазах выражения гордости и властолюбия.
Она отступила назад, и Эбергард воспользовался этим, чтобы пройти в комнату и запереть за собою дверь.
– Мы одни, графиня, – проговорил он низким голосом, оглядев помещение, в глубине которого находилась большая позолоченная клетка с тремя львами.
– Эбергард, – прошептала мисс Брэндон, приходя в себя, – вчера, заметив вас в экипаже на гулянье в парке, я подумала, что вижу привидение.
– Вы не ошиблись, я искал вас.
Мисс Брэндон справилась с собой, и ее прекрасное лицо снова приняло холодное и гордое выражение.
– Какой странный маскарад, граф! – проговорила она с сарказмом, глядя на простой костюм Эбергарда.
– Мой костюм не менее странен, чем и все то, что я вижу здесь. Я пришел сюда, графиня Понинская, потребовать своего ребенка!
– Потребовать от меня ребенка! Странное требование, господин граф! Ваш ребенок – это и мой ребенок, и отчего вы не называете меня по имени, все же я ваша жена?
– Бывшая, хотите вы сказать, графиня Понинская. Я полагаю, этот вопрос в нашей жизни решен навсегда. Не думаю, чтобы после всего происшедшего и после четырнадцати лет разлуки что-либо связывало нас.
– Вы были в Америке…
– Да, и я приехал сюда только для того, чтобы потребовать у вас свою дочь, которая оставалась на вашем попечении, – проговорил Эбергард спокойно.
Леона Брэндон, или графиня Понинская, оставила вопрос Эбергарда без ответа; казалось, она не могла спокойно выносить его взгляд.
– Вы молчите, вы колеблетесь, мое предчувствие… – Глаза Эбергарда заблестели. – Где мой ребенок?
– Тише, господин граф!
– Я требую от вас ответа, не оставляйте меня долее в неизвестности. Выражение ваших глаз меня пугает! Мой ребенок мертв?
– А если и так? – Леона торжествующе улыбнулась, явно наслаждаясь страданиями стоявшего перед ней человека.
– В таком случае вы его убили! – через силу выдавил из себя Эбергард, приблизившись к этой жестокосердной женщине. – Моя дочь была для вас обузой, она мешала вашему ненасытному честолюбию, честолюбию, которое привело вас сюда, на арену, где вы демонстрируете, что вам покоряются даже цари пустыни. Где мой ребенок? Я требую от вас признания.
Леона с возрастающим волнением слушала Эбергарда; глаза ее дико сверкали, грудь высоко вздымалась, руки сжимались от злобы.
– Я не признаюсь вам ни в чем! – прошептала она наконец.
– Тогда я сумею заставить вас! – Эбергард не в состоянии был владеть собой – страх за ребенка заглушил в нем все.
Леона отступила назад поспешно подошла к большой золотой клетке, в которой с ревом метались львы, и положила свою изящную руку на крюк, что запирал дверцу. Еще одно движение – и львам будет открыт доступ к отважному, дерзкому человеку, который спокойно, с вызовом на лице встретил ее угрозу. Ничто не выдавало в нем ни боязни, ни Страха, непреклонный стоял он против женщины, рука которой каждую минуту готова была открыть дверцы клетки.
– Отворите, отворите клетку, сударыня, – проговорил он с ледяным спокойствием. – Там, за океаном, я научился обращаться с этими животными. Конечно, я могу не справиться с тремя сразу, но не думайте, что вы этим освобождаетесь от ответа на мой вопрос. Если вы не скажете, где моя дочь, которой теперь уже должно исполниться шестнадцать лет, то весь свет узнает, что мать Леоны Брэндон, графини Понинской…
– Молчите! – Леона невольно простерла к нему руки. – Вы знаете…
– Я знаю все! Где мой ребенок?
– Я передала его… после того, как мы расстались, – простонала Леона, – моей горничной, она отдала его на воспитание в одно семейство…
– Что это за семейство?
– Это семейство канцеляриста Фукса, который содержал учебное заведение.
– Дальше, дальше! Я должен знать, где искать своего ребенка, чтобы, наконец, сделать его счастливым, – голос Эбергарда выдавал всю глубину его тоски по дочери.
– Это семейство куда-то скрылось, все мои поиски остались тщетными.
– Значит, вы постарались… – Эбергард язвительно усмехнулся, но не кончил фразы.
– Я знаю только, что муж той молодой женщины, которая воспитывала ребенка, скрывается где-то в лесу, его преследуют.
– Бессердечная, в чьи руки отдала ты моего ребенка, – прошептал Эбергард, в отчаянии закрыв лицо руками. – Горе тебе, если я ее не найду, горе тебе, если я, что еще ужаснее, найду свою дочь преступницей. Тогда я уничтожу тебя, но я не наложу на тебя руки – Боже избавь! Наказание, которому ты подвергнешься, будет страшнее!
Графиню повергли в смятение слова Эбергарда. Она знала его непоколебимую волю и твердый характер, она знала, что свое слово он всегда сдержит.
В эту минуту в глубине комнаты отворилась широкая дверь и на пороге появился молодой человек лет двадцати в трико с серебряными блестками, которое выигрышно демонстрировало его стройную фигуру. Он явно был удивлен, увидев незнакомца в комнате мисс Брэндон.
– Я сегодня же ночью отыщу в лесу этого бесприютного, – тихо проговорил Эбергард. – Дай Бог, чтобы я нашел свою дочь; это было бы хорошо и для вас и для меня!
И он повернулся к выходу.
Леона провожала его мрачным, сверкающим ненавистью взглядом.
Когда дверь за ним затворилась, она обратилась к юноше, стоявшему в глубине комнаты со скрещенными на груди руками:
– Гэрри, вы хорошо запомнили этого человека?
– О, я узнаю его среди тысяч!
– Даже если увидите между князьями, в орденах?
– И тогда, мисс Брэндон! Для вас я найду его везде.
Леона мрачно молчала, подавленная угрозой, потом вскинула голову – ее страстная, необузданная душа вынесла приговор.
– Я ненавижу его! – прошептала она.
– Сознайся, Леона ты его боишься! О, какой позор! Я или он!
Взгляд юноши был прикован к прекрасному лицу мисс Брэндон, которая всецело владела этим молодым и еще неопытным сердцем.
IV. Народное собрание
Все старания Эбергарда и Мартина открыть местопребывание канцеляриста Фукса оказались тщетными. Где бы они ни появлялись в своих поисках, везде их неизменно встречали бедность и нищета. Эбергард не только раздал все находившиеся при нем деньги, но и на следующий вечер возобновил раздачу пособий. Его согревала мысль, что он облегчает участь обездоленных, тем более, что, может быть, среди них находится и его дочь.
Исходив леса вокруг столицы, Эбергард с Мартином с наступлением вечера прекратили поиски. Дали знать полиции об укрывательстве Фукса, так что им на смену по окрестностям отправились многочисленные сыщики.
Тяжело действовали на душу Эбергарда эти тщетные поиски; он любыми средствами хотел найти дочь, чтобы вознаградить ее за все испытания, перенесенные у чужих людей. Жестокосердная мать без зазрения совести передала свою дочь в ужасные руки, и если в благородном сердце Эбергарда еще недавно теплилось какое-то чувство к Леоне, то теперь она для него больше не существовала.
«Мой ребенок находится среди преступников! – думал он, и отчаянием наполнялось его сердце. – Может быть, девочка уже погибла и потеряна навсегда»…
Мартин шел подле графа. Душевные муки потрясали, терзали Эбергарда, но не лишили мужества.
Они миновали главную улицу, протянувшуюся от Королевских ворот до замка. Вечером, при ярком освещении витрин, она представляла собой красивое зрелище. Затем они направились к древнему замку и свернули в широкую Марштальскую, вдоль которой с обеих сторон высились богатые особняки. Через несколько минут Эбергард и Мартин остановились у здания со статуями в нишах и резными дверьми искусной работы.
Двери отворились сами собой с помощью потайного механизма и заперлись снова, когда Эбергард и его провожатый вошли в вестибюль, наполненный матовым светом.
Этот дом граф Монте-Веро купил по прибытии в столицу у одного архитектора, знавшего толк в современном комфорте. Эбергард переехал в него со своей прислугой, сделав лишь незначительные изменения.
Из круглого вестибюля можно было пройти в три различных покоя, так как в глубине его находились три высоких резных двери. На них не было ни замков, ни запоров, но, подойдя ближе, можно было заметить, что они крепко и надежно заперты.
Левая дверь вела на лестницу, украшенную редкими экзотическими цветами и растениями, по ней можно было подняться в рабочий кабинет Эбергарда. Она отличалась чужестранным убранством. Казалось, граф целиком привез его с собой из Бразилии, чтобы постоянно иметь перед глазами воспоминание о стране, где он, благодаря собственной предприимчивости и уму, сделался Крезом.