— Почему же и нет? Ведь это ваши же поступки.
— Прекрасно; но, Мили, — сказала Нина боязливо, — ты знаешь, что относительно религии я была весьма дурная девочка. Вот уже годы и годы, как я не читала молитв. В пансионе обыкновенно смеялись над теми, кто читал их, и потому я мало молилась.
— Что с вами, моя милочка? Вы ли это говорите? Неужели вы думаете, что Отец Небесный не знает всех наших дел и помышлений, что Он не любит и не хранит нас во всякое время! Нет, дитя моё, Он знает, какие мы бедные и слабые создания.
— Мили, Мили! Я так давно не читала молитв, что даже и не знаю теперь, как они читаются.
— Господь с вами, дитя моё! Я обыкновенно обращаюсь к Отцу Небесному и высказываю Ему всё, что на душе, и когда я выскажу Ему всё своё горе, камень этот становится легче всякого пёрышка.
— Но всё же, я так давно не молилась Ему!
— Вот что я скажу вам, моя милочка! Я помню вас, когда вы ещё были маленьким, умненьким ребёнком, прыгали по балкону, бегали от тех, кто смотрел за вами, убегали в рощу, рвали цветы, резвились и шалили. Раз вы веселились там, как вдруг папа выходит на балкон и не находит вас. Он кличет вас, вы его не слышите; он бросается в одну сторону, заглядывать в другую; бежит в лес и наконец находит вас: вы стоите в болоте, башмачки ваши увязли в грязи; ваши ручки и личико перецарапаны, вы плачете и зовёте папа. Он говорил, что этот призыв был для него лучше всякой музыки, какую он слыхал в своей жизни. Я помню, он взял вас на руки и унёс домой, беспрестанно целуя вас. Вот как это было моя милочка! Вы только тогда призывали своего папа, когда нужна была его помощь! Так точно поступаем мы всё и во всякое время. Мы только тогда прибегаем к Отцу Небесному, когда нам нужна Его помощь, когда сцепление трудностей и горестей заставляет нас обратиться к Нему. Когда-нибудь, я поговорю с вами побольше об этом. Но теперь, моя милочка, не горюйте: просите Его помощи и засните спокойно. Он услышит вас. Господь с вами! — сказав это, Мили, с заботливостью доброй няни пригладила подушку и, поцеловав Нину в голову, удалилась.
Глава XIII.
Том Гордон
— Послушай, Нина, — сказал её брат, войдя на другой день в гостиную, после осмотра плантации, — ты непременно должна оставить меня здесь, чтоб управлять плантацией. Здесь всё ужасно запущено! Этот Гарри только разъезжает в своих блестящих сапогах и ничего не делает; обманывает тебя и заботится о своём гнезде. О, я знаю: все эти полубелые ужасные бездельники!
— И ты знаешь, Том, что в управлении плантацией соблюдается тот порядок, который назначен покойником отцом нашим в духовном завещании. Дядюшка Джон говорит, что Гарри превосходный управляющий. Я с своей стороны уверена, что преданнее его никто и быть не может; и я очень им довольна.
— Я думаю! Правда, по духовному завещанию всё оставлено тебе и душеприказчикам, как ты называешь их; но уж будто и я ничего не значу? Ты очень ошибаешься, если не считаешь меня своим прямым опекуном! Зачем-то я и приехал сюда, чтоб раз навсегда покончить с наглостью этого негодяя!
— С наглостью Гарри? В нём ничего нет наглого. Напротив, он поступает благородно, как джентльмен: все замечают это.
— Благодарю! Вот это мне нравится, Нина! Как глупо с твоей стороны употреблять это слово в отношении к негру. Хорош джентльмен! Конечно, разыгрывая джентльмена, станет ли он заботиться о твоих выгодах? Подожди немного, и ты сама увидишь, в каком положении находятся твои дела. Отчего все эти беспорядки? Оттого, что ты никогда не слушаешь меня, не обращаешь ни малейшего внимания на мои советы.
— Прошу тебя, Том, не говори мне об этом! Я не вмешиваюсь в твои дела. Пожалуйста, предоставь мне право управлять и моими по моему усмотрению.
— А кто этот Клэйтон, который шатается здесь? Уж не думаешь ли ты выйти замуж за него?
— Не знаю, — сказала Нина, — Ну так я знаю: он мне не нравится, и я ни за что не дам тебе согласия на этот брак. Вот другой, совсем иное дело, — тот вдвое достойнее. Это богатейший человек в Нью-Йорке. Мне говорил об нём Джо-Снэйдер. За него ты можешь выйти.
— Если б он был богаче Креза, я и тогда не пойду за него. У меня ещё покуда нет желания идти замуж; но если захочу, то мне никто не может запретить выйти за мистера Клэйтона, — сказала Нина, и по лицу её разлился яркий румянец. — Ты не имеешь права распоряжаться моими делами; — скажу тебе откровенно, Том, что я не хочу и не буду слушать твоих приказаний.
— В самом деле? Посмотрим! — сказал Том.
— Кроме того, — продолжала Нина, — я желаю, чтоб ты оставил здесь всё в покое и помнил, что мои слуги — не твои, и что ты не имеешь права проверять их действия.
— Увидим, будут ли твои слова согласны с моими действиями! Ты не забудь, что я смотрю на положение плантации моего отца не исподтишка, не как чужой человек. Если твои негры не хотят смотреть в оба, то и они узнают, и притом очень скоро, господин ли я здесь или нет,— особливо этот Гарри. Если эта собака осмелится не слушать моих приказаний, я влеплю ей пулю в голову так же легко, как в голову дикой козы. Пусть эти слова послужат тебе предостережением.
— О, Том! зачем говорить такие вещи! — сказала Нина, начиная не на шутку тревожиться. — Неужели тебе нравится огорчать меня?
Разговор был прерван приходом Мили.
— Мисс Нина, я стану крахмалить сегодня платье мисс Лу, не угодно ли отдать мне и ваши вещи.
Радуясь случаю прервать разговор, Нина убежала в свою комнату; за ней последовала и Мили и, затворив дверь, заговорила с Ниной таинственным тоном.
— Мисс Нина! Нельзя ли вам отправить Гарри куда-нибудь с поручением, дня на три, пока не уедет мистер Том.
— Но какое право, — сказала Нина с ярким румянцем, — какое право имеет он предписывать законы моим слугам или мне, и вмешиваться в здешние распоряжения?
— Теперь, мисс Нина, бесполезно рассуждать о правах. Мы должны делать, что можем. Так ли мы делаем или нет, это опять другая статья. Дело в том, дитя моё: Гарри у вас правая рука, и не то что мы; он не гнётся перед ветром. Он вспыльчив; теперь он точь в точь, как бочонок, наполненный порохом; а масса Том, то и дело, что поджигает его. Как вы хотите, моя милочка, а мне кажется, что это не обойдётся без чего-нибудь ужасного.
— Неужели ты думаешь, что он осмелится...
— Ах, дитя моё, не говорите мне! Осмелится? Конечно, осмелится! К тому же молодые люди имеют множество случаев оскорбить беззащитного и вывести из себя. А если ни тело ни душа не в состоянии будут вынести оскорбления, если Гарри поднимет свою руку, тогда масса Том застрелит его! Пока ещё ничего не сказано, ничего и не сделано. А после уж будет поздно: тогда уж ничем не поможешь. Вы не захотите заводить судебного процесса с родным братом, а если и заведёте, то всё же не возвратите жизни Гарри. Ах, дитя моё, если б можно было рассказать вам, что я видела!.. Нет! Вы ничего не знаете об этом. Я только одно вам скажу: пошлите за чем-нибудь на плантацию вашего дяди; пошлите туда Гарри с чем-нибудь, или просто ни с чем; дайте только ему возможность уехать отсюда, а потом уже поговорите с вашим братом откровенно и заставьте его удалиться отсюда. Но, ради Бога, не ссорьтесь с ним, не сердите его, чтобы ни случилось. Здесь нет ни одного человека, который мог бы равнодушно смотреть на него: его всё ненавидят. Пожалуйста, дитя моё, поторопитесь этим. Позвольте, я сбегаю и отыщу Гарри; а вы между тем идите в заднюю комнату; я приведу его туда.
Бледная и трепещущая, Нина спустилась в маленькую комнату, куда через несколько минут вошла Мили вместе с Гарри.
— Гарри! —сказала Нина, взволнованным голосом, — возьми лошадь и свези письмо на плантацию дядюшки Джона. Гарри стоял, сложив руки на груди и потупив взоры. Нина продолжала:
— Я нахожу необходимым, Гарри, удалить тебя отсюда дня на три, или даже на неделю.
— Мисс Нина, — сказал Гарри, — теперь наступили на плантации безотлагательные работы, требующие строгого надзора. Несколько дней небрежного присмотра могут произвести большие убытки, и потом будут говорить, что я пренебрегал своим делом, ленился и разъезжал без всякой цели по округу.
— Если я посылаю тебя, то принимаю на себя всю ответственность и всякие убытки. Дело в том, Гарри, я боюсь что у тебя не достанет терпения оставаться здесь, пока Том гостит у меня. Откровенно скажу тебе, что я боюсь за твою жизнь! Если ты уважаешь меня, то, пожалуйста, распорядись, как можно лучше, работами, и сейчас же удались отсюда. Я скажу Тому, что послала тебя по делу, и между тем напишу письмо, которое ты должен свезти. Это единственное средство спасти тебя. Том имеет столько случаев оскорбить или обидеть тебя, что наконец выведет тебя из терпения; а мне кажется, он решился довести тебя до этого.
— Уж одно это обидно и оскорбительно, — сказал Гарри, стиснув зубы и продолжая смотреть в землю, — что я должен бросить всё, и бросить только потому, что не имею права защищать вас и ваши интересы.
— Жаль! Очень жаль! — сказала Нина. — Но, Гарри, не теряй времени на подобные размышления, уезжай отсюда, как можно скорее. — И Нина ласково взяла его за руку. — Ради меня, Гарри, будь добр, будь благоразумен.
Комната, где они стояли, имела продолговатые окна, которые, подобно окнам залы, выходили на балкон и на песчаную дорожку, окаймлённую кустарником. В то время, когда Гарри стоял в раздумье, он вдруг вздрогнул, увидев на дорожке Лизетту с небольшой корзинкой, в которой лежали только что выглаженные дамские уборы. Её статную, маленькую фигуру обхватывало лёгкое голубое платье; снежной белизны платок наброшен был на её грациозный бюст, другой такой же платок накинут был на руку, которою Лизетта поддерживала на голове корзинку. Она весело шла по дорожке, напевая какую-то песенку, и в одно и то же время обратила на себя внимание Тома Гордона и своего мужа.
— Клянусь честью, я в первый раз вижу такую милашку, — сказал Том, сбегая с балкона на встречу Лизетте. — Здравствуй, моя милая.
— Здравствуйте, сэр, — отвечала Лизегта своим обычным весёлым тоном.
— Скажи пожалуйста, моя милая, чья ты такая? Мне кажется, я никогда не видал тебя в этом месте.
— Извините, сэр, я жена Гарри.
— Вот что! Гм! У него чертовски хороший вкус, — сказал он, фамильярно положив руку на плечо Лизетты.
Плечо было отдёрнуто в то самое мгновение, как рука Тома прикоснулась к ней и Лизетта, с видом негодования, делавшим её ещё прекраснее, быстро перебежала на другую сторону дорожки.
— Как, неужели ты не знаешь, что я господин твоего мужа? Будь же поумнее, моя милая! — сказал он, следуя за ней и стараясь взять её за руку.
— Оставьте меня, — сказала Лизетта, покраснев, и таким голосом, в котором отзывались и мольба и негодование.
— Оставить тебя, — нет! этого не будет; особливо когда ты просишь так мило.
И он снова хотел положить руку на плечо Лизетты. Надобно сказать, что Гарри, хотя не слышал этого разговора, но угадал его, и довольно верно, по пантомиме, которой был свидетелем. Он смотрел на эту сцену, сжав губы и расширив зрачки. Нина, стоявшая спиной к окну, удивилась выражению лица Гарри.
— Взгляните в окно, мисс Нина, — сказал он. — Видите ли вы мою жену и вашего брата.
Нина обернулась, и вспыхнула; глаза её разгорелись, и прежде, чем Гарри успел подумать, что ему сказать, как она выбежала на дорожку и взяла Лизетту за руку.
— Том Гордон, — сказала она, — мне стыдно за вас! Молчите! — продолжала она, устремив на него сердитый взгляд и топнув ножкой. — Вы осмелились приехать сюда и позволить себе такие дерзости! Пока я госпожа здесь, я не позволю вам этого; а вы не забудьте, что я госпожа в этом доме! Не смейте дотронуться пальцем до неё; пока она находится под моей защитой, она неприкосновенна. Пойдём, Лизетта!
Сказав это, Нина взяла за руку испуганную Лизетту и увела её в дом. Том Гордон до такой степени был смущён порывом гнева в своей сестре, что оставил слова её без возражения; он только посмотрел ей вслед и посвистал.
— Можно говорить, что ей угодно! Она ещё не знает, что слово и дело, — две вещи, совершенно различные, — проговорил он после свистка и побрёл на балкон, где стоял Гарри, сложив на груди руки; жилы на лбу Гарри налились кровью и раздулись от подавленного гнева.
— Войди, Лизетта, — сказала Нина, — снеси эти вещи в мою комнату, я сейчас приду к тебе.
— Клянусь честью, сэр, — сказал Том, входя на балкон и обращаясь к Гарри с самым оскорбительным тоном, — мы все как нельзя более обязаны вам за эту милую игрушку, которую завели вы в здешнем месте!
— Моя жена не принадлежит к здешнему месту, — сказал Гарри, принуждая себя говорить спокойно. — Она принадлежит мистрисс Ле-Клер, которая недавно получила в наследство плантацию Бельвиль.
— А! Благодарю тебя за это известие! Может быть, мне вздумается купить твою жену, поэтому совершенно не лишнее знать, кому принадлежит она? Мне же нужна такая женщина. Она может быть хорошей ключницей, не правда ли? Умеет ли она приготовлять белье? Как ты думаешь, к чему она более способна? Я непременно поеду к её госпоже.
Во время этих жестоких слов, Гарри ломал себе пальцы, дрожал всем телом и от времени до времени смотрел то на Нину, то на своего мучителя. Его лицо покрылось мертвенною бледностью; даже губы его побелели. Продолжая держать руки за спиной, он, вместо ответа, устремил на Тома свои большие голубые глаза, и теперь, как случалось это и в другое время, особливо в минуты сильного волнения, гневные черты лица Гарри имели такое сильное сходство с чертами полковника Гордона, что Нина заметила это и испугалась. Том Гордон тоже заметил. Но это только послужило к увеличению его бешенства; злоба и ненависть, сверкавшие в его глазах, были, поистине, ужасны. Два брата, как две наэлектризованные тучи, готовы были разразиться громом и молнией. Нина поспешила вмешаться.
— Спеши, спеши Гарри! — сказала она. — Поручение, которое я делаю, очень важно. Ради Бога, поезжай скорее!
— Позвать разве Джима, — сказал Том, — пусть он оседлает лошадь. Где тут дорога в Бельвиль? Я хочу туда съездить.
Он повернулся и начал спускаться с балкона.
— Стыдись, Том! Ты не хочешь, ты не можешь сделать это. Не грешно ли тебе огорчать меня своим поведением?
Том обернулся, посмотрел на сестру со злобной улыбкой, снова обернулся и ушёл.
— Поезжай, Гарри, поезжай скорее! Не огорчайся, — тут нет никакой опасности, —прибавила Нина, понизив голос, — мадам Ле-Клер ни за что не согласится.
— Почём знать! — сказал Гарри, — за деньги чего не делают?
— В таком случае, я... Я куплю её сама! — сказала Нина.
— Мисс Нина, вы не знаете в каком положении ваши дела, — поспешно сказал Гарри. — В настоящее время невозможно достать денег на это, тем более, если я удалюсь отсюда на неделю. Быть мне здесь или не быть, — составит большую разницу; тогда как мистер Том в состоянии заплатить тысячу долларов сию минуту. Я не знавал ещё, чтоб он нуждался в деньгах, на удовлетворение своих гнусных желаний. Ужели ещё мало переносил я это иго?
— Послушай, Гарри, я продам всё, что имею, продам бриллианты, заложу плантацию, но не позволю Тому совершить такой гнусный поступок! Поверь, я не так себялюбива, какою постоянно казалась. Я знаю, для моих интересов ты жертвовал собою; и я всегда принимала эту жертву, потому, что любила исполнять свои прихоти, потому, что была избалованным ребёнком. При всём том, у меня не менее энергии, чем у брата Тома; он затронул меня, и я сейчас же еду к мадам Ле-Клер и делаю ей предложение. Только ты, пожалуйста, Гарри, уезжай отсюда. Тебе не совладать с завистью и раздражением, которые ты возбудил в моём брате; если ты станешь сопротивляться, тогда все и всё восстанут против тебя, и я не в силах буду защитить тебя. Положись на меня... я не такой ребёнок, каким меня считают! Ты увидишь, что я сумею защитить и себя и тебя. Кажется, это идёт мистер Клэйтон, — и прекрасно! Вели подать двух лошадей, и мы сейчас же отправимся к мадам Ле-Клер. Нина отдала приказание с достоинством принцессы, так что Гарри при всём своём волнении не мог не удивиться внезапной перемене, которая произошла во всей её натуре.