— Так и есть! я этого ждал! — воскликнул дядя Джон. — Клянусь честью! непременно приглашу проповедника: пусть он прочитает тебе правило об обязанностях жён!
— И мужей, прибавьте, — сказала тётушка Мария.
— Да, да! — воскликнула Нина. — Я бы сама хотела познакомиться с этими правилами.
Нина часто говорила не подумав: дядя Джон лукаво посмотрел на Клейтона. Нина не могла воротить своих слов. Она вспыхнула и поспешила переменить разговор.
— Во всяком случае, я знаю, что тётушкина жизнь гораздо тяжелее жизни всякой домохозяйки в свободных штатах. Мне кажется, чтоб нанять слугу, для исполнения всех ваших работ, достаточно башмаков., которые вы изнашиваете, преследуя негров. Там все такого мнения, что леди Южных Штатов ничего не делают, как только лежат на мягкой софе; никто и верить не хотел, когда я говорила, что у наших леди столько хлопот; что и вообразить нельзя.
— Однако твои хлопоты, Нина, тебя не очень изнурили, — сказал дядя Джон.
— Они изнурят, если вы дядюшка не будете вести себя лучше. Старание исправить мужчину убьёт хоть кого.
— На эти слова одному джентльмену следует обратить особенное внимание, — сказал дядя Джон, пожав плечами и с усмешкой посмотрев на Клейтона.
— Что касается меня, — сказала тётушка Мария, — то я знаю только одно: я была бы рада отделаться от негров. Иногда жизнь кажется мне таким бременем, что право не стоило бы хлопотать из-за неё.
— Неправда, мой друг, неправда, — сказал дядя Джон, — при таком очаровательном муже, как твой, который старается устранить от тебя всякого рода заботы, жизнь ни под каким видом не должна быть в тягость.
— Позвольте, — сказала Нина, вглядываясь в даль дубовой аллеи, — что там такое? Не я буду, если это не старый Тифф с своими детьми!
— Кто этот Тифф? — спросила тётушка Мария.
— Старик, — сказала тётушка Несбит, — из числа тех несчастных семейств, которые поселились где-то около сосновой рощи... Ничтожные создания... Не знаю почему, у Нины есть расположение оказывать им покровительство.
— Пожалуйста, Гордон, удержи её, — сказала тётушка Мария в то время, когда Нина побежала им навстречу.
— Поступи с ней, как дядя!
— Перестань, сделай милость, — сказал мистер Гордон, — берегись; иначе, я сам расскажу про тебя. Не сама ли ты отправила корзину с провизией к несчастным скоттерам и бранила меня за то, что я принимаю в них участие.
— Бранила! Мистер Гордон, я никогда не бранюсь!
— Ах, извините, я хотел сказать, что вы упрекали меня!
Всякому известно, что женщине нравится, когда выставляют на вид её сострадание к ближнему; и потому тётушка Мария, которая лаяла, как говорится в простонародной пословице, беспредельно злее, чем кусала, сидела в эту минуту в полном самодовольствии. Между тем Нина выбежала в аллею и вступила в откровенный разговор с старым Тиффом. Возвращаясь на балкон, она не поднималась, но прыгала по ступенькам, в необычайном восторге.
— Дяденька Джон! Какая радость предстоит нам! Вы все должны ехать! Непременно! Как вы думаете, какое удовольствие ожидает нас? Милях в пяти отсюда намечается собрание под открытым небом. Поедемте... пожалуйста! Все, все!
— Вот это кстати, — сказал дядя Джон. Я сейчас же поступаю под твои знамёна! Я готовь во всякое время к восприятию всего лучшего. Кто хочет, тот может пересоздать меня во всякое время.
— Нет, дяденька Джон, — сказала Нина, — пересоздать вас трудно. Вы похожи на громадную рыбу, которая очень больно кусается; не успеют её вытащить на берег, как она захлопает хвостом и только думает, как бы снова нырнуть в воду, и снова предаться прежним грехам. Я знаю по крайней мере трёх проповедников, которые надеялись поддеть вас на удочку; но ошиблись в расчёте.
— По моему мнению, — сказала тётушка Мария, — эти собрания приносят не столько добра, сколько вреда. Тут собираются, так сказать, подонки общества, между которыми в течение одной недели больше выпивается вина, чем в шесть недель во всяком другом месте и в другое время. Притом же на этот случай прекращаются все работы; а мистер Гордон приучил негров так, что они считают за величайшую обиду, если им не позволят делать того, что делают другие. Нет! В нынешнем году я подавлю ногой все эти причуды, и не позволю им отлучаться, кроме воскресенья.
— Жена моя знает, что её ножка была известна всему округу по своей красоте, и потому держит меня постоянно под ней, — сказал мистер Гордон; — она знает, что я не в силах сопротивляться хорошенькой ножке.
— Мистер Гордон! Возможно ли говорить подобные вещи? Я должна думать, что, говоря такой вздор, вы совсем выживаете из ума! — сказала мистрисс Гордон.
— Вздор! Это, по вашему, вздор! Позвольте же сказать вам, что правдивее этих слов вы не услышите на собрании, — сказал дядя Джон. — Но оставим это... Клэйтон, вы верно поедете! Пожалуйста без отрицаний! Уверяю вас, что ваше лицо будет приличнейшим украшением этой сцены; что же касается до мисс Анны, то, я полагаю, — извинят такому старику как я, если он скажет, что её присутствие осчастливит это собрание.
— Я подозреваю, — сказала Анна, — Эдвард боится, что его примут там за человека, который может оказать услугу собравшимся. В кругу незнакомых людей его не иначе принимают как за пастора и нередко просят прочесть молитвы, употребительные в семейном кругу.
— Это обстоятельство в некоторой степени подтверждает ложное понятие, что отправление религиозных обрядов вменяется в исключительную обязанность наших пасторов, — сказал Клейтон. — По моему мнению, каждый христианин должен быть готов и способен принимать их на себя.
— Я уважаю подобное мнение, — сказал дядя Джон. — Человек не должен стыдиться своей религии, как воин не должен стыдиться своего знамени. Я уверен, что в сердцах многих простых, честных мирян, скрывается более религиозного чувства, чем под белыми, накрахмаленными галстуками и воротничками пасторов; — и потому первые должны высказывать избыток этого чувства. Я говорю не потому, что не имею уважения к нашим пасторам; напротив, они прекрасные люди, — немного тяжелы, да это не беда! Ни один из них, однако ж, не представит душе моей случая попасть прямо в рай, потому что я люблю таки иногда облегчать своё сердце крепким словцом. Да и то сказать, с этими неграми, управляющими и скоттерами, мои шансы к спасению страшно ограничены. Я не могу удержаться от перебранки, хотя бы это стоило мне жизни. Говорят, что это ужасно грешно, а мне кажется, ещё грешнее удерживаться от справедливого гнева.
— Мистер Гордон, — сказала тётушка Мария упрекающим тоном, — думаете ли вы о том, что говорите.
— Думаю, друг мой, думаю во всякое время. Не подумав, я ничего не делаю, кроме только тех случаев, как я уже сказал, когда нечистая сила берёт верх надо мною. И вот ещё что скажу вам, мистрисс Джи: надо бы приготовить всё в нашем доме, на случай, если какой-нибудь пастор вздумает провести с нами недельку или более; мы соберём для них сход или что-нибудь в этом роде. Я всегда люблю оказывать им уважение.
— Постели для гостей у нас готовы во всякое время, — сказала мистрисс Гордон с величавым видом.
— В этом я не сомневаюсь. Я хотел сказать об экстренных приготовлениях, о тучном тельце и тому подобном.
— Так завтра утром мы отправляемся? — сказала Нина.
— Согласны, — отвечал дядя Джон.
Глава XX.
Приготовления Тиффа
Весть о предстоящем собрании произвела в Канеме сильное волнение. В людской все были заняты этим событием от тётушки Кэтти до Томтита. Женщины и девицы захлопотали о своих нарядах, потому что эти собрания доставляли негритянкам, особливо молоденьким, возможность выказать свою красоту. Поэтому не успел ещё Тифф сообщить известие о собрании и удалиться, как Томтит протрубил об этом во всех хижинах, примыкавших к правой стороне господского дома, присовокупив, что мисс Нина отпускает на собрание всех негров. Вследствие этого, старик Тифф очутился на первом плане в группе негритянок, между которыми Роза, повариха, была замечательнее прочих.
— Уж верно, Тифф, ты тоже отправишься? И возьмёшь детей своих? Ха! ха! ха! — сказала Роза. — Мисс Фанни, вы я думаю, не знаете, что все считают Тиффа за вашу маменьку! Ха! ха! ха!
— Ха! ха! ха! — хором раздалось со всех сторон в знак сочувствия к остроумию Розы, между тем как Томтит бегал около толпы, и от избытка радости бросал на воздух обрывки своей шляпы, совершенно позабыв, что его ожидают нечищеные ножи. Старик Тифф, при каждом появлении на плантацию, постоянно заискивал расположение Розы какими-нибудь подарками, доставлявшими, по словам какого-то мудреца, искренних друзей; так и теперь он увеличил собственный птичник Розы парою молодых куропаток, гнездом которых ему недавно удалось овладеть. В силу такого рассудительного поведения, Тифф пользовался особенным расположением там, где оно оказывалось необходимым. Роза тихонько передавала ему лакомые куски своего произведения и, кроме того, сообщала драгоценные секреты относительно вскармливания грудных детей, имевших несчастье лишиться матери. Старый Гондред, подобно многим лицам, чувствовал, что внимание, оказываемое всякой другой личности, чрезвычайно вредило его собственному достоинству, и потому, при настоящем случае, смотрел на очевидную популярность Тиффа глазами циника. Наконец, выведенный из терпения, он вздумал было уязвить Тиффа замечанием, которое делал своей жене.
— Удивляюсь тебе, Роза! Ты стряпаешь на Гордонов и так унижаешь себя, позволяя скоттерам фамильярничать с собой.
Если б этот оскорбительный намёк относился собственно до личности Тиффа, он, вероятно, пропустил бы его мимо ушей, даже рассмеялся бы, как это делывал он даже и в то время, когда внезапно застигал его проливной дождь; но при мысли о фамильных связях он воспламенялся как факел, и его глаза, прикрытые очками, горели как огни, поставленные в окнах.
— Вы, кажется, не понимаете, о чём говорите! Желал бы знать: смыслите ли вы сколько-нибудь о фамилиях старой Виргинии? Можно смело сказать, что там на каждом шагу вы встретите старинные фамилии. Все ваши фамилии происходят оттуда! — фамилия прекрасная,— я ни слова не могу сказать против неё,— но ей далеко до фамилии Пейтонов, если вы о ней слыхали. Генерал Пейтон ездил не иначе, как на шестёрке чёрных лошадей! Хвост у каждой лошади был отнюдь не короче моей руки. Вы, я думаю, в жизнь свою не видали подобных созданий!
— Кто? я! Я не видал? — сказал старый Гондред, в свою очередь затронутый за живую струну. — Да Гордоны не иначе выезжали, как на восьмёрке лошадей во всякое время дня! — Перестань вздор-то городить! — сказала Роза, имевшая своя причины поддерживать сторону Тиффа. — Ты скажи ещё сначала, ездит ли кто на восьми лошадях.
— Ездят, право ездят! Да я, например управлюсь хоть с шестнадцатью. Ах ты, Господи, как любят лгать эти старые негры! Уж что коснётся до фамилии, им всегда этот предмет представляется в увеличенном виде. Когда слушаю их вздор, у меня волосы становятся дыбом:— так страшно лгут они! — сказал старый Гондред.
— А по вашему, чтоб не лгать, так нужно восхвалять ваше занятие! — сказал Тифф. Позвольте же заметить, что человек, который скажет слово против Пейтонов, есть уже лжец.
— Вот ещё новость! Не хочешь ли сказать, что и эти ребятишки потомки Пейтонов! — сказал старый Гондред. — Это — Криппсы! Извини, любезный. Я бы желал знать, слышал ли кто-нибудь о Криппсах? Убирайся! Не говори мне пожалуйста о Криппсах! Это скоттеры, ни больше, ни меньше! Знаем мы, за кого выдаёте вы себя!
— Перестаньте, пожалуйста! — сказал Тифф. — Я не думаю, что вы родились на плантации Гордона, потому что у вас вовсе нет порядочных манер. Я считаю вас за старого, второстепенного негра, взятого полковником Гордоном за долги из какой-нибудь фамилии, которая не знала, куда девать деньги. Эти негры всегда беспорядочные, можно сказать, низкие люди, Гордоновские негры почти все леди и джентльмены, все до единого, — сказал старый Тифф, стараясь как истинный оратор, привлечь на свою сторону внимание всей аудитории.
Окончание этих слов сопровождалось громкими криками, так что Тифф, под прикрытием всеобщего восторга, вышел торжествующим.
— Поделом тебе, несносный старый негр! — сказала Роза, обращаясь к мужу. — Надеюсь, ты теперь доволен. Старая чума! А ты, Том? Что же ты не чистишь ножей? Или хочешь, чтоб тебя оттузили!
Между тем Тифф, пришедший в обычное спокойствие, весело шёл, возвращаясь домой, позади кривой своей лошади, и напевая, с изумительными вариациями: "Я отправляюсь в Ханаан"!
Наконец мисс Фанни, как он называл её, прервала его весьма многозначительным вопросом: — Дядюшка Тифф, да где же этот Ханаан?
— Ах ты Господи! Дитя моё; я бы и сам хотел знать об этом.
— На небе? — сказала Фанни.
— Я думаю, — отвечал Тифф с видом сомнения.
— Или там, куда отправилась наша мама? — продолжала Фанни.
— Может быть, и там, — отвечал Тифф.
— Значит, этот край под землёй? — сказала Фанни.
— О нет, нет! Дитя моё, — сказал Тифф, засмеявшись от чистого сердца, — Что вам вздумалось говорить подобные вещи, мисс Фанни?
— А разве это неправда? Разве маму мою не опустили в землю?
— О нет, нет! дитя моё! Она отправилась на небо — вон туда, над нами! — сказал Тифф, указывая на тёмную лазурь, перерезанную глубокими впадинами соснового лесу.
— Вероятно, туда есть ступеньки или лестницы, по которым можно взобраться? — сказала Фанни, — а может статься — туда входят из того места, где небо сходится с землёю! Не взбираются ли туда по радуге?
— Как это делается, дитя моё, право не знаю, — сказал дядя Тифф, — а уж как-нибудь да взбираются. Надо бы разузнать. На собрании, куда мы отправимся, быть может, что-нибудь да и узнаю. Правда, я часто бывал на этих диспутах, и ничего не узнавал так ясно, как бы хотелось. Методисты нападают там на пресвитериан, пресвитериане на методистов, а потом те и другие на епископальную церковь. Баптисты полагают, что все они заблуждаются, а между тем, пока они нападают таким образом друг на друга, я до сих пор не могу узнать дороги в Ханаан. Нужно много учиться, чтоб понимать подобные вещи, а ведь я ничему не учился. Я ничего не знаю; знаю только, что есть Господь; Он являлся вашей маме и взял её к Себе. Теперь, дитя моё, я намерен принарядить вас и взять вместе с Тедди и малюткой на большое собрание, — так что вы в молодых ещё годах можете обрести Господа.
— Тифф, мне не хочется идти туда, — сказала Фанни боязливым тоном.
— Господь с вами! Мисс Фанни, почему вы не хотите? Там вы прекрасно проведёте время.
— Там будет много народа, а я не хочу, чтобы они нас видели.
Дело в том, что слова Розы, относительно материнской привязанности Тиффа, вместе с насмешками старого Гондреда, произвели своё действие на душу Фанни. Гордая от природы, она не хотела сделаться предметом публичного осмеяния и в тоже время ни за что в свете не хотела открыть своему доброму другу настоящую причину нерасположения отправиться на собрание. Проницательный взор старого Тиффа, в один момент, по одному лишь выражению лица мисс Фанни угадал, в чём дело. Если кто из читателей предполагает, что сердце преданного старого создания было уязвлено этим открытием, тот сильно ошибается. Для Тиффа казалось это шуткой самого лучшего достоинства. Продолжая идти молча позади кривой лошади, он предавался своим спокойным, длинным порывам смеха и от времени до времени отирал крупные слёзы, катившиеся по его морщинистым щекам.
— Что с тобой, Тифф, о чём ты плачешь? — спросила Фанни.
— Ничего, мисс Фанни, Тифф знает о чём плачет! Тифф знает, почему вы не хотите отправиться на собрание; Тифф узнал это по вашему лицу... Ха! ха! ха! Мисс Фанни, неужели вы боитесь, что там будут принимать Тиффа за вашу маму? За маму Тедди и малютки, — да сохранит его Господь! — И старик снова разразился самым громким смехом. — Вы сами посудите, мисс Фанни, разве я могу быть вашей мамой? — продолжал он, — бедная вы моя овечка! Да разве люди-то не увидят, взглянув только на ваши беленькие ручки, что вы дочь благородной леди? Напрасно вы боитесь, мисс Фанни, напрасно!