— Мили! — вскричала она, подбегая к ней с непритворной любовью, — что с тобой сделалось!
— Ничего моя радость! Особливо теперь, когда я добрела сюда!
— Но скажи, пожалуйста, что с твоей рукой?
— Право ничего! В меня выстрелил один господин, но, благодаря Богу, не убил. Я не имела к нему злобы и вполне убеждена, что с его стороны несправедливо и неприлично обходиться со мной таким образом, взяла и убежала.
— Пойдём ко мне, сию же минуту, — сказала Нина, поддерживая старую няню, и помогая ей подняться по ступенькам балкона, — какой стыд, какое варварство! Тихонько, Мили, не торопись! Как бесчеловечно! Я знала, что на этого человека нельзя положиться. Так это-то и есть хорошее место, которое он нашёл для тебя?
— Точно так, — сказал Томтит, бежавший в главе молодого поколения негров, с полотенцем, перекинутым через плечо, и с неочищенным ножом в руке, между тем, как Роза, старый Гондред и многие другие вошли на балкон.
— Ах, Господи! — сказала тётушка Роза, — только подумать об этом! Зачем это богатые-то люди отпускают своих негров ко всякой дряни в услужение?
— Ничего, — сказал старый Гондред, — это хорошо! Мили уж слишком зазналась; стала задирать свой нос через чур высоко. Удивляться тут нечему!
— Убирайся ты прочь, старая язва! — вскричала тётушка Роза. — Я ещё не знаю, кто выше твоего задирает свой нос.
Нина, отпустив многочисленную свиту, сопровождавшую её до крыльца и состоявшую преимущественно из мальчишек и слуг, начала внимательно осматривать рану своей старой подруги. Пуля, действительно, слегка скользнув по руке, произвела однако же глубокую поверхностную рану, которая приняла воспалительное свойство, вследствие солнечного зноя и утомления во время перехода. Сняв перевязку с головы Мили, она увидела множество кровяных проселков от сильных и жестоких ударов.
— Что это значит? — сказала Нина.
— Это удары, которые нанесены мне. Он был пьян, дитя моё, и не знал, что делал.
— Как жестоко, как бесчеловечно! — сказала Нина, — посмотрите, — продолжала она, обращаясь к тётушке Несбит, — вот что значит отпускать людей в услужение!
— Нина! Я, право, не знаю, что теперь делать, — печально сказала тётушка.
— Вы не знаете?! Ну, так я скажу, что надобно делать! Во-первых, нужно перевязать эти раны и успокоить больную, — сказала Нина, суетясь около Мили, приготовляя перевязки и в тоже время, позвонив в колокольчик, чтобы подали тёплой воды.
— Успокойся, Мили! Я всё сделаю; стоит только захотеть, и я могу быть славной нянюшкой, во всех отношениях.
— Да благословит вас небо, дитя моё; мне становятся легче от одной уверенности, что я воротилась домой!
— В другой раз ты не поспешишь бежать от нас, — сказала Нина, начиная омывать и перевязывать раны. — Теперь ты похожа на что-то; ты можешь лечь в моей комнате и отдохнуть.
— Благодарю вас, милое дитя моё; но лучше будет, если я пойду в свою комнату; там-то уж я буду совершенно как дома, — сказала Мили.
И Нина с обычною энергией проводила Мили, спустила шторы, уложила её в постель, покрыла шалью и, несколько раз пожелав ей уснуть и успокоиться, удалилась. С нетерпением ждала она минуты, когда Мили проснётся; до такой степени тревожило её положение больной и до такой степени она интересовалась узнать подробности её рассказа.
— Какое бесчеловечие! — сказала Нина, обращаясь к тётушке Несбит. — Мы должны подать жалобу на этих людей, принудить их дорого заплатить за подобный поступок.
— Ах, Нина! — возразила тётушка Несбит, — это будет стоить значительных издержек и бесполезной траты времени.
— Ничего, — сказала Нина. — Я сейчас же напишу Клэйтону Я знаю, что он возьмётся за это дело с тою же горячностью, как и я. Он знаком с нашими законами и знает их применение.
— Всё же, Нина, без издержек это не обойдётся, — плачевным голосом сказала тётушка Несбит, — я знаю по опыту, что одна беда влечёт за собой другую! Если Мили не воротится на место, я должна потерять плату за неё. А уж это одно стоит всех судебных издержек! На будущее время ей следует быть поосторожнее.
— Ах, тётенька! Неужели и после этого вы хотите, чтоб Мили воротилась на место?
— Конечно, хотя и очень жалею; уже и это обстоятельство я ставлю за большую потерю.
— Тётенька, вы говорите, как будто кроме потери своей, вы о чём больше не думаете. Вы совсем не обращаете внимания на те страдания, которые ожидают Мили впереди.
— Напрасно ты так полагаешь; я очень сожалею Мили, — сказала тётушка Несбит, — я ещё более буду сожалеть, если она долго прохворает. Согласись сама, при моём положении мне необходимо отдать куда-нибудь в люди женщину, которая для меня совершенно бесполезна.
— Да, я узнаю её в каждом её слове, — сказала Нина тоном негодования, выбежав из комнаты и тихонько заглянув в дверь Мили. — Кроме себя, она никого не видит, никого не слышит, ни о чём не думает; до других ей вовсе нет дела. Как жаль, что Мили принадлежит не мне.
После двух-трёх часов укрепляющего сна, Мили вышла из комнаты довольно бодрою. Крепкая физическая организация и жизненные силы, постоянно находившиеся в превосходном порядке, давали Мили возможность переносить более обыкновенного. Нина успокоилась, убедившись, что нанесённые побои и рана не будут иметь дурных последствий и что через несколько дней Мили совершенно поправится.
— Теперь Мили, — сказала Нина, — пожалуйста, расскажи мне, где ты была, и что за причина таких жестоких побоев?
— Вот видите ли, моя милочка, я поступила в дом мистера Баркера, человека добрейшего, как уверяли меня; и действительно он был добрейший человек во многих отношениях. Но дело в том, дитя моё, на свете есть люди, которые, так сказать, состоят из двух половин — из очень доброй и очень злой. К такому роду людей принадлежал и мистер Баркер. Нельзя сказать, чтобы он был пьяница, но уж если выпьет хоть безделицу, то сделается ужасно страшным и сердитым; в такие минуты на него ничем не угодишь. Жена у него была прехорошенькая, и сам он ничего бы, если б не рябины: они его безобразили, особливо в минуты бешенства! Сначала, знаете, всё шло хорошо, и я была чрезвычайно довольна. Но однажды он приехал домой такой сердитый, что никто ему не попадайся. В доме у него была другая женщина, с ребёнком, таким милашкой, что прелесть. Ребёнок этот играл обгорелой спичкой и нечаянно замарал одну из рубашек мистера Баркера, которые я гладила. Вдруг входит мистер Баркер, да как взбесится, как заревёт; просто, я вам скажу, волос стал дыбом! Я слыхала его крик, но такого, как при этом разе, не слышала! Он божился, что убьёт ребёнка, и думала, душа моя, что он это сделает. Малютка забежал за меня; я прикрыла его,— ведь, детское дело, чем он виноват? Вот знаете, мистер Баркер ещё больше взбеленился; напустился на меня, схватил кожаный ремень, и, что есть силы, начал бить меня по голове. Я думала уже, что он убьёт меня; едва только подбежала к двери, толкнула из неё ребёнка прямо на руки Анны, которая в туже минуту и убежала. После этого, он набросился на меня, как настоящий тигр; изо рта бьёт пена, ревёт и мечется! Я вывернулась наконец и убежала; но в этот момент он схватил ружьё и пустил в меня заряд. К счастью, пуля только скользнула по поверхности кожи. Благодарение Богу, что он не раздробил мне руку! Уж я же, надо вам сказать, перепугалась! Впрочем, я бы не решалась бежать, если б знала, что жизнь моя в том доме будет вне опасности. Я бежала, что было сил, пока не достигла леса, где встретила несколько свободных негров, которые приютили меня я дали возможность отдохнуть денька два. Оттуда-то уж я по вашему приказанию пустилась прямо домой.
— И прекрасно сделала, — сказала Нина. — Теперь, нужно сказать тебе Мили: я намерена подать на этого человека жалобу.
— Ах, ради Бога, мисс Нина, не делайте этого! У него жена такая милая женщина, и к тому же он, мне кажется, вовсе не знал, что делал.
— Нет, нет, Мили! Ты должна желать этого, потому что его заставят быть осторожнее с другими людьми.
— В этом отношении, мисс Нина, я с вами согласна; что касается до моей обиды, то я не питаю к нему злобы.
— О нет; он должен и за это ответить, — сказала Нина. — Я напишу мистеру Клэйтону и попрошу его совета.
— Конечно, мистер Клэйтон добрый человек, — сказала Мили. — Худое он не назовёт хорошим, и во всяком случае поступит справедливо.
— Да, — сказала Нина, — подобным людям должно внушить самым строгим образом, что закон не пощадит их за такое зверское обхождение. Пусть моя жалоба образумит их!
Нина немедленно вошла в кабинет и отправила к Клейтону длинное письмо, в котором, изложив все подробности дела, просила его, непосредственного содействия. Читателям нашим, бывавшим когда либо в подобных обстоятельствах, нисколько не покажется удивительным, что Клейтон видел в этом письме приглашение немедленно приехать в Канему. И действительно, спустя несколько часов после получения письма, он ещё раз сделался членом домашнего кружка. Он вошёл на балкон с величайшим восторгом и радостью.
— Характер нашего штата и чистота наших учреждений, — сказал Клейтон, — вменяют нам в обязанность защищать тот класс народонаселения, которого беспомощность более всего требует нашей защиты. Мы должны смотреть на негров, как на несовершеннолетних детей, и потому всякое нарушение их прав должно быть преследуемо со всею строгостью законов.
Не теряя времени, он отправился в соседний город, где Мили находилась в услужении, и, к счастью, узнал, что главнейшие обвинительные пункты могли подтвердить белые свидетели. Женщина, которая нанята была Баркером для какого-то шитья, во время всей сцены сидела в соседней комнате; побег Мили из дома и выстрел, пущенный ей вслед, были замечены некоторыми рабочими. Поэтому, всё обещало хороший исход делу, и Клейтон смело приступил к нему.
Глава XXVI.
Суд
— Теперь надо смотреть в оба, — сказал Фрэнк Россель, обращаясь к двум-трём адвокатам, сидевшим в боковой комнате уголовного суда в И... — Клэйтон засел на боевого коня своего и намерен атаковать нас, как левиафан, выбежавший из густого тростника.
— Клэйтон — добрый малый, — заметил один из адвокатов. — Я люблю его, несмотря что он не слишком словоохотлив.
— Добрый! — сказал Россель, вынимая изо рта сигару. — Да это просто бомбовая пушка, заряженная по самое дуло добродушием! Во уж и то если он разрядит её, то того и смотри, что разгромит целый мир. Мы не можем составит себе полное понятие о его душевных качествах. Процесс, этот, начатый по просьбе его невесты, я считаю за величайшее для него благодеяние, потому собственно, что он, как нельзя более, согласуется с его рыцарским характером. Верите ли, когда я услышал об этом, я чуть с ума не сошёл. Опрометью бросился из дому, побежал к Смитирсу, Джойсу и Петерсу, и упросил их не медлить этим делом, чтоб не дать Клэйтону возможности остынуть. Если он успеет выиграть этот процесс, то почему знать, быть может и навсегда примирится с призванием адвоката.
— А разве он не любит этого призвания?
— Не знаю, как вам сказать. Знаю только, что Клэйтон одарён той возвышенною благородной гордостью, которая возмущается почти против всего в этом мире. Из десяти процессов, едва ли он возьмётся защищать хотя один. В самую критическую минуту с его совестью вдруг начнут делаться какие-то конвульсии, и он бросает дело. Надеюсь, однако же, что защита этой невольницы понравится ему в высшей степени.
— Говорят, она славная женщина? – заметил один из адвокатов.
— И принадлежит к хорошей фамилии, — подхватил другой.
— Да, — сказал третий, — и, кажется, предмет любви Клэйтона принимает в этом деле живое участие.
— Это правда, — сказал Россель, — мне говорили, что женщина, о которой идёт речь, принадлежит одной из её родственниц. Мисс Гордон, сколько мне известно, довольно своенравное маленькое создание: едва ли она согласится оставить подобное дело без последствий. К тому же, и фамилия Гордонов издавна пользуется большим уважением и влиянием. Клэйтон уверен в выигрыше этого процесса, между тем как закон, сколько я понимаю, ни под каким видом не в его пользу.
— В самом деле? — сказал один из адвокатов, по имени Билль Джонс.
— Да, да, — отвечал Россель, — я уверен в этом. Впрочем это ничего не значит. Клэйтону стоит только проснуться: он увлечёт за собою и судей и присяжных.
— Удивляюсь, — сказал другой адвокат, — почему Баркер не покончил дела мировой.
— О, Баркер упрям, как пень. Вы знаете, что такие люди, как он, и вообще люди среднего сословия, всегда питают ненависть к старинным фамилиям. Он хочет испытать свои силы в борьбе с Гордонами, вот и всё здесь. В добавок к этому примешиваются его понятия о правах гражданина Соединённых Штатов. Он не хочет уступить Гордонам ни на волос. В его жилах течёт шотландская кровь, и, поверьте, он, как смерть, уцепится за это дело.
— Надобно ожидать, что Клэйтон произнесёт превосходную защитительную речь, — сказал Джонс.
— Ещё бы! — сказал Россель, — да я бы и сам произнёс такую речь, что все слушатели разинули бы рты! Во-первых, тут обнаруживается явное зверство над женщиной, которая вполне заслуживает уважения; во-вторых, кроме долга каждого человека — защищать беззащитного, можно отличным образом распространиться на счёт гуманности и тому подобного. Клэйтон лучше всякого сумеет воспользоваться этими обстоятельствами, потому собственно, что будет говорить по убеждению. Во всяком случае, поговорить тут есть о чём; а когда человек говорит по убеждению, то он непременно произведёт впечатление, которое невозможно при всяких других обстоятельствах.
— Однако, я не понимаю тебя, Россель, — сказал один из адвокатов, — почему ты думаешь, что закон не на стороне Клэйтона? С своей стороны я вижу в этом деле гнусное злоупотребление власти.
— Конечно; это так, — сказал Россель, — да и самый человек-то этот — ни больше, ни меньше, как бессмысленный, бездушный зверь, которого следовало бы повесить, расстрелять, словом, сделать с ним всё, что угодно; но если судить строго, то он не совсем переступил границы, определённые законом. Вам известно, что тому, кто нанимает слугу, закон ваш предоставляет неограниченные права властелина. От буквы закона, по моему мнению, отступать нельзя.
— Но, согласись, Россель, — сказал Джонс, — ведь это ни с чем не сообразно?
— Что делать, мой друг! Мир наш преисполнен всякого рода несообразностями, — заметил Россель, закуривая новую сигару.
— Скажи же мне, — сказал Джонс, — каким образом Клэйтон надеется успеть, если закон так явно говорить не в его пользу.
— О, ты ещё не знаешь Клэйтона. Он мастерски умеет мистифицировать. Главнее всего, он мистифицирует самого себя. А вы заметьте, если способный даровитый человек мистифицирует самого себя и вполне предаётся своим убеждениям, тогда ему ничего не значит убедить в том же и других и склонить их на свою сторону. С искренним сожалением признаюсь тебе Джонс, что недостаток этой способности, в некоторых случаях, я считаю для себя за величайшее несчастье. В необходимых случаях, я умею говорить мужественно и патетично; но никаким образом не могу увлечься своими словами. Я решительно не верю себе; а это предосадная вещь. Только те люди и могут увлекать других своим красноречием, которые одарены способностью веровать в свои слова и приходить от них в беспредельный восторг. Тот же, кто смотрит на жизнь, как смотрю я на неё, то есть, как на тяжёлую, сухую, скучную действительность, не в состоянии произвести впечатление, какое производят люди, подобные Клэйтону.
— Действительно, Россель, своими словами ты всегда производишь на меня неприятное впечатление. По-видимому, ты ни во что не веришь.
— Напротив, — сказал Россель, — я верю в таблицу умножения и в некоторые другие вещи подобного рода, помещённые в начале арифметики; верю также и в то, что из дурного не может выйти хорошее. Но что касается до великолепных отвлеченностей Клэйтона, я от души желаю ему наслаждаться ими. А между тем, пока он говорит, я буду ему верить; так точно будете и вы, и все другие, хотя в сущности верить-то решительно не следует; в этом я убеждаюсь не ранее, однако ж, как на другое утро при пробуждении. Крайне жаль, что такими людьми, как Клэйтон, нельзя заменять огромные пушки. Каждый выстрел его наносил бы смерть и разрушение. Если б он позволил мне заряжать его и стрелять, то он и я образовали бы фирму, которая в непродолжительное время опустошила бы весь край. Да вот и он налицо!