К чести французов, солдаты не бросили командира на поле боя. Они внесли его в город и попытались отыскать хирурга, но тот участвовал в сражении. Поэтому маркизу пришлось кое-как перевязать свои раны с помощью помощников, а затем он отдавал распоряжения через ординарцев до самого вечера. Бой кипел уже в самом Квебеке. Часть защитников оставила мысли о борьбе, но многие отчаянно сражались. Почувствовав приближение смерти, Монкальм произнес историческую фразу: «У меня больше нет ни приказаний, ни советов. Время, отпущенное мне, на исходе, и я должен обратиться к более важным делам». За ночь маркиз успел написать несколько писем, исповедоваться, а к утру, 14 сентября 1759 г., скончался. Соперник Монкальма, генерал Вольф, ненадолго пережил француза. По иронии судьбы, его организм не вынес напряженного штурма, так что командующий экспедицией умер 15 сентября, так и не успев насладиться своей победой. Защитники крепости продержались до 18 сентября, а затем командование приняло решение сдать город. Место Вольфа занял Джордж Таунсенд (1724–1807 гг.), который принял ключи от города и поднял над руинами Квебека английский флаг.
Судьба Канады после падения Квебека была решена: у англичан появился прямой водный путь в сердце страны. Спустя год в Монреале была подписана полная капитуляция французских североамериканских колоний, а их окончательный переход под владычество Англии состоялся в 1763 г., по итогам Утрехтского мира. На сей раз англичане не стали депортировать французских поселенцев или преследовать их (за исключением иезуитов и нескольких крупных землевладельцев). Так что жители многих франкоговорящих провинций Канады и отдельных городов США ведут свое происхождение от смелых колонистов, сохранивших память о первых днях освоения этих земель. В память первопроходцев названы улицы, университеты, мосты и целые города.
Несмотря на то что канадские колонии были потеряны Францией, они успели оказать огромное влияние на культуру страны. Многие города и реки до сих пор носят названия, которые были придуманы первопроходцами. На карте по-прежнему можно отыскать Квебек, реку Святого Лаврентия, озеро Гурон. Туристы из разных стран мира до сих пор восхищаются мощью крепости Луисбург, рассматривают экспонаты музея под открытым небом на месте первого поселения на острове Сент-Круа, слушают рассказы экскурсоводов на месте проведения решающей битвы за Квебек – поле Авраама. «Фестиваль де Кантон» в Квебеке приглашает гостей на дегустацию блюд французской кухни и знакомство с культурными традициями.
Интересен и еще один факт. Знаменитый государственный гимн Канады существует в двух вариантах: на английском и французском языках. Английская версия прославляет патриотизм и свободу. А французский вариант гимна содержит такие строки:
Эти слова – лучший памятник колонистам: миссионерам и первопроходцам, охотникам за пушниной и талантливым администраторам, солдатам и крестьянам, которые подарили своей стране огромные территории.
С потерей канадских владений история французской колониальной империи не закончилась. Однако самые значительные события в ней произошли уже в начале XIX столетия, при Наполеоне. Но это уже, как говорится, другая история…
Наполеон и французские колонии, или Почему его называют могильщиком первой французской колониальной империи
Годом рождения первой французской колониальной империи одни историки условно считают 1546-й, другие – 1605-й. А вот с определением даты ее крушения все единогласны – 1809 год, время правления Наполеона. Именно поэтому за первым императором французов утвердилось нелестное прозвище могильщика этой империи. И это несмотря на то, что при нем площадь французских колоний достигала свыше 8 млн км² – величины, более чем в 12 раз превосходящей территорию нынешней Франции. Правда, большинство из них, особенно в Северной Америке, было завоевано еще во времена Бурбонов.
По сравнению с этим все, что добавилось к заморским владениям страны в результате наполеоновских войн, выглядело гораздо скромнее. Хотя великий полководец за всю свою воинскую карьеру провел 60 сражений, большинство из которых выиграл, масштабы завоеванных им территорий то увеличивались, то сокращались. Ведь, как известно, захватить чужие земли – это только половина дела, главное состоит в том, чтобы их удержать за собой. Вот это-то сделать Наполеону удавалось не всегда.
Его участие в колониальной политике Франции началось с так называемого Египетского похода. Хотя в какой-то мере к ней можно отнести и предшествовавший Египту Итальянский поход 1796–1797 гг., в результате которого у Франции на территории Европы появилось 11 вассальных республик. Позже, благодаря великому завоевателю, она прирастет еще множеством так называемых «дочерних» республик и другими, зависимыми от нее государствами. Эти захваты, по сути, также можно считать своеобразными континентальными колониями Франции. Но об этом мы поговорим позже, в отдельном разделе, который так и называется «„Дочерние республики”, или Колонизация по-наполеоновски». А пока вернемся к пресловутой Египетской кампании Наполеона, нередко называемой историками египетской авантюрой. А еще этот поход до сих пор считается самым экзотичным, экстравагантным и загадочным в биографии великого полководца. И надо сказать, что оснований для подобных определений у исследователей предостаточно. Взять хотя бы их суждения о том, какие цели он преследовал, отправляясь в зону Средиземноморья, и что хотел найти в Египте и других странах Леванта.
По следам Александра Македонского, или зачем Наполеон отправился в Египет
Официальный ответ на этот вопрос связан с извечным противостоянием между Францией и Британией. В 1798 г. после возвращения из Италии генерал Бонапарт был назначен главнокомандующим 120-тысячной английской армией, которая вскоре, по планам Директории, должна была стать армией вторжения на Британские острова. Однако после ознакомления с ее состоянием Наполеон пришел к выводу, что успех будущей кампании не обеспечен ни в военно-морском, ни в финансовом отношении. А потому он отказался от высадки десанта на побережье Ирландии, но не от самой идеи нанесения удара по злейшему врагу Французской республики. Только начать войну с Англией генерал предложил вдали от Британских островов – в далеком Египте, через который пролегали основные торговые сообщения английских купцов с Индией. Сделав его колонией Франции на Красном море, Наполеон хотел тем самым не только нарушить колониальную торговлю Англии, но и использовать эту покоренную страну в качестве форпоста для завоевания Индии. Поэтому предпринятая Бонапартом в 1798 г. экспедиция, по мнению Е. Тарле, должна была стать многоэтапной и длительной. «Не следует представлять себе дело так, – писал историк, – что Наполеон ставил своей целью в один прием, так сказать, завоевать все эти страны и изгнать англичан из Индии. Второй и третий этапы могли воспоследовать и не в 1798, и не в 1799, и не в 1800 гг.
Но что Египет интересовал его главным образом именно как плацдарм для будущего нашествия на Индию, в этом не может быть никакого сомнения».
Такую же точку зрения до недавнего времени разделяли практически все исследователи наполеоновской эпохи. Хотя иногда появлялись и другие версии. По одной из них, в Египет Наполеона погнала прежде всего жажда славы, желание повторить или даже превзойти величие Александра Македонского. После триумфального Итальянского похода он искал нового достойного применения своему полководческому таланту. Причем такого, где воинская слава сочеталась бы с государственной властью. На это указывает автор книги «Наполеон. Победителей не судят» А. Ю. Щербаков, заявляя, что был в наполеоновском «замысле „броска на восток” и чисто прагматический расчет». Он состоял в том, что покорение Египта, несомненно, открыло бы для него путь на властный олимп: «Человек, который преподнесет французам такой подарок, сможет делать все, что ему заблагорассудится. Ему и власть брать не придется. Принесут на блюдечке с голубой каемочкой. Ради этого стоило рисковать». Наполеон хорошо это понимал, потому и стремился поскорее отправиться в новый поход. «Уже на острове Святой Елены, – пишет Щербаков, – он вспоминал, что в его планы входило вызвать «великую революцию на Востоке»… Вызвать всеобщее восстание и под шумок создать профранцузское государство. А если получится – то и вовсе колонию». Подобную мысль разделяет и автор книги «Короткий век блистательной империи» А. Б. Широкорад: «Бонапарт планировал обосноваться в Египте всерьез и надолго. Поэтому он не забыл даже… большую комиссию из ученых и инженеров». Правда, это утверждение не находит подтверждения в воспоминаниях ближайшего сподвижника Наполеона, министра иностранных дел Шарля Мориса де Талейрана, писавшего, что полководец не думал «об укреплении в Египте, ни вообще в какой-либо стране, которую он покорил бы, стоя во главе французской армии». Но можно ли верить Талейрану, которого, по словам Е. Тарле, «называли не просто лжецом, но „отцом лжи”»?
По другой версии, основной целью полководца было заполучить богатства этой древней восточной страны. И с этим вряд ли можно поспорить. Поскольку, как справедливо отмечает А. Ю. Щербаков, «на самом деле ни одна война в истории не велась ради романтических целей», ибо «слишком это дорогое, кровавое и опасное удовольствие». В основе всех завоеваний всегда находилось обогащение. Но вряд ли оно служило для Наполеона основной целью и уж, конечно, не было единственной.
А недавно появилось еще одно, весьма своеобразное предположение. Оно содержится в статье Дмитрия Куприянова «Что Наполеон искал и быть может нашел в Египте?», опубликованной в январе 2014 г. Автор категорически не согласен с официальной версией и вот почему: «Обычно, говоря о наполеоновском вторжении в Египет, приводят несколько основополагающих причин, которые при ближайшем рассмотрении не выдерживают никакой критики. Причина первая: у Франции не было нормального флота, чтобы противостоять владычице морей – Британии. Поэтому Бонапарт после возвращения из Италии отправился на север Франции, где тщательно исследовал все возможности для нападения на Британию. В результате чего он пришел к выводу: английский флот с легкостью разобьет французскую экспедицию, так что нападать на Англию через море – бред чистейшей воды!
Разумеется, с этим можно было бы согласиться, если бы после этого последовало предложение продолжить завоевания, используя сухопутные маршруты: например, отправиться в Испанию, Австрию или в ту же Россию. Но, отказавшись от плана нападения на Британию, Наполеон тут же предлагает нечто похожее (во всяком случае, опять связанное с морем и использованием флота), только еще более трудноосуществимое – посадить армию на корабли и отправиться завоевывать Египет!
Согласитесь, что план нападения на Британию через Ирландию, где Бонапарта явно поддержало бы местное население, ненавидевшее англичан, был куда более прагматичен. Ведь в случае отправки в Египет непременно пришлось бы встретить «радушный прием» Горацио Нельсона и его подопечных, которые хозяйничали не только в Ла-Манше, но и в Средиземном море. В конце концов, Наполеон мог бы потребовать денег на постройку новых кораблей, как это сделал в свое время Петр I, создавший, в отличие от французов, флот – и вовсе на пустом месте. Не было денег? Но на экспедицию в Египет ведь нашлись».
С доводами, приведенными Д. Куприяновым, трудно не согласиться. Действительно, отправляться за тридевять земель и морей с 32-тысячной армией на завоевание незнакомой страны – не меньшая авантюра, чем имея 120-тысячную английскую армию, но не имея конкурентоспособного флота, нападать на Британию. Почему же Наполеон, будучи трезвомыслящим стратегом и прекрасным аналитиком, посчитал неприемлемым первый вариант и убедил Директорию в необходимости второго? Что руководило им при принятии решения в пользу Египта: авантюризм, мечтательность, расчет или что-то другое? Д. Куприянов дает этому весьма оригинальное объяснение: «Нет, Бонапарт прекрасно отдавал себе отчет в трудности того, что ему предстояло, ведь есть свидетельство Стендаля, который указал: в 1796 г. Директория поручила Бонапарту рассмотреть план вторжения в Египет. Он изучил его и вернул правительству с заключением: это невозможно!
Но прошло два года, и молодой полководец вдруг решительно переменил свою позицию. Почему? Ответ очевиден: за это время он узнал нечто, что ослепило даже такого трезвого и прагматичного полководца, как Наполеон. Какой мираж заставил его забыть о трудностях морского пути, о недостаточности вооружения, о жаре и решительном настрое египетских мамелюков и турецкого султана?
Нет никакого сомнения, что эта тайна должна была быть совершенно замечательной, превосходящей по своему значению все, что было известно до сих пор!»
По мнению Куприянова, отправляясь в Египет, великий полководец преследовал совсем другие, «необъявленные цели». А состояли они в следующем: «На самом деле Наполеона не интересовали ни установление французского протектората над Египтом, ни повторение подвигов Александра Великого, ни египетская селитра, необходимая для производства пороха, как считают некоторые историки, – Бонапарт пришел в Египет за «тайными знаниями»! Так можно назвать колоссальный массив накопленных за несколько тысячелетий знаний, созданных великой египетской цивилизацией. Все, чем был известен Египет – астрономия, астрология, инженерия, механика, одним словом, ключи к тайнам мироздания, – все это хранилось в засыпанных песками пирамидах и заброшенных храмах.
И Наполеон, этот гениальный провидец, первым из великих понял, какие преимущества получит тот, кто завладеет этими ключами».
Насколько правомерно такое утверждение, покажут факты.
К ним-то мы сейчас и обратимся. Прежде всего необходимо заметить, что Наполеон был далеко не первым, кому пришла в голову идея о походе в Египет. По словам одного из лучших исследователей наполеоновской эпохи А. Манфреда, «с того времени как Лейбниц подал Людовику XIV совет овладеть Египтом, идея эта на протяжении всего восемнадцатого столетия не переставала занимать государственных деятелей и некоторых мыслителей Франции». Одним из тех, кто отстаивал ее перед членами Директории, был Талейран, выступивший 3 июля 1797 г. в Национальном институте с докладом «Мемуары о преимуществах новых колоний в современных условиях».
Проанализировав этот и другие многочисленные проекты и планы завоевания Египта, французский историк Франсуа Шарль-Ру утверждал, что «если инициатива египетской экспедиции должна быть разделена в неравной доле между Талейраном, Бонапартом и Директорией, то идея ее никак не может быть им приписана. Эта идея не родилась в законченном виде в человеческом мозгу, она была плодом длительного развития…» И, добавим, имела под собой прочную экономическую основу, поскольку усиление позиций Франции в Египте полностью отвечало задачам французской колониальной политики. Ведь захват Англией ряда французских колоний (Мартиники, Тобаго и др.) фактически привел к почти полному прекращению колониальной торговли. Поэтому Талейран прежде всего видел в завоевании Египта возможное возмещение понесенных Францией потерь. Кроме того, не имея возможности нанести Англии прямой удар, можно было, захватив Египет, помешать британцам использовать дорогу в Индию через Суэцкий перешеек – и одновременно превратить Египет в базу для поддержки турецкого султана, номинального суверена страны. А упадок Османской империи, владевшей им, придавал вопросу о так называемом «турецком наследстве» особую остроту. Таким образом, грызня за овладение лакомой египетской костью становилась еще одним предметом спора в давнем соперничестве Англии и Франции.
В этих условиях, по мнению А. Манфреда, «в самой идее египетской экспедиции не было ничего ни загадочного, ни необычайного». Загадку историк, так же как и Д. Куприянов, усматривал в ином: «Труднообъяснимо другое: как мог Бонапарт, отказавшийся от вторжения на Британские острова ввиду неоспоримого превосходства Англии на море, пренебречь этим же превосходством противника при решении вопроса о десанте на юге Средиземноморского побережья? Ведь если успех вторжения в Ирландию или в иной район Великобритании зависел всецело от «удачи», от «случая», так как французский флот был много слабее английского, то при экспедиции в Египет, когда тихоходным французским кораблям пришлось бы преодолевать большее водное пространство, роль «удачи», «случая» для успеха предприятия была не меньшей, она возрастала. Но в первом варианте Бонапарт считал, что при столь малых шансах он не вправе «рисковать судьбой Франции», во втором, хотя шансы оставались столь же ничтожны, если не меньше, он решился на действия.
Как это объяснить?»
Ответить на этот вопрос не просто. Большинство политиков и даже часть участников египетской экспедиции хорошо понимали ее крайнюю рискованность. Так Мармон, участвующий в подготовке к походу, писал: «Все вероятности были против нас; в нашу пользу не было ни одного шанса из ста… Надо признаться, это значило вести сумасбродную игру, и даже успех не мог ее оправдать». А вот как оценивал то, что Бонапарт предпочел египетский вариант английскому, Талейран: «Это предприятие независимо от того, удалось бы оно или потерпело неудачу, должно было быть неизбежно непродолжительным, и по возвращении он [Наполеон. – Авт.] не замедлил бы очутиться в том самом положении, которого хотел избегнуть».