*
Последние несколько тысяч лет Доктору казалось, что он любил ее всегда. Удивительное дело, ведь каждый раз он думал, что с регенерацией это пройдет (и уповал на обратное, и молился: «Пожалуйста, не дай мне забыть ее. Только не ее»), но не проходило никогда. Ни разу.
Горе утихло. Чувство жгучего одиночества и нестерпимая боль утраты улеглись. Но любовь, ощущаемая ежесекундно, – не проходила и не ослабевала.
Именно поэтому Доктор, снова регенерировавший, стоял на противоположной стороне улицы и наблюдал за ней. Он даже не давал себе труда осмотреться; множество людей вывалило на улицу в этот первый погожий весенний денек, а значит, возможность скрыться была всегда.
Не от нее, само собой. Она не знала ни этого лица, ни этой версии Доктора. Как, впрочем, еще не знала никакой. Пока не знала.
Сегодня Доктор прятался от самого себя.
От того себя, что стоял сломленным и безжизненным изваянием, облаченным в коричневый костюм в полоску, в нескольких шагах справа. И от того же себя, только в синем костюме в ту же полоску, вытянувшимся слева.
От себя в бабочке, нервного и разбитого, устроившегося напротив обоих полосатых и его самого.
От того все еще горюющего себя, что, укутавшись в красный шелковый камзол, обретался ближе к ней, но дальше от него.
От себя симпатичного, по-прежнему одинокого, рыжего на этот раз, в оксфордах и пальто, небрежно опершегося спиной о двери здания.
Прятался ли он от будущего себя? Или же грядущее таилось от него? И скрывался ли кто-нибудь из них по-настоящему?
Неужели это Джек только что завернул за угол? Никогда раньше Доктор не мог ответить на этот вопрос, как, впрочем, и теперь. Как (он не сомневался в этом) не сможет ответить ни одна из его будущих инкарнаций – они никогда не станут всматриваться. Ни один он никогда не сможет оторвать взгляд от того, что происходило через улицу – там она. Она стояла, ходила, разговаривала, улыбалась. Больше в целом свете его не волновало ничто. Потому что там, на другой стороне улицы, билось сердце Роуз Тайлер, и это единственное, что имело значение.
В последние тысячелетия он буквально испещрил тайм лайн Роуз своими появлениями: безрассудные попытки увидеть ее хотя бы в полглаза. И еще раз. И еще. И снова, и снова, и снова… Отчаянная, фундаментальная нужда быть рядом и чувствовать ее, без устали гнала Доктора в Лондон начала двадцать первого века. Только бы видеть ее.
И надеяться, что она улыбнется. Всего раз. Лишь еще одну улыбку, подаренную ему. И озорной кончик языка в уголке рта или легко пробегающий по зубам. Горящие глаза и широкая улыбка, освещающая ее лицо, отданные ему и только ему.
Из множества дней, что множество его я провело у дверей «Henrik’s» Доктор выбрал этот. День, когда они впервые встретились. Сознание Нестин, «Забудь меня» и бег, и ладонь в его руке. И Роуз.
Роуз Тайлер.
Его Роуз.
Его.
Он мог посетить любую точку их общего прошлого-настоящего-будущего. О, он так и делал. Доктора ничуть не волновало, сколько раз он пересекал тайм лайн Роуз ради возможности просто взглянуть на нее. Он видел ее, впервые оседлавшую красный велосипед, на Рождество и колесящую на этом велосипеде еще на протяжении нескольких лет; он помогал ей с домашним заданием; наблюдал, как она впервые напивается с друзьями; как шатается по магазинам с Джеки; он был свидетелем ее разрыва с Джимми Стоуном.
Однажды он, в то время предпочитающий кожаные куртки, вернулся, чтобы поболтать с мистером Стоуном. Даже теперь костяшки на сжатом кулаке нового-нового-нового-нового-нового-нового (не слишком ли много нового?) Доктора слишком ясно помнили хрусткое ощущение челюсти Джимми Стоуна.
Оно по-прежнему, несмотря на все годы, несмотря на все то, что он видел и сделал, несмотря ни на что это ощущение вызывало у Доктора самодовольную ухмылку. Лицо его кроило самые невероятные гримасы, и он невольно задался вопросом, понравился бы он Роуз Тайлер теперь?
Он знал, что понравился бы.
Его сердца, вспыхнувшие этой уверенностью, ухнули, а глаза неотрывно следили за девушкой, спрыгивающей с автобуса. С каждым шагом волосы ее едва заметно подпрыгивали и развевались по ветру, подхватившему негромкий розовый аромат и донесшему его до Тайм Лорда. Доктор блаженно прикрыл глаза, вдыхая этот зеленый, незабываемый, до боли впечатавшийся в память запах.
Он любил этот день. По большей части потому, что этот день все еще, спустя все тысячелетия, спустя всех бесчисленных компаньонов, спустя бесконечное одиночество, спустя череду разбитых сердец, был до краев полон надеждой.
А Доктор любил надежду. Это хорошее чувство.
Она улыбнулась. И каждый он улыбнулся в ответ: и адресат улыбки, и он с бабочкой, и он в красном камзоле. И даже тот он, которым Доктор еще и не был. Быть может, будущего его (или ее?) здесь даже несколько.
Улыбнулись даже те он, что, выеденные горем изнутри и едва держащими себя в руках, были закованы в полосатые костюмы разных цветов. Каждый он, будущий, настоящий и прошлый, улыбался ей.
Почему все это не вызывало парадокс (или, вернее сказать, семь и больше)? Доктор не знал. Возможно, он был сильнее, чем всегда думал. Или, что гораздо более вероятно, Роуз сделала его сильнее. Она никогда бы не согласилась стать причиной разрушений, и он знал это.
Роуз ненавидела свою работу, но улыбка, которую она подарила в благодарность за открытую дверь ему, рыжему, в пальто и оксфордах, заставила сердца Доктора сладко заныть, а кровь радостно обжечь сосуды. Вся Вселенная засияла ярче.
Она вошла внутрь и скрылась от его взглядов. Доктор предоставил себе в коричневом бездумно бродить между вешалками «Henrik’s», хватаясь за самую малую надежду, самую невероятную возможность поймать ее взгляд, улыбку или отголосок ее смеха.
Хотя бы раз.
Доктор моргнул – боль, страдание и неизбывное горе услужливо вклинились в рассудок и пролились слезами. Даже теперь, спустя все это время. Доктор глубоко вдохнул и мог бы поклясться, что уловил еще один ее запах. Запах духов, которыми она пользовалась, пока они не начали жить вместе.
Глубже. Дышать ею.
Он наконец увидел ее этими глазами. И сейчас этого было достаточно. Доктор отвернулся, зная, что каждый он сделал тоже самое (кроме него в полосатых костюмах), и направился к ТАРДИС. Он увидит Роуз снова. Не только будущий он, встречающий этот, пенящийся надеждой день где-то рядом, нет, не только будущий – Доктор всегда найдет способ быть рядом.
Будь то ласковый взгляд с одной из далеких планет или пересечение ее тайм лайна. Он всегда найдет способ.
Умница ТАРДИС помогает избегать парадоксов на тайм лайне Роуз Тайлер, и Доктор бесконечно благодарен своему великолепному кораблю за это. За каждую посадку, за каждый успокаивающий гул, за каждый разделенный ими крик отчаяния.
На секунду закрыв глаза, Доктор видит Роуз. Она улыбается ему. Этому ему. Новому-новому-новому-новому-новому-новому ему. Слишком много нового? Боже, да какая разница.
Ведь они вместе: он и она сидят друг напротив друга, поглощая картошку; или бегут; или разгуливают по базару, по улицам, или по пляжу; или, лежа на лугу, считают звезды.
Рука об руку. Всегда.
Открыв глаза, эти новые глаза, только что наблюдавшие самую прекрасную улыбку во всех вселенных, Доктор утверждается в мысли, что это лучший способ начать регенерацию.
С улыбкой Роуз Тайлер.
Комментарий к Эти глаза
Торжественно клянусь, что в вырвиглазном стиле текста виновата праздничная невоздержанность.
========== This Moon is not my Moon, this Planet not my Home ==========
Автор: greenfairy13in-the-whoniverse
Ссылка на оригинал: http://archiveofourown.org/
Рейтинг: G
Саммари: Роуз, путешествующая между вселенными, встречает Двенадцатого в тот момент, когда он бросил Клару в эпизоде «Kill the Moon».
*
— Могу я присесть?
Голос, почти шепот, доносит до его слуха ветер. В его звуках и сломленность, и усталость. Все то, что Доктор чувствует сам.
Пробормотав что-то невнятное, он скользит вбок, уступая владельцу голоса немного места на скамейке. Он даже не смотрит на будущего соседа, неотрывно глядя на луну, утопающую в безнадежной черноте ночного неба.
Луна – яйцо! Кто бы мог подумать? Но эта луна – не его Луна, и эта планета, Земля, не его дом. Настоящий дом Доктора в тысячах милях отсюда, в бесконечной дали.
Он слышит тяжелый выдох, когда женщина устраивается на скамье, едва касаясь его бедра своим.
— Потрясающе, правда? — полу-спрашивает, полу-утверждает она, и Доктор закрывает глаза. Он знает этот голос. Этот голос – ядро самого его существа, этот голос пустил корни в тесном пространстве между сердцами.
— Я уже привык, — неохотно отвечает Доктор.
Он не смеет взглянуть на нее. И все-таки, чтобы снова ощутить, как самые несбыточные его надежды терпят крах, интересуется:
— Куда ты направляешься?
— Домой, — как всегда спокойно произносит она.
— И где же он? — с ворчливым недовольством осведомляется Доктор.
— Не «где», — мягко поправляет его собеседница, — а кто, — на последнее слово она с силой нажимает голосом.
— Кто? Звучит не как пункт прибытия, а как вопрос.
— О, у меня есть и вопросы.
И перед его закрытыми глазами встает ее невероятная улыбка, и кончик языка, выглядывающий между зубов.
— Старейший вопрос во вселенной, — шепчет она заговорщицки.
Дыхание Доктора замирает — так напряженно он ждет продолжения. Но она молчит.
— Какой же это вопрос? – не выдерживает он.
— Любишь ли ты меня?
Доктор выпрямляется на своей скамейке так, будто проглотил ледяную шпагу, и если бы не обходная дыхательная система дело наверняка кончилось бы обмороком.
Восстановив привычное хладнокровие и приготовив обычный саркастичный тон, он фыркает:
— Вздор. Замолчи, оставь меня в покое и возвращайся к своим гренкам с фасолью.
— Гренки с фасолью…
Он физически ощущает ее улыбку и огромную, безразмерную, как это чертово небо, печаль.
— А ты? Почему ты сидишь здесь в три утра?
— Я жду, — скупо выдает Доктор.
— Чего?
— Того, что кто-нибудь нажмет кнопку, — он медлит, — или не нажмет.
— Смешно, — ее голос легок, словно ветер. — Нажми кнопку, поверни руль в машине, и мир станет совершенно иным.
— Откуда ты знаешь? — спрашивает он, пожалуй слишком резко.
— Я только что заставила кое-кого повернуть руль в правильную сторону, — пожимает плечами она.
Доктор знает это, потому что чувствует, как рукав ее кожаной куртки скользит по его руке.
— Так почему ты ждешь, что кто-то нажмет кнопку, вместо того, чтобы сделать это самому? – интересуется она.
— Потому что это меня не касается, — вторит ей Доктор и тоже пожимает плечами.
— Но ты мог бы помочь?
— Мог бы. Но не стану.
— Почему? — теперь очередь ее голоса становиться резким.
— Ты что, не слышала? Это. Меня. Не. Касается. – Чеканит он почти грубо.
— Это неправильно!
— А я устал делать то, что правильно! — откидывается он на спинку скамейки, и в воздухе повисают звуки их возмущенного сопения.
Он слышит какое-то пищание и тут же ощущает, как она вскакивает со скамьи.
— Пора, — шепчет она глухо.
И Доктор, наконец, поднимает голову и пьет ее. Она – живительный родник, а он – путник, плетущийся по вязкой песчаной бесконечности пустынь. Солнце никогда не прекратит прожигать его кожу до самых костей, жидкое пламя никогда не остановит своей дьявольской пляски в его жилах. Когда же бушующая ненависть начала отравлять его существо?
Ему стыдно. Его Богиня вернулась, а он не достоин даже ее волоса. Раньше, давным-давно, он никогда не сбежал бы от трудного выбора. Сегодня же он повернулся к нему спиной. Давно ли он стал настоящим трусом?
— Доктор, — шелест ее негромкого голоса подобен молитве.
Никогда не молись мне. Все, что я могу – бросить тебя в одиночестве и темноте.
— Роуз Тайлер, — тихо отвечает он, когда женщина исчезает во вспышке, и пушка измерений снова раскидывает их так далеко друг от друга, как никто и никогда не был, — пожалуйста, вернись домой.
========== It smells like Roses ==========
Рейтинг: G
Снится, что мне не дожить до весны;
Снится, что вовсе весна yмеpла.
Стpах во мне оставляет следы.
Я дyмал, что стpах - это пpосто слова
Who will take your dreams away
Takes your soul another day.
What can never be lost is gone,
It’s stolen in a way.
В последнее время ТАРДИС кряхтела, словно престарелая леди. Поднималась с одышкой, с инфернальным воем летела сквозь вортекс и приземлялась с жалобным грохотом, призванным, видимо, пристыдить Тайм Лорда, безжалостно эксплуатирующего многострадальное судно. Он больше не звал ее ни «моей ТАРДИС», ни «лучшим космическим кораблем во вселенной», и за это старушка мстила почти сладострастно. Из шкафов его исчезали книги; кофе, приготовленный на кухне, всегда был ровно той омерзительной прохладности, что заставляла Доктора кривиться и неизменно сплевывать; профилактические учебные тревоги происходили только тогда, когда он погружался в недолгий и всегда беспокойный сон; горячую воду ТАРДИС считала буржуазным излишеством именно в те моменты, когда он стоял намыленным от макушки до пят в узкой душевой кабинке. Ах, да. Еще ТАРДИС была отменно послушной. Доктор перепробовал координаты всех (или почти всех) ненавистных кораблем мест, но она всегда доставляла его точно туда, куда следовало. Он даже пару раз слетал на Трензалор. Чтобы так, развлечения ради, положить пару увядших цветов себе на могилу.
Сегодня они с Кларой направлялись в Лувр. Не то чтобы Клара была необразованной, но Доктору всегда чудился в ней какой-то изъян. То недостаток импрессионистов, числящихся в любимых художниках, то переизбыток вульгарной бестселлерной «мудрости» в словах, то слишком низкий рост, то слишком детские повадки, то изрядно громкий голос, то запах духов, то цвет глаз, то кожа… Все в ней, ладно скроенной в целом, по отдельности было не то. Клара была воплощением всех, буквально всех, шаблонных представлений о приятной девушке. Настолько совершенным воплощением, что грудь Доктора часто щекотало отвращением, которое он азартно силился перебороть. Но Клара была рядом и за это Доктор, пожалуй, был ей благодарен. Во всяком случае, что-то же заставляло его вновь и вновь распахивать перед ней двери ТАРДИС?
В честь образовательной прогулки девушка принарядилась и даже вколола в мудреную многоэтажную конструкцию из волос жасмин, жухнущий прямо на глазах. Поморщившись, Доктор потер черствые, как и он сам, руки и прогнал беглую мысль о том, что все они, в сущности, похожи на это горемычное соцветие. Суховатые шейку и переносицу Клары уже прорезали тоненькие морщинки.
— Ну, как я выгляжу? — поинтересовалась она, описав кокетливую дугу по полу консольной.
Она снова надела красное платье. И красную шляпку, и красные туфли. Красное, красное, красное….
Умоляю, Клара, прекрати быть идеальной, побудь нормальной хоть секунду. Побудь обычной. Стань человеком. Стань одной из тех глупых, искренних и прекрасных людей, и дай мне вспомнить, за что я так любил их когда-то. Стань одной из тех, кого я так давно не встречал. Сделай это для меня, старого друга. Сделай так, чтобы я не оброс сброшенной шерстью, снова превращаясь в спятившее чудовище. Сделай так, Клара, потому что я хочу, чтобы меня ждали, а не боялись. Я хочу, чтобы глядя мне в глаза Земля улыбалась, а не стенала.
…красное.
— Как чили, — хмыкнул Доктор, не поднимая взгляда и принимаясь вводить координаты Парижа. Франция, Земля, Солнечная система.
Вскинув брови, Клара подплыла к пульту, и стоило ее ногтям коснуться панели в остром переливе, как ТАРДИС криво рухнула, по ротору стал подниматься едкий дым, с изумительной скоростью распространявшийся по комнате, верхний свет погас, и в кромешной тьме показывались только огни, окаймлявшие пандус.
— На выход, — быстро и кратко скомандовал Доктор, поднимаясь с пола.