«Когда наступит утро»
Море бушевало. Волны – зеленые, мутные от поднявшегося песка, с яростью набрасывались друг на друга, пенились, разбиваясь о деревянные подпоры пирса. Солёные, холодные брызги оседали на лице, одежде, оставались в волосах, заставляя пряди виться и тяжелеть от влаги. Шальной весенний ветер почти сшибал с ног, пронизывая насквозь. Беспечный бриз носился, пробуя свою силу, словно и сам не знал, где ее пределы. Небо – хмурое, нависшее прямо над головой, затянуло горизонт обманчиво пушистыми тучами. Только у кромки, что разделяла небосвод и морскую гладь, была видна тонкая алая полоска догорающего заката.
Хэл стояла, обхватив плечи руками, зябко кутаясь в шерстяную кофту. Ноги в кедах замерзли – да так, что почти не чувствовались пальцы. Хорошо, что к холоду ей не нужно было привыкать. Мысли в голове ворочались тяжелые, безрадостные. Волнение, скрутившее узлом живот, растекалось по телу, мешало трезво мыслить.
Хэл закрыла глаза, постаравшись успокоиться, но попытка не удалась. Что делать, как теперь по-новому жить – было непонятно. Она отвыкла принимать решения – слишком долго за нее это делал кто-то другой. Та самостоятельная, деловая карьеристка Хэл, которой она когда-то была, осталась существовать только в воспоминаниях.
Море волновалось, раздраженно качало оранжевые буи, словно пытаясь их поглотить. Чайки беспокойно кружили над головой, кричали, и ветер умножал эхом тонкие голоса. Уходить не хотелось. Сколько она не видела теплого, растаявшего ото льдов моря? Долго. А свободы – полной, пьянящей, больше, с десяток лет.
- Мама! – ветер принес клич, сохранив все оттенки эмоций в голосе: взволнованность, нетерпение.
Хэл обернулась, пытаясь стереть с лица грусть. Махнула рукой, крикнула в ответ:
- Уже иду, Ани!
Дочка кивнула и осталась ждать на берегу, скрестив на груди руки. Ее волосы трепал ветер – играл, запутывая пряди, взметал их порывами ввысь. Волны, набегая на берег, пытались добраться до ног. Ани отступала, не давая морю шанса попробовать ее на вкус. Холодно было для купаний, да и погода – опасная, к забавам не располагала.
Хэл вздохнула, улыбнулась, наблюдая за дочкой. Когда только ее детка успела так повзрослеть? Казалось, только вчера ползала по ковру, агукала, загребала пухлыми ладошками полные пригоршни песка и все норовила сунуть их в рот. Бегала по улице с детворой, часто разбивая коленки, а потом просила подуть на ранку, когда Хэл смазывала ссадины заживляющим бальзамом. Шагала, гордая, с пышными белыми лентами в косах – на свой первый урок, а в пятом классе прятала дневник с замечаниями, чтобы беспрепятственно пойти с друзьями на улицу, или это было в седьмом? Как быстро время летит! Так, гляди, проснешься одним утром, а детка замуж собралась…
Хэл сморгнула соринку в глазу, поспешила навстречу дочери.
- У тебя губы синие, - сказала Ани, недовольно покачав головой, - целый час на ветру проторчала.
- Ничего, - улыбнулась Хэл. – Сейчас домой придем, горячего чаю выпьем.
- Ага, только коробки сперва распаковать надо. Чашки, чайник – всё там, - вздохнула девочка, медленно бредя: пыталась не набрать песка в кроссовки.
Припомнился город, откуда уехали, школа, друзья. Придется теперь начинать всё заново: знакомиться, доказывать учителям, что оценки заслуженные, а не проставленные «с потолка», сдавать экзамены в этом году – промежуточные, но все же.
- Распакуем, - сказала Хэл и взяла дочку под руку. – Не грусти, глянь лучше, как нам повезло: у нас есть это бездонное синее море!
***
Слышится скрежет ключа в замке и сердце замирает, а потом проваливается куда-то вниз, должно быть, прямиком в пятки. В животе что-то скручивается в тугой жгут – вдохнуть становится невозможно. Ладони потеют, приходится вытереть их о штанины. Противно. Сегодня он рано. Раньше обычного.
- Ты дома? – слышится из прихожей.
Следом раздается лязг брошенных на комод ключей.
Выхожу навстречу. Нельзя, чтобы он заметил мою нервозность.
- Привет.
- Как-то ты не очень рада? Нет? – Кай снимает пальто, вешает на плечики, затем прячет одежду в шкаф.
Оборачивается.
- Я рада, - подхожу, целую холодную, колючую щеку.
- В губы, милая. Я соскучился, - говорит Кай и стискивает спину ледяными ладонями.
Его губы твердые и горькие на вкус. С привкусом вулканического пепла.
- Ты одна? – спрашивает Кай, когда я отхожу на безопасное расстояние.
Это расстояние много больше вытянутой руки.
- Да, - киваю. – Ани ночует у Нат. Допоздна засиделись над докладом по истории искусств.
- Нат, это та девочка, что приходила на ее день рождения? – Кай проходит в комнату, по пути заглядывая едва ли не в каждый угол.
Делает это каждый раз, словно я могу спрятать любовника за дверью спальни.
- Да, они учатся в одном классе, - отвечаю, глядя на белоснежный ковер посреди зала.
- Хорошо, - Кай лениво потягивается, словно большой кот, решивший размяться перед охотой.
- Расскажи, как прошел твой день, - прошу, пока накладываю в тарелку ужин.
Нужно отвлечь его. Нельзя спровоцировать на ненужные мысли.
- Все как всегда, - Кай пожимает плечами и тянется за вилкой, ненароком задевая меня рукой.
Вздрагиваю. Нервы на пределе, и это катастрофа. Он замечает рефлекторную реакцию.
- В чем дело? Почему ты трясешься? – губы вытягиваются в тонкую, блеклую нитку. – Я что, вдруг резко тебе опротивел? – Кай злится, между бровей появляется вертикальная складка.
Вижу, что за окном повалил густой снег. В одно мгновение округа стала иссиня-белой.
- Не говори ерунды! – отвечаю и беспечно улыбаюсь, насколько хватает сил.
Внутри чувствую неимоверное напряжение: кажется, что вот-вот разорвусь, как перетянутая гитарная струна.
- Не понимаю, отчего ты вечно вздрагиваешь, - уже более спокойно отвечает Кай и садится за стол. – Я ведь ни разу тебя и пальцем не тронул.
Я отхожу к плите, чтобы поставить чайник. Мельком отмечаю, что снег не такой уж и частый: редкие хлопья опускаются на землю, остальные на подлете тают. «Наверное, оттого, что боюсь тебя?» - хочется едко ответить Каю, а потом сбежать – подальше, прочь. Хорошо, что Кай не может читать мысли. И плохо, что бежать мне – некуда. Да и язвить я умею только мысленно.
После ужина Кай устраивается на диване и, похлопывая по обивке рукой, подзывает ближе. Чувствую себя нашкодившим псом, которого зовут, чтобы пнуть в наказание.
- Садись-садись, - подбадривает Кай и улыбается. Глаза при этом остаются холодными, злыми.
Вытираю руки о кухонное полотенце и присаживаюсь на край дивана. Мужская ладонь опускается на колено и ползет вверх.
- Надеюсь, ты соскучилась так же сильно, как и я, - говорит Кай шепотом на ухо. – Ночь будет долгой, и будет жаркой.
Вздыхаю, думая, что никакой жар не сможет согреть замерзшее сердце Кая. Разве что чудом появится та, что сможет его отогреть.
***
- Мама! – сквозь шум в ушах послышался голос дочери.
- Что такое? – спросила Хэл, пересохшими, непослушными губами.
Ощутила, что Ани трясет ее за плечи, а лицо мокрое – то ли от выплеснутой дочерью воды, то ли от слез.
- Ты снова кричала. Опять кошмары? – сонное лицо Ани выражало крайнюю степень встревоженности.
- Ничего, все хорошо, - улыбнулась Хэл, - ложись спать.
- Если это снова повторится, пойдешь к психотерапевту, ты поняла? – Ани встала с постели и, выключив лампу, вышла из спальни.
Хэл откинулась на подушку, закрыла глаза и решила записаться на прием к специалисту уже завтра.
Утро принесло головную боль. Зажмурившись, чтобы свет не раскололся в голове на тысячу острых осколков, Хэл опустила жалюзи и задернула шторы. Как назло, весна решила-таки явиться: солнце светило ярко, на чистом небе не нашлось ни облачка. Птицы пели, распускалась молодая трава.
«Как странно» - подумала Хэл. Еще совсем недавно отчаянно хотелось тепла, хотелось выбраться из страны льдов, почувствовать, как на коже гуляют молодые солнечные лучи, а теперь вот – в это утро весна не в радость.
Ани ушла в школу, оставив на столе накрытый тарелкой бутерброд и записку, где было всего одно слово: «Поешь!».
Аппетита не было. Хэл заставила себя позавтракать, параллельно обзванивая специалистов – и к одному даже записалась на прием.
***
- Все они продаются, - голос у Кая громкий, ехидный. – У каждой своя цена.
Он и не думает скрывать от меня свои мысли. Посматривает лениво, иногда подзывает подойти поближе, усаживает на колени, словно публично заявляет о праве собственности. Мне не хватает клейма на лбу: появись оно, возможно, Кай перестанет нервничать. Ключевое слово – возможно.
Кай сидит в зале с Йеном – одним из приятелей. Они пьют виски, заедают напиток ломтиками апельсина. Беседуют, рассуждая о жизни. О женщинах.
Я стою на кухне – мажу бутерброды на утро для Ани. Широким ножом достаю из банки шоколадную пасту, размазываю по нескольким ломтям хлеба, кладу сверху дольки банана, накрываю один ломоть вторым. Слушаю разговор о продажности женщин и пытаюсь удержать на лице приклеенную улыбку. Спина напряжена – как и всегда. Страшно сделать что-то не то: глянуть не так, не растянуть губы шире, когда того потребует момент. Боюсь, что снова начнется скандал. С Каем никогда не знаешь, чем обернется мирный с виду вечер.
- Не знаю, не знаю, - отвечает Йен. – Большинство, возможно, но все…
- Да что там знать! – категорично рубит рукой Кай. – Взять хоть мою Хэл: с виду такая тихоня, скромница, но, предложи ей кто пару тысяч – еще неизвестно, что скажет.
От сказанных слов бросает в пот. Чувствую, как струйка стекает по спине. В животе будто застревает раскаленный прут: не вдохнуть, не шевельнуться.
Йен поворачивается, покачивая снифтер на ладони. Едкая янтарная жидкость в бокале плещет, идет рябью. Йен смотрит на меня с раздумьем, в глазах томится изрядная доля жалости. Приятель Кая не глуп и прекрасно видит все мои пустые ужимки. Я растягиваю губы, в тщетной попытке перевести грубость Кая в шутку. На самом деле мне хочется бросить на пол стеклянную банку с пастой, затопать ногами, уподобившись самой настоящей истеричке. Заорать, что я не такая! Что не продаюсь: ни за пару тысяч, ни за сто.
- Думаю, ты перебрал, - говорит Йен и вдыхает пары напитка, обещающего быть терпким, с древесно-хвойным послевкусием. Затем отводит взгляд от моего побледневшего лица и поворачивается обратно к Каю.
- Ни черта подобного, - отвечает Кай и хлопает ладонью по колену. – Хэл, детка, иди сюда.
Я отчаянно ищу возможность избежать близящейся участи. От унижения пылают щеки. Руки дрожат от накатившего адреналина. Подхожу, все еще глупо улыбаясь. От страха крутит узлом живот.
- Мы спорим насчет женской суч… сущности, - хмыкает Кай. – Как думаешь, у каждой своя цена? Кто-то уступит за машину, дом, а кто-то даже за коробку шоколада, правда ведь? – Кай насильно притягивает, усаживает на колено. Хлопает по спине – несильно, но я вздрагиваю, как от удара хлыстом.
Его ладонь на спине холодит кожу: чувствую ее как что-то инородное даже через толстую ткань свитера. Пожимаю плечами в ответ: вопрос явно риторический, что не идет мне на пользу. Кай недовольно цокает языком.
- Видишь? – показушно поднимает брови, глядя на Йена. – Молчит, а молчание – знак согласия.
- Мама, - из приоткрытой двери слышится голос Ани, - подойди, пожалуйста.
Облегченно вздыхаю, встаю, вырываясь из хватки цепких ладоней, иду в комнату к дочери. Она спасает меня, даже не осознавая этого. Моя любимая крошка: делает уроки, сидя за столом и забравшись на стул с ногами. Подхожу, целую в макушку, попутно слушая сбивчивые вопросы по заданию на дом. Целую еще раз, вздыхаю, осознавая, что живу на этом свете только ради нее.
***
Психотерапевт принимала клиентов на дому. Улочка с нужным адресом находилась поблизости, и Хэл решила прогуляться. День выдался теплым, солнечным, голова не болела, и на прием Хэл добралась в приподнятом настроении.
Нужный дом был огорожен низеньким белым забором и окружен зеленой лужайкой, посередине которой валялся едко-желтый фрисби. Пройдя к задней двери, Хэл робко постучала.
Волнение накатило как-то внезапно. Подумалось, что она совсем не знает, как начать беседу, и что вообще стоит рассказывать специалисту, а о чем следует умолчать.
Дверь открылась буквально через минуту, но за это время Хэл почти передумала заходить.
- Прошу, проходите, - приветливо улыбаясь, повела рукой миниатюрная женщина, встретившая Хэл на пороге.
Длинные светлые волосы были забраны в высокий хвост – он покачивался при ходьбе, придавая строгому образу психотерапевта некую расслабленность. Одета женщина была в белую блузу и черные брюки: клеш от бедра.
Хэл прошла вглубь кабинета, от волнения вцепившись пальцами в сумочку. Краем глаза заметила интересный интерьер, книжные стеллажи у дальней стены, мельком отметила со вкусом подобранные детали: те самые мелочи, что делают любую комнату уютной. Открыто вертеть головой постеснялась, хотя отвлечься хотелось – оттянуть миг, когда придется рассказывать свою незамысловатую историю.
Хэл уселась на предлагаемый диван, так и не выпустив сумки из рук. Доктор устроилась напротив – в узком кресле с высокой спинкой. Привычным движением закинула ногу на ногу, изящным жестом поднесла руку к лицу, поправив съехавшие на кончик носа очки. Очки были крупные, стильные, в глянцевой бордовой оправе, они освежали лицо, делая его еще более интересным. Астра-Лин при более детальном осмотре оказалась красивой женщиной без возраста – ей можно было дать и тридцать, и сорок лет. Зеленые глаза смотрели с участием, губы, едва тронутые персиковой помадой, улыбались легко и непринужденно. Доктор была мила, и всем видом к общению располагала.
Хэл вздохнула и сказала, будто нырнув с разбегу в холодную воду:
- Все дело в том, что меня мучают кошмары.
Астра-Лин переплела пальцы, кивнула.
- Расскажите подробней, что снится, что пугает больше всего.
- Снится муж, а пугает – реалистичность. Эти сны словно ожившие воспоминания. Знаете, я засыпаю и будто вижу кино, которое смотрела совсем недавно: знаю, кто и что в какой сцене скажет. - Хэл выразительно посмотрела на доктора, словно ждала скрытого смешка или замаскированного осуждения.
Боялась, что Астра-Лин встанет с бархатного кресла, покачает головой в недоумении и укажет на дверь, потому, что нельзя отвлекать специалиста от важных клиентов всякими глупостями.
Психотерапевт не сделала ничего, чего Хэл опасалась. Продолжала сидеть, смотреть внимательно, словно анализировала не только слова, но и поведение, вплоть до мельчайших жестов.
- Вы боитесь мужа? – наклонясь вперед, спросила Астра-Лин.
Хэл сильней вцепилась в лакированное покрытие сумочки. Костяшки пальцев побелели.
- Его сейчас здесь нет, - мягко улыбнувшись, продолжила доктор. – Расскажите, почему вы опасаетесь супруга, снов о нем?
- Он слишком давит, давил на меня, - пересохшими от волнения губами, ответила Хэл.
- Он поднимал на вас руку? Воздействовал физически? – не меняя позы и выражения лица, спросила Астра-Лин.
- Нет, - передернув плечами, сказала Хэл. – Умело давил психологически. Будто где-то на антресоли у него завалялся диплом со степенью магистра психологии.
Астра-Лин улыбнулась, подбадривая продолжить.
- В чем проявлялось воздействие?
- В поступках, - вздохнув, Хэл отложила сумку, устроив ее рядом на сидении.
Сложила руки на груди. Отвела глаза от лица психотерапевта и остановилась взглядом на большой фото-картине, что занимала стену за спиной женщины. На картине с расфокусированным серым фоном была изображена ветка нежно-розовой магнолии.