Из всего выводка он становился самым свирепым и мог рычать громче и злее прочих, а припадки его детской ярости казались страшнее, чем у других волчат. Он первый научился опрокидывать ударом лапы братьев и сестер и первый же схватил зубами за ухо другого волчонка и оттрепал его, рыча сквозь крепко стиснутые челюсти. И уж конечно он более всех причинял беспокойства матери, удерживавшей свой выводок, когда они ползли к выходу из пещеры.
Очарование светом у серого волчонка усиливалось с каждым днем. Он беспрестанно пускался в свои странствования к отверстию пещеры, и беспрестанно его оттаскивали назад. Он еще ничего не знал о входах и переходах, которыми можно перебираться из одного места в другое. Он вообще ничего не знал о существовании других мест и не подозревал о способе проникать в пещеру. Вход в темную пещеру пока еще был для него тоже стеной – стеной из света. Чем солнце было для живущих вне пещеры, тем для него была эта светлая стена; она привлекала к себе волчонка, как свеча привлекает бабочку. Он все время пытался добраться до нее. Жизнь, быстро развивавшаяся в нем, постоянно влекла его к стене света. Жизнь, которая была внутри него, знала, что это единственный выход, предназначенный ему. Но сам он ничего не знал об этом, как не знал и того, есть ли что-либо снаружи.
Было одно странное свойство у этой стены. Его отец (волчонок уже научился узнавать отца, как другого обитателя пещеры, похожего на его мать, спавшего вблизи светлой стены и приносившего пищу) входил прямо в белую далекую стену и исчезал. Серый волчонок не мог понять этого. Хотя мать никогда не позволяла ему приближаться к этой стене, он подползал к другим стенам и наталкивался на твердое препятствие кончиком нежного носа. Это причиняло боль. И после нескольких таких приключений он оставил стены в покое. Не думая об этом, он принял исчезновение в светлой стене за особенность отца, как молоко и наполовину пережеванная пища были особенностями его матери. В действительности волчонок не умел думать – по крайней мере способом, обычным для людей. Его мозг работал как бы во тьме. Однако заключения его были не менее ясны, чем заключения, выведенные людьми. Он принимал вещи как они есть, не спрашивая почему и для чего. В сущности, он применял приемы классификации. Его никогда не смущало, почему случается что-либо, было достаточно видеть, как оно случается. Когда он ударился несколько раз носом о стену, он принял это за невозможность для себя исчезать в ней. В то же время он допускал, что его отец обладает этой способностью, но у него не возникало желания найти причину такого различия между отцом и им самим. Логика и физика не принимали участия в формировании его мышления.
Как и большая часть обитателей пустыни, он рано испытал голод. Наступили дни, когда не только кончился запас мяса, но не стало и молока в сосцах матери. Сначала волчата стонали и скулили, потом большей частью спали, а затем впали в голодное оцепенение. Уже не было ни возни, ни рычания; прекратились и попытки добраться до белой стены. Волчата спали, жизнь в них угасала, они умирали.
Одноглазый был в отчаянии. Он рыскал всюду, мало спал, стал мрачен и беспокоен. Волчица также оставляла выводок и уходила на добычу. В первые дни после рождения волчат Одноглазый навещал лагерь индейцев и обкрадывал силки с кроликами, но едва снег стаял и потоки вскрылись, индейский лагерь снялся, и источник запасов иссяк.
Когда серый волчонок вернулся к жизни и опять проявил интерес к дальней белой стене, он нашел население своего мира сильно сократившимся. Осталась только сестра. Остальные пропали. Окрепнув, он вынужден был играть в одиночестве, так как сестра не поднимала более головы и не двигалась. Его маленькое тело округлялось от мяса, которое он ел, но для его сестры пища пришла слишком поздно. Она спала без просыпа, кожа на ее костях повисла складками, искра ее жизни мерцала слабее и слабее и наконец погасла.
Пришло время, когда серый волчонок уже не видел больше, как отец появляется и исчезает в стене из света, как лежит он спящий у входа. Случилось это в конце второй, менее жестокой голодовки. Волчица знала, почему Одноглазый никогда уже не вернется, но не могла рассказать серому волчонку о том, что она видела. Охотясь на левом притоке реки, где жила рысь, она пошла по старому следу Одноглазого и нашла его самого или, вернее, то, что осталось от него. Там виднелось много признаков происшедшей битвы и возвращения рыси в свое логовище после одержанной победы. Прежде чем уйти обратно, волчица нашла это логовище, но некоторые признаки указывали на то, что рысь была в нем, и волчица не рискнула туда сунуться.
После этого она избегала охотиться на левом притоке: она знала, что в логовище рыси был выводок и что сама рысь – свирепое создание и страшный противник. Легко, конечно, полудюжине волков загонять израненную, ощетинившуюся рысь на дерево, но совсем иное дело схватиться с нею один на один, особенно когда знаешь, что у рыси в логовище выводок голодных детенышей.
Но Северная пустыня есть Северная пустыня, и материнство есть материнство, всегда проявляющееся как в пустыне, так и вне ее; и должно было настать время, когда волчице ради своего серого волчонка пришлось решиться пойти по левому протоку, к логовищу рыси, несмотря на ее силу и ярость.
Глава 4
Стена мира
Когда мать начала покидать свою берлогу для охоты, волчонок уже хорошо усвоил закон, запрещающий приближаться к выходу из пещеры. Этот закон энергично и много раз внушала ему мать при помощи носа и лапы, к тому же и в нем самом уже развился инстинкт страха.
За время своей короткой жизни в пещере ему ни разу не представлялось случая чего-нибудь испугаться. И все же страх жил в нем, перейдя к нему от отдаленных предков через тысячу тысяч жизней. Волчонок получил его как прямое наследство от Одноглазого и от волчицы; им же в свою очередь страх достался от всего поколения волков, живших до них. Страх! Ни одно животное не может ни избежать этого наследства пустыни, ни отделаться от него.
Итак, серый волчонок знал страх, но не понимал его сущности. Возможно, что он воспринимал его как существование ограничения жизни, потому что уже узнал, что такие ограничения бывают. Он испытал голод, а когда он не мог утолять его, он чувствовал такое ограничение. Жестокая преграждающая стена, резкие толчки, получаемые от матери, отбрасывающие его удары ее лапы, многократно неутоленный голод уже внушили ему, что в жизни далеко не все позволено, что бывают ограничения и препятствия, которые и есть законы; а повинуясь этим законам, можно избежать боли и добиться чувства довольства.
Конечно, его способ размышления над этим был иной, чем у людей. Он лишь различал, что в этом мире причиняет ему боль и что не причиняет боли. И, руководствуясь таким различием, избегал предметов и действий, причиняющих боль, чтобы наслаждаться тем счастьем, которое дает жизнь.
Таким образом, повинуясь закону, внушенному матерью, и тому неведомому безымянному закону, который он воспринимал как страх, он не приближался к выходу из пещеры. Но белая, светлая стена привлекала его внимание. Когда мать уходила, он большую часть времени спал, а в промежутках, бодрствуя, оставался спокойным, подавляя в себе жалобное повизгивание, рвущееся из горла.
Однажды, проснувшись, он услышал странный шорох за белой стеной. Он не знал, что это была росомаха, которая стояла у входа, вся трепеща от собственной смелости и стараясь осторожно, чутьем, определить, кто прячется в пещере. Волчонок понял только по чужому запаху, что там находится нечто неопределенное, а следовательно, неизвестное и страшное, потому что неизвестность есть один из главных элементов страха.
Шерсть на спине волчонка стала дыбом, но он не издал ни звука. Почему он ощетинился? Это вышло непроизвольно и было видимым выражением страха, для выявления которого еще не было случая в его жизни. Но страх сопровождался еще одним инстинктивным поступком – самозащитой. Волчонок был охвачен безумием ужаса, но лежал без движения и без звука, застыв и окаменев, точно мертвый. Возвратившаяся мать зарычала, почуяв след росомахи, вскочила в пещеру и стала лизать и ласкать его с выражением горячей любви. И волчонок почувствовал, что он избежал большой опасности.
Но в волчонке действовали и другие силы, главнейшей из которых был рост. Инстинкт и закон требовали от него повиновения, но рост внушал непослушание. Мать и страх заставляли держаться вдали от белой стены. Но рост есть жизнь, а назначение жизни – стремиться к свету. И нельзя было задержать прилива жизни, поднимавшегося в нем с каждым проглоченным куском, с каждым вдохом и выдохом. Наконец, напор жизни восторжествовал над страхом и послушанием, и волчонок, распластавшись по земле, пополз к выходу.
Не похожая на другие стены, с которыми он уже ознакомился, эта стена, казалось, отступала от него по мере того, как он двигался вперед.
Он не ударился своим нежным носом, испытующе поднятым кверху, ни о какую твердую поверхность. То, из чего стена состояла, казалось, было проницаемым и не оказывало сопротивления так же, как свет. И так как состав предметов в его глазах сливался с их наружным видом, то он вошел, казалось ему, в то, что для него было стеною, погрузился в составлявшее ее вещество.
Это сбивало с толку. Он вполз в плотную массу, а свет становился все ярче. Страх побуждал отступить, а рост гнал вперед. Внезапно он очутился у края пещеры, и стена, внутри которой, как ему казалось, он находился, вдруг отпрыгнула от него на неизмеримое расстояние. Свет сделался мучительно ярким и ослепил его, а неожиданно раздвинувшееся огромное пространство просто ошеломило. Но глаза его постепенно приноровились и к яркому свету, и к увеличившемуся расстоянию, на котором находились предметы. Во-первых, он снова увидел отступившую стену, но уже вдалеке; во-вторых, вся ее наружность изменилась. Это была многоцветная и сложная стена, составленная из деревьев, окаймлявших ручей, из противоположной горы, возвышавшейся над деревьями, и из неба, которое было еще выше горы.
На волчонка напал страх, потому что все это было страшное и неизвестное. Он припал к земле на краю пещеры и пристально смотрел на открывшийся мир. Так как все было неизвестным, то казалось враждебным. Шерсть на его спине встала дыбом, и рычание пыталось вырваться из его горла. Бессильный и испуганный, он бросал вызов и грозил всему обширному миру.
Но все обошлось благополучно. Он продолжал смотреть и от любопытства забыл, что надо рычать. Забыл даже свой испуг. На время страх уступил место любопытству. Волчонок начал различать близкие предметы, открытую часть ручья, сверкавшего на солнце, засохшую сосну, которая стояла у основания откоса, поднимавшегося прямо к нему и оканчивавшегося в двух шагах ниже края пещеры, куда он приполз.
До сих пор серый волчонок жил на ровной поверхности. Он еще не испытывал боли от падения, да и не знал, что такое падение. Поэтому он смело шагнул в воздух. Его задние ноги оставались на краю пещеры, и он упал головою вниз. Земля встретила его жестоким ударом по носу, что заставило волчонка взвизгнуть. Затем он покатился по откосу все быстрее и быстрее. Панический ужас овладел им. Неизвестное наконец захватило его в свою власть и готовилось сделать с ним что-то страшное. Рост был побежден страхом, и волчонок заскулил, как перепуганный щенок.
Неизвестное и страшное окружило его, и он скулил не переставая. Это было куда хуже, чем когда он лежал в пещере, замирая от страха, а неизвестное собиралось напасть на него издали. Теперь оно завладело им, и молчать было бесполезно. Кроме того, теперь им владел уже не страх, а настоящий ужас. Но склон становился более отлогим, и у его подножия росла трава. Скорость падения уменьшилась, и наконец волчонок перестал катиться вниз. Он издал последний судорожный всхлип, перешедший в продолжительный жалобный плач. А затем, как будто это было делом привычным, как будто ему уже тысячу раз приходилось заботиться о своем туалете, принялся слизывать прилипшую к шерстке сухую глину.
Затем он сел и начал осматриваться, как сделал бы это человек, впервые очутившийся на Марсе.
Волчонок пробился сквозь стену, загораживавшую мир, неизвестное отпустило его, и он был невредим. Но первый человек на Марсе оказался бы больше подготовленным к неожиданностям, чем он. Без какого-либо предварительного знания, без малейшего предупреждения волчонок очутился в роли исследователя совершенно нового мира.
Теперь, когда ужасное неизвестное выпустило его, он позабыл о всех ужасах. Он чувствовал лишь крайнее любопытство ко всему, что его окружало. Он осмотрел траву под собою; бруснику, растущую немного дальше; омертвелый ствол засохшей сосны, стоявшей на краю открытого пространства между деревьями. Белка, шнырявшая вокруг ствола, подбежала к нему вплотную и страшно его напугала. Он припал к земле и зарычал. Но и сама белка перепугалась. Она быстро взобралась на вершину дерева и сердито запищала на него оттуда.
Это придало волчонку храбрости, и хотя зеленый дятел, следующий, кого он встретил, снова перепугал его, он тем не менее решительно отправился в путь.
Дерзость его настолько возросла, что, когда еще какая-то птица нагло подпрыгнула к нему, волчонок игриво протянул вперед лапу, результатом чего был сильный удар клювом по кончику носа, вызвавший визг. Этот визг заставил птицу упорхнуть прочь.
Волчонок учился. Его слабый ум уже сделал бессознательный вывод, что в мире есть предметы живые и неживые. К живым предметам надо относиться осторожно. Неживые всегда остаются на одном месте, но живые движутся, и нельзя знать заранее, на что они способны. От них надо ожидать всяких неожиданностей.
Он шел очень неуклюже, поминутно на что-нибудь натыкаясь. Ветка, которая казалась находящейся далеко, в следующий миг била его по носу или царапала бок. Земля была неровная, он часто спотыкался, тыкаясь носом; лапы его цеплялись за корни. Попадались камни, которые переворачивались, когда он наступал на них, и он узнал, что и неживые предметы не всегда находятся в состоянии равновесия, как в его пещере; кроме того, оказалось, что маленькие неживые предметы более способны падать и перевертываться, чем большие. Но каждая ошибка учила его. Чем дальше он шел, тем лучше у него получалось. Он приспосабливался, учился рассчитывать свои движения, определять предел своих физических сил и измерять расстояние между предметами, а также между ними и собою.
Новичкам всегда везет. Рожденный, чтобы стать охотником (хотя он об этом и не знал), он поступил опрометчиво, забыв о пище при первом своем вторжении в мир. Лишь по слепой случайности ему посчастливилось напасть на искусно скрытое гнездо глухаря. Он свалился в него. Он попробовал пройти по упавшей сосне; гнилая кора не выдержала его тяжести, и с отчаянным визгом он сорвался с круглого ствола, пролетел сквозь листву и ветки небольшого куста и очутился между семью птенцами глухаря.
Они запищали и сначала испугали его. Затем он увидел, что они очень малы, и стал смелее. Они двигались. Он наступил на одного лапой, и тот задвигался быстрее, чем доставил волчонку удовольствие. Волчонок обнюхал его и взял в рот. Птенец бился и щекотал ему язык; волчонок почувствовал голод. Его челюсти сомкнулись. Послышался треск хрупких костей, и теплая кровь закапала из пасти. Было вкусно. Он понял, что это такое же мясо, какое давала ему мать, но только живое и, следовательно, лучше. Таким образом он съел маленького глухаря, но не остановился на этом, а сожрал весь выводок. Потом облизнулся точно так же, как это делала его мать, и начал выбираться из куста.
Но тут на него налетел крылатый вихрь, и он был приведен в замешательство, ослепленный стремительным натиском и яростными ударами крыльев. Он спрятал голову между лапами и завизжал. Удары усилились. Самка глухаря была в ярости. Но разозлился и волчонок. Он поднялся, рыча и отбиваясь лапами, запустил свои крошечные зубы в крыло птицы и решительно тащил и дергал его. Глухарь отчаянно отбивался, нанося ему удары свободным крылом. Это была первая битва волчонка. Он ликовал. Забыв о неизвестном и уже не боясь ничего, он дрался и рвал живое существо, которое било его. Притом живое существо было мясом. Жажда убивать охватила волчонка, только что уничтожившего несколько маленьких дивных существ. Теперь он должен уничтожить и большое живое существо. Он был увлечен борьбой и счастлив, хотя и не знал о том, что счастлив. Он дрожал от возбуждения, которого до сих пор ему не приходилось испытывать.