Он нажал четвертую кнопку. Снова темнота, но темнота, в которой можно слышать ровный шум стойкого высокого ветра и чувствовать острый, соленый запах моря. Даже не пытаясь восстановить картину, он знал, что стоит на гребне высокого кряжа, отделяющего пустыню от прибрежной равнины Северного Хайбада, и впервые вдыхает запах моря. Сердце учащенно билось от светлой, возвышенной радости. Спустя секунду он перевел взгляд на зеленую равнину с ее деревьями и кустарником, дальше уходила за горизонт синева моря. Тут перед взором зарябило и потемнело, и вот Найл уже лежит среди ночного холода возле костра, вдыхая древесный дым и слушая протяжную песню, которую тянут заунывным хором матросы. Он понял, что находится все в том же Северном Хайбаде на пути к пещере, чтобы извлечь из нее тело отца, и что отряд расположился лагерем среди той же зеленой равнины, которую он озирал с высоты горного кряжа.
И вот в этом месте произошло нечто странное. Когда он, лежа возле потрескивающего костра, задумчиво слушал пение, его вдруг потянуло в сон. И тут Найл осознал, что его прежнее «я», вероятно, в тот момент уже отключилось и он заметил этот переход в сумеречный мир меж сном и бодрствованием. И вот теперь выявлялись вызывающие тревожное замешательство зыбкие, нечеткие образы, призрачно скользящие перед внутренним взором подобно стеклянистым облакам, и чужие голоса, произносящие бессвязные и вместе с тем странно осмысленные фразы: «Его зелень будет еще упрямее, когда отыщет свой хвост…» Затем голоса будто бы превращались в воду, просачивающуюся в трещины, бессознательного ума Найла, и сбегали в некое подземное озеро тьмы. На Найла это подействовало так, что подкатила тошнота и голова закружилась, а все вокруг словно утратило прочность. Найл резко утопил на пульте кнопку «стоп» и испытал несказанное облегчение, когда возвратился в обычный мир, словно увидел дневной свет после ночного кошмара.
Но любознательность не утихла, и Найл коснулся последней кнопки нижнего ряда под цифрой «20». Результат был столь же неожиданный, сколь и тяжелый. Найла вдруг пронзила безысходная мука и жалость, грянувшая с внезапностью летней грозы или жестокого удара. Он стоял возле входа в пещеру, глядя на безобразно раздувшийся труп отца: черное лицо, застывшие глаза навыкате. Рука с медным браслетом вскинута, словно защищая лицо от клыков разозленного паука.
– Тебе, наверное, надо бы выключить аппарат, – послышался голос старца.
Тот снова стоял возле ложа. Шок от случившегося отнял у Найла столько энергии, что ему стоило труда нажать на «стоп».
– Зачем ты это сделал? – спросил Найл плохо повинующимися губами.
– Электрические импульсы интерналайзера вызывают разрядку у центров памяти. Ты выбрал частоту, связанную с болезненными воспоминаниями.
– Ну и что в этом хорошего? – Найл понимал, что говорит не совсем разумно, но потрясение переплавлялось в гнев.
– Гораздо больше, чем ты думаешь. – Голос у старца был так спокоен и уравновешен, что гнев испарился. – Я бы советовал тебе повторить эксперимент.
– Зачем? – Найл нисколько не разуверился в Стигмастере, но сама мысль вызывала дрожь.
– Потому что можно избавиться от боли. Попробуй.
Напрягшись, словно в ожидании удара, Найл включил устройство и нажал на кнопку «20». Опять нахлынула волна отчаяния при взгляде на искаженное липо отца; на этот раз он обнаружил даже следы от укуса с внутренней стороны руки, где паук ввел яд. Вместе с тем он осознал и то, что жалость испытывает тот Найл, что стоит у входа в пещеру, а уж нынешнему Найлу чувство сейчас передается так, из вторых рук.
– Еще раз. – Голос старца звучал в общем сочувственно.
Когда Найл нажал на кнопку и память возвратилась к началу, еще яснее стал сознаваться разрыв между собою теперешним и прежним. Оцепенение, охватившее Найла прежнего, служило защитой от ошеломляющего прилива эмоций; теперь же эмоции отчасти утратили свою силу, и Найл теперешний перестал ощущать их во всей остроте. Остались гнев, жалость и чувство обреченности: отца больше нет, чему быть, того не миновать.
– Еще раз.
На этот раз даже гнев и жалость утратили силу.
– Еще раз.
Теперь в душе уже только жалость.
– Еще раз.
Жалость остыла в печаль, с оттенком обреченности.
– Еще раз.
Теперь было видно, что и печаль, и огорчение одинаково бессмысленны. Ничего уже не воротишь.
– Еще раз.
Найл покачал головой.
– Больше ни к чему.
Он чувствовал себя на удивление спокойно и умиротворенно; было еще и странное ощущение, будто он за эти секунды значительно прибавил в возрасте.
– Как это получилось у машины? – спросил он.
– Машина здесь ни при чем. Все это сделал твой собственный ум. Любую отрицательную эмоцию можно стереть, дав ей выход.
Найл, к удивлению, поймал себя на том, что зевает. Потрясение уступило место приятной расслабленности. Но в мозгу чувствовалась усталость, какая обычно возникает, если переусердствовать с медальоном. Найл на секунду закрыл глаза, соблазняясь желанием соснуть, но тут вспомнил, зачем сюда пришел, и стряхнул с себя сонливость.
– Ты говорил, я могу узнать об убийцах Скорбо.
– Ты желаешь попробовать непременно сейчас?
– Да, если можно.
– Можно, но я бы все-таки не советовал. Тебе нужно получше освоиться с интерналайзером. Я бы предложил, по крайней мере, другой день.
Найл покачал головой.
– Нет времени. Один из них, судя по всему, все еще находится в городе и к утру может уйти.
– Ну что ж, твоя воля. Ты отдаешь себе отчет об опасностях?
– Опасностях? – переспросил Найл с темным предчувствием.
– Из них ты уже столкнулся с худшей. Отрицательные эмоции.
– Худшей? – Найл не мог сдержать в голосе нотку облегчения.
– Не следует недооценивать отрицательные эмоции, – сказал старец неодобрительно.
– Разумеется, если ты не возражаешь…
– Я не могу ни возражать, ни одобрять.
Найл в очередной раз спохватился, что перед ним не человек, а компьютер.
– Тогда объясни, что надо делать.
– Прежде всего сосредоточься на этом человеке. Попытайся отчетливо его представить. Лучше, если будешь держать при этом в руке кулон. Затем, когда почувствуешь, что готов, нажми кнопку «два», вводящую в состояние альфа, а затем «девять», она усиливает краткосрочную память нескольких прошедших часов. Тогда сможешь начать прием информации. Если это не удастся, попробуй углубить состояние альфа.
Найл вынул кулон из кармана и подержал его, вытянув на правой ладони. Но что толку: в конце концов, не будет же он вот так же держать его во время приема. Поэтому цепочку Найл повесил на шею, и кулон лег на грудь. Затем коснулся второй кнопки. Дремотность возвратилась, в целом ощущение было такое, будто запрокидываешься на спину. Он закрыл глаза и вызвал в памяти лицо мертвого: большие глаза, нос-клюв, покатый подбородок. Секунду изображение было ясным, затем подернулось рябью. Он и тогда-то не очень четко его запомнил, а теперь и эта память потускнела, затертая другими образами. Чем усерднее старался Найл восстановить все детали, тем менее отчетливыми они становились. Он открыл глаза и тронул девятую кнопку. Результат получился ошеломляющий. Он опять стоял в захламленном коридоре, вдыхая специфический запах отсыревшей штукатурки и пыли, и смотрел в те странные темные глаза. Найл напрягся, зная, что сейчас должно произойти. Действительно, ощущение как от жесткого удара в лицо. Тем не менее поскольку Найл все это наблюдал со стороны, то продолжал пристально вглядываться в лицо ударившего и увидел, что его сознанием владеют неуверенность и волнение. Найл даже ощутил невольное сочувствие: незнакомец был один-одинешенек во враждебном городе, окруженный недругами. Безопасность его зависела от того, чтобы не быть узнанным, а теперь его опознали. Он перестал быть охотником и стал добычей…
Из-за плеча человека было видно, как через дыру в потолке бесшумно спускается паук-клейковик. Человек заслышал, как лапы паука коснулись пола, и стал разворачиваться в его сторону. Но не успел этого сделать, как недвижно застыл под хваткой паучьей воли. Через считаные минуты он был пригвожден к полу передними лапами, и в лицо ему прыснула тонкая струйка клея. В этот же момент перед глазами у Найла прояснилось. Понятно, это как раз когда над ним склонился Симеон и стал помогать подняться.
Найл знал, что сейчас произойдет, и от этой мысли стало тошно. Он как раз нажимал уже на «стоп», когда человек вскочил на ноги и нырнул за ножом, что был припрятан за пазухой; миг – и видение исчезло, будто кто щелкнул выключателем.
– Ты выяснил то, что тебе нужно? – спросил старец.
– Нет.
– Тогда в чем дело?
– Он собирался совершить самоубийство, а мне не хотелось на это смотреть.
– Ясно.
От ровного, бесстрастного голоса стало за себя стыдно.
– Я попробую еще раз.
– Одну минуту – (Палец Найла задержался над кнопкой.) – Делая это, ты всякий раз тратишь ментальную энергию. Чем сильнее утомление, тем меньше у тебя шансов что-либо обнаружить, утомленный ум теряет наблюдательность.
Что правда, то правда, Найл чувствовал в голове унылую, пустотную тяжесть.
– Я попробую всего лишь раз.
– Прекрасно. И вот что еще. Чем дольше ты держишь вторую кнопку, тем глубже состояние альфа. Оно усиливает твою чувствительность, но и делает тебя при этом более уязвимым. Я думаю, имеет смысл на всякий случай не снимать пальца с кнопки «стоп».
– Спасибо, я так и сделаю.
Найл закрыл глаза и отрешился от мыслей, намеренно углубляя расслабление. Затем нажал на «старт» и тронул вторую кнопку. Реальный мир поколебался; дремотная, ласкающая зыбкость напоминала погружение в мягкую, шелковистую воду. Найл сознавал призрачное скольжение меж сном и бодрствованием, где приослабить внимание – значит неминуемо провалиться в сон. Где-то на границе сознания грузно прогромыхал здоровенный воз с тесовыми оглоблями и женский голос внятно произнес: «В мире блох все слоны выродки». Усилием воли Найл выгреб назад, в более светлую полосу, и утопил девятую кнопку, палец на которой уже лежал. И тут же снова очутился в коридоре, по которому впереди бежал этот, одетый под раба. Когда он схватил бегущего за плечо, тот споткнулся и шарахнулся телом о стену. Как всякое сновидение, картина была чуть контрастной, а действие разворачивалось так четко, будто происходило в замедленном темпе. Незнакомец обернулся, и, заглянув в распахнутые глаза, Найл ощутил весь его страх и отчаяние, такие беспросветные, что стало жаль беднягу. Тут мгновенно ударило и стало трудно дышать. Но на этот раз Найл «видел» приближение удара: сконцентрированная в луч агрессивная воля, специально нацеленная в центр нервной системы. Затем его ум слился с сущностью убийцы, словно они вдвоем представляли собой одно и то же. Вся подноготная незнакомца на несколько секунд раскрылась, можно было беспрепятственно ее изучать. Увиденное потрясло и оттолкнуло Найла. Ему опять стало тошно, как от гнилостного запаха, и стало ясно, что это все из-за некоей безжалостности и неуемной жестокости, составляющей сущность незнакомца. Взору открылось ошеломляющее хитросплетение, даром что основные черты различались достаточно ясно – все равно что смотреть на Землю из космоса. Требовалось время, чтобы изучить и разобраться во всем этом.
А незнакомец уже вскочил на ноги и нырнул к себе за пазуху. Пока Найл давил на «стоп», рука с ножом уже изъявилась наружу.
– Ну что?
– Это был специально подготовленный убийца, – сказал Найл.
– Скорбо выслеживали особо или он был убит случайно?
– Специально выслеживали.
– Откуда взялись убийцы?
– Откуда-то… из-под земли.
– Из Диры?
– Нет, не из Диры. Откуда-то… из другого места.
– А откуда, не выяснил?
Найл закрыл глаза и попытался сосредоточить память, но не вышло.
– Нет. Все произошло так быстро.
– Ну, с нашими возможностями это исправимо. Что еще ты выяснил?
– Ненависть… Я почувствовал ненависть. Этот человек был кем-то вроде дознавателя или палача. И было еще кое-что, чего я не понял… Это был не совсем человек.
– В каком смысле?
– Не знаю. Просто как-то почуял.
Последовала пауза. Затем Найл произнес:
– Просто не верится… что может быть еще один подземный город. Уж тебе наверняка было бы о нем известно?
Старец покачал головой.
– Боюсь, наша система сбора информации не без погрешностей.
– Но чтобы целый город…
– А знаешь, есть-таки одна любопытная легенда, берущая начало в двадцатом веке. О космических странниках из отдаленной галактики, остановившихся на Земле, когда у них вышли все запасы. Солнечная радиация была для них смертельна, поэтому они основали поселение под землей и создали развитую цивилизацию, когда человечество еще обитало в пещерах. Но от тягот подземной жизни их численность все убывала. Многие из тех, что уцелели, в некотором смысле подвинулись рассудком и потому превратились в чудовищ.
– Чудовищ?
– Разум изменил им. Кое-кто начал набрасываться на людей. По некоторым сведениям, эти люди явились прототипами легенд о вампирах, вурдалаках, леших и прочей нечисти из подземного мира.
– И что, это правда?
Старец звучно усмехнулся.
– Торвальд Стииг сказал бы, что это абсолютный нонсенс. Но при этом, пожав плечами, добавил бы, что во всякой легенде есть неуловимая доля правды.
– Тогда как мы можем узнать о том подземном городе?
– Пока тебе следует надеяться в основном на интерналайзеры. Вы контактировали лишь секунду, тем не менее ты мог бы узнать куда больше, чем сам полагаешь.
Найл потянулся к пульту, но приостановился.
– Ты говоришь, мне надо подождать до завтра?
– Тебе решать. Если ты утомлен, результаты будут неважные.
Голову ломило от усталости, но любопытство все-таки пересилило.
– Попробую-ка я еще раз…
Он лег, закрыл глаза и тронул кнопку «старт». Головная боль рассосалась, и появился невероятный соблазн уснуть. Однако Найл сдержал себя и нажал на вторую кнопку. Еще труднее оказалось не поддаться волнам уютной расслабленности, размывающим сознание. Стремясь скорее с этим покончить, Найл коснулся девятой кнопки.
Опять захламленный коридор, пахнущий отсыревшей штукатуркой. Только на этот раз ощущение такое явственное, что трудно усомниться в его достоверности. Стены смотрелись монументально, как во сне, и чувствовалась твердость пола под ногами. Подспудная усталость, казалось, лишь обостряла ощущения, придавая им эффект замедленности. Едва начав погоню по коридору, Найл уже мог различать паука-клейковика, следящего за происходящим из своей дыры в потолке; ага, значит, прорисовываются детали, о которых раньше и не подозревал. Как и в реальной жизни, Найл мог переводить внимание на что угодно. Вытянув руку, чтобы схватить за плечо незнакомца, он обнаружил несколько звеньев золотой цепочки, выбившейся из-под рубища. Вот незнакомец споткнулся и повернул голову. Найлу подумалось, что это лицо знакомо ему ничуть не хуже, чем лицо отца или матери. Наизусть был известен заросший подбородок и странно хищные зубы. Последовавший удар походил на пинок, расчетливо нацеленный в солнечное сплетение. Найл с любопытством отметил, что незнакомец использует своего рода отрицательную эмоциональную энергию. Получалось так, что ненависть во взоре, полоснув по Найлу, сама по себе обрела осязаемую плотность и силу, как сжатый кулак. И это потому, понимал он теперь, что удар нацелен в один из его эмоциональных центров.
Когда их умы соприкоснулись, Найл опять почувствовал острую неприязнь, желание отвернуться, как от гнилостного запаха. Но на этот раз он не поддался порыву, решив понять по возможности больше из того, кто он, этот убийца, и откуда взялся. И опять голова пошла кругом от невиданного хитросплетения, такого, что ум терялся, не в силах разобраться.
И вот тут изменилось главное: качество восприятия. До этой секунды Найл сознавал, что знакомится со своего рода записью, с зафиксированным во времени архивом памяти. А теперь вдруг появилось любопытное ощущение, что мозг находится в контакте с живым умом. Что само по себе абсурд, поскольку человек мертв. Вместе с тем ошибиться было невозможно, между считыванием и живым контактом была такая же пропасть, как между холодом трупа и теплом живого тела.
От внезапно пробившегося острого страха все в Найле опасливо замерло. Он вдруг осознал, что оба они, и он и убийца, стоят в тесной каменной палате, в кромешной тьме. Веяло холодом. В нескольких шагах впереди, в каменном кресле, чем-то напоминающем трон, с которого венценосец Каззак приветствовал гостей Диры, сидел человек. Несмотря на мрак, сидящий был различим совершенно отчетливо, будто не зрением, а каким-то другим чувством. Он был облачен в длинное черное одеяние наподобие монашьей сутаны с капюшоном, скрывающим лицо. Несмотря на способность ночного видения, взгляд не мог пробраться внутрь капюшона; смутно виднелись лишь белки глаз, внушающие невольный трепет своей цепкостью.