Кем бы он ни был, он был уверен в одном: сил и гибельности в нем больше, чем в любом обывателе этого задрипанного городишки, и скоро уйма народа здесь своей шкурой усвоит преподанный им урок.
Паркуясь на стоянке истонского мотеля, Бадди улыбался и тут заметил, как кто-то выходит из его номера.
Улыбка сошла у него с лица.
***
Джед Уитон попросил сына проверить того парня в двенадцатом. Фил готовился заступить в ночную смену, но у него с собой не оказалось книг по учебе; не оказалось даже дежурного чтива, чтобы как-то коротать время. Возле стойки был телевизор, но Фил, как и отец, включал его лишь в самых крайних случаях, когда некуда деваться от безделья. Возможно, юноша рассчитывал слегка наверстать нехватку сна: в кабинете имелся диванчик, а после двух ночи на стойку вывешивалось объявление: «Для вызова портье звонить в звонок». Вид у Фила был явно усталый и рассеянный; его как будто тянуло прикорнуть, свернувшись на диване калачиком.
– Сын, ты в порядке? – спросил Джед.
Фил отреагировал так, будто только что вышел из транса:
– А? Да нет, все нормально.
Джед в этом усомнился, но сын, надо сказать, делиться своими думками не собирался. Впрочем, если б была какая-то проблема, он, наверное, нашел бы способ озвучить ее отцу.
Между тем Фил ничего не добавил к тому, что Джед и без того уже знал после расспроса о ночи, когда в мотеле поселился Бадди Канцер. Фил сообщил, что на вид мужик ничего особенного. Приветливый до прилипчивости: не успел поставить сумку, как уже протянул для приветствия клешню.
Бадди. Бадди Канцер. Что-то ты поделываешь нынче вечером?
Зубы гнилые, дыханье с привонью, но это, пожалуй, и все, что о нем припоминал Фил.
В тот вечер для обсуждения здоровья своего нового гостя Джед позвонил Грегу Брэдли (по-прежнему тревожил диагноз Линка Фрэйзера), но тот уже уехал на разговор с онкологами в клинику Манчестера. Автоответчик дежурно советовал всем, кому срочно нужен врач, звонить в хирургию Брюстера, что в пяти милях западнее Истона. Джед оставил сообщение, в котором просил Грега выйти на связь, так как он беспокоится насчет одного своего постояльца, – собственно, все, что он мог сделать. Не было уверенности даже в том, что и Грег Брэдли на что-то способен. Если на то пошло, не тягать же силком того Канцера пройти медобследование.
И все-таки, когда появился Фил, Джед сказал ему сделать беглый осмотр двенадцатого номера. Канцерова «Доджа» на парковке не было, и Джед рассудил, что это какой-никакой шанс осмотреть комнату и убедиться, что гость не заблевал кровью всю кровать.
– Ты просто загляни в номер, оцени, что там в санузле, и сразу обратно ко мне, – распорядился он.
Фил, сбивчиво уяснив незамысловатую просьбу отца, взял универсальный ключ и отправился выполнять порученное.
***
Шишку у себя в паху Фил обнаружил, когда принимал под вечер душ.
Как и большинство мужчин, он не имел привычки дотошно рассматривать свои интимные причиндалы – может, и зря. Опять же, как и большинство мужчин, в отношении своего здоровья он придерживался негласного принципа: «Не расспрашивай/не рассказывай». Последний раз к врачу он обращался два года назад, после того как, катаясь на скейтборде, сломал лучевое запястье. С той поры с ним не случалось ничего, кроме разве что насморков и иногда похмелья. Однако эту шишку игнорировать было нельзя.
Она, черт бы ее побрал, отчетливо виднелась в зеркале: как будто кто-то засунул под кожу виноградину. На ощупь нетвердая, но побаливала, причем накануне ее там точно не было. Иначе он бы никак ее не проглядел. Но ведь это же ничего серьезного, а? Такие штуки образуются только со временем, не за ночь же. Ладно, денек подождем. Может, это какая-нибудь случайность и к утру исчезнет сама собой. Но теперь она так и стояла перед глазами. Хуже того, никак было не отвязаться от ощущения, будто где-то под кожей засели червяки и буровят плоть и спинной мозг, преображая там все в черную массу.
Сейчас, проходя мимо небольших, опрятных номеров мотеля, он ощущал у себя в паху жаркую пульсацию и понимал, что надо будет насчет этого с кем-то поговорить, посоветоваться. Он чуть не выболтал об этом отцу, но спохватился, что не надо бы попусту беспокоить старика, к тому же не хватало еще, чтобы тот затребовал поглядеть на его интимное достоинство. Лучше будет дождаться конца ночной смены и сразу поехать к доку Брэдли, чтобы тот взглянул.
Фил открыл дверь в двенадцатый. Здесь стоял запах, который ему навсегда запомнился по той поре, когда умирала бабушка. Ее поместили в одну из тех палат для стариков, откуда домой уже никто не возвращается. Вся та палата приванивала рвотой, мочой и умиранием, тщетно припудренными моющими средствами и мощным дезодорантом. Вот и тут, в двенадцатом, стоял примерно такой же запах, только не было средств маскировки. Вроде бы ощущался хвойный запах освежителя, которым обычно пшикает в номерах Мария, но с таким же успехом, наверное, можно было опрыскивать лежалого мертвяка. Эффект одинаковый.
Хуже всего запах стоял в санузле, но там, по крайней мере, было прибрано: полотенца аккуратно сложены и не использованы. В душевой сухо, и даже упаковка на кусочках мыла не надорвана. В унитазе смыто, только рядом на полу виднелась кровь.
Фил отступил обратно в комнату. В углу виднелся дорогого вида кожаный портплед, застегнутый – пожалуй, единственный признак того, что номер занят. Все остальное точно в таком виде, в каком оставляет комнаты Мария к прибытию гостей, – чистота и аккуратность, вплоть до пульта от телика, помещенного строго посередине свежего буклета кабельного ТВ.
Фил выключил свет, запер дверь и, обернувшись, очутился лицом к лицу с Бадди Канцером.
– Могу я спросить, чем вы тут занимаетесь? – колючим голосом осведомился Канцер.
В бледном свете луны он смотрелся мрачно-изможденным, трупным, а вонь изо рта вблизи ощущалась как очищенный от примесей смрад в комнате. Фил машинально отшатнулся от этого зловония.
– Да ничего, – невпопал соврал он. – Просто проверяю, надо ли доложить полотенец. Мы у всех так делаем.
Бадди картинно посмотрел на свои наручные часы.
– Ах вот как. А не поздновато по времени-то? Народ, не ровен час, перебудите.
– Вы у нас сегодня единственный постоялец. Я знал, что вы не в номере, потому что вашей машины не было на парковке. Так что думал, что все сделаю и вас не побеспокою.
Бадди в ответ ничего не сказал, а только пилил взглядом юношу, размеренно кивая: дескать, все это, безусловно, так, и все равно я, черт возьми, не верю ни единому твоему слову.
– Ну ладно, спасибо за заботу, – сказал он наконец. – Доброй ночи.
Фил собирался его обогнуть, но тут Бадди схватил его за запястье, отчего Фила снова кольнул образ копошащихся под кожей черных тварей.
– Эй, с тобой все в порядке? – с доверительной вкрадчивостью спросил Бадди, и хотя в голосе звучала участливость, лицо его в лунном свете смотрелось злобно-плотоядным; словно прозрачным светом были налиты жадные звериные зрачки. – Вид у тебя какой-то нездоровый.
– Да так, подустал немного, – промолвил Фил, невольно поморщившись от чего-то, кольнувшего в паху. Он глянул вниз, чуть ли не ожидая увидеть там вонзившуюся в штаны иглу, но внизу ничего не было.
– Мне пора, – сказал он.
– Конечно, – кивнул Бадди. – Иди и будь осмотрителен.
Он проводил паренька взглядом: ишь как идет, сгорбился. Сейчас наверняка завернет в туалет. Он бы, пожалуй, и сам так поступил, если б был тинейджером. Зашел бы в туалет, расстегнул штаны и оглядел свое юное достоинство, потому что сейчас паренек определенно ощущает там возбухание, шевеление и рост.
Все это, разумеется, имеется в наличии, но пока парнишка еще ничего не разглядит. Настоящая боль, скорее всего, начнется часа через два, когда опухоль начнет тяготить нутро, протягивая щупальца метастаз к основным органам и разъедая позвоночник.
Хотя та шишечка в туалете внешне в размерах не прибавится. Просто орешек, дамы и господа; хоть засмотрись, ничего не разобрать. Ну-ну, ступай.
Бадди закрыл за собой дверь и огляделся. Портплед был нетронут. Это хорошо. Есть вещи, на которые посторонним глядеть противопоказано. Время поджимает. Парнишка, скорее всего, завтра поспешит к доктору. К этому времени та сука-горничная обнаружит у себя на груди опухоль. Если приплюсовать к тому старику, то менее чем за два дня получается трое. А может, и больше, если кто-нибудь из тех, кого он успел коснуться за сегодня, оказались слабее, чем ожидалось. Такая гроздь незамеченной скорее всего не пройдет. Бадди за сегодня навел справки. На весь этот городишко всего один врач, который руководит своей клиникой из персиковой одноэтажки на восточной окраине городка. Тем легче. Потребуется сделать всего один звонок.
Он опустился на колени и серебристым ключиком отомкнул замок на своем портпледе. Внутри находилось две смены одежды, идентичные той, что была сейчас на нем, паспорт и водительские права на имя Расса Церкана (еще одна милая шутка), а также стеклянная баночка с крышкой. Именно к ней потянулся сейчас Бадди и поднял ее на свет с видом энтомолога, изучающего невиданно интересное насекомое.
Внутри баночки находилось черное вздутие опухоли – той, что нынче утром произошла из тела самого Бадди; он мучительно выкашлял этот сгусток вместе с болью. Бадди заполз в ванную, но до унитаза не добрался и, извиваясь червем, принялся натужно блевать на плитку пола, выхаркивая кровь и черные сгустки вроде той опухоли, что в банке. То был остаток того, что гнездилось внутри его; дар его болезни, помогающий в предстоящей работе.
Надо же – мертвые клетки. Весь ты – просто мертвые клетки. Он нежно постучал по баночке кончиком пальца. И опухоль внутри пошевелилась.
***
На другом конце города в неприбранной спальне Илэйн Олссен сидел Лопес и смотрел из окна на сонно темнеющий простор полей. Дом Илэйн располагался на окраине Истона, там, где городок сливался с сельской местностью. Невдалеке здесь текла речка, а лунный свет серебрил дальние горы. До слуха доносилось уханье совы (непонятно, то ли уже насытилась, то ли еще ищет добычу).
Из головы не шли мысли о Бадди Канцере. Стоя над ним вечером в баре Рида, Лопес ощущал высокое, на зуммер похожее гудение, которое, казалось, стеклянной резью впивалось в слух. Причина того звука была ему известна: мгновенная фокусировка чувств. Так с ним случалось, когда в сознании отдаленно мелькала догадка: кто-то открыл ворота в сад и приближается к порогу, хотя при этом неслышно ступает по тропке; или когда кто-то подходит сзади так близко, что ощутимо вторгается в личное пространство, хотя нарушителя при этом не видно, если к нему не обернуться.
При виде Бадди Канцера чувства Лопеса, вмиг наэлектризовавшись, обострились. Без явных тому объяснений Лопес предположил, что этот тип в баре хотел к нему прикоснуться, словно бы между ними шла некая игра, правила которой были известны одному Канцеру. Ее нюансы проявлялись в том, как он якобы неловко пытался подать свое удостоверение, или в том, как шулерскими змейками мелькнули его пальцы, стремясь задеть ладонь Лопеса при возврате документа.
Соприкосновения с Бадди Канцером Лопес избегал. Что-то подсказывало, что любой физический контакт с этим ковбоем – дело крайне нежелательное. А потому хорошо, что Канцер уехал из города. Хотя полного облегчения от этого все равно нет. Этот субъект – дурные вести для кого угодно, и спровадить его отсюда лишь означает, что он всплывет в другом месте и станет головной болью для кого-нибудь еще.
Бывало, Лопесу, когда-то еще простому патрульному, попадались персонажи, не дающие миру ничего мало-мальски ценного; наоборот, бравирующие, что отравляют жизнь всем, кто имеет несчастье попасться им на пути. Лопес нередко пытался представить, какими же они были в детстве, чтобы как-то смягчить к ним свою неприязнь. Иногда это срабатывало, а иногда и нет. Когда нет, Лопес сходился во мнении со своими коллегами, считавшими, что лучше бы таких паразитов не было в живых. И действительно: они вели себя подобно бактериям в чашке Петри, колонизируя окружающее пространство и пятная скверной все и вся.
Лопес попробовал представить Бадди Канцера ребенком, но не сумел. Он не вписывался ни в какие рамки. Может, тут дело в усталости, но Канцер казался разом молодым и старым, вновь созданным и одновременно древним, все равно что старый металл, который после переплавки вновь и вновь используется, при этом в процессе все более корродируя.
Лопес поглядел на кровать, где спала Илэйн. Она всегда спала в одной и той же позе: свернувшись калачиком на правом боку, правая рука прижата к грудям, левая возле рта. Ночью она шевелилась мало, а спала молча, не издавая звуков.
Он скользнул обратно в постель и потянулся было к ней, но в паре дюймов над ее кожей задержал руку, не желая прикасаться. Руку он подтянул к себе и отодвинулся, уместившись на самом краешке матраса, где его наконец застиг сон.
V
Бадди Канцер выписался из истонского мотеля утром, в начале двенадцатого. Правый бок ему прихватывало от растущей боли. При этом он боролся с соблазном отдохнуть (после того как боль отпускала, он обычно впадал в сонливость, а сегодня впереди еще работа); лучше смириться с некоторым дискомфортом сейчас, зато потом можно будет насладиться отдыхом подольше.
Семейные неурядицы занимали Джеда настолько, что церемониться со своим единственным постояльцем ему было недосуг. Фил Уитон уже сидел в приемном покое Грега Брэдли, с лицом мертвенно-бледным и окаменевшим от страдания. Отцу он сказал, что чувствует себя неважно, что у него боли внизу живота. Разъяснять свои слова ему не было смысла: уже сама внешность сына за одну ночь разительно изменилась. За считаные часы он, похоже, потерял несколько килограммов. Джед думал отправиться к врачу вместе с ним, но Фил сказал, что хотел бы поехать один, а если будут проблемы, то он позвонит. Несмотря на это, Джед все равно решил ехать в клинику: через какое-то время позвонила Мария и сказала, что припозднится, потому как чувствует себя не лучшим образом. Когда появился Бадди Канцер, Джед уже обзванивал резервный персонал на предмет экстренной подмены.
За свое пребывание Бадди внес предоплату. Сейчас, из-за досрочной выписки, он затребовал часть денег назад. Джед не спорил. Он хотел только, чтобы гость съехал поскорей, чтобы можно было вплотную заняться проблемами сына.
– Что, утро не ахти? – поинтересовался Бадди.
– Неважнецки, – отозвался Джед.
Он склонился над столом, пересчитывая наличность, и Бадди Канцер аккуратно постукал ему по тыльной стороне ладони желтоватым указательным пальцем.
– Надо сделать несколько глубоких вдохов и расслабиться, – сказал он деловито. – Иначе будет только хуже. Поверьте, уж я-то знаю.
Джеду вспомнилось описание перемазанных черной кровью полотенец; вид щербатых зубов в бурых пятнах никотина и лиловых десен вызывал отвращение. «Да, уж ты-то знаешь о дурноте все, – подумал он. – Я рад, что ты уматываешь, но если окажется, что ты притащил что-то такое в этот город; если выясню, что мой мальчик занедужил из-за тебя, то я, мразь ты эдакая, тебя из-под земли достану. Найду и ножом всего исковыряю, так чтобы ты уже не переживал насчет кровавых полотенец или о том, что у тебя зубья вываливаются из пасти, или что твои нечищеные ногти растрескались, потому что, клянусь богом, я тебя на куски изорву».
– Конечно, – вымолвил Джед вслух. – Удачного вам дня.
***
Лопес пробудился вместе с Илэйн. Они наскоро занялись любовью, после чего Илэйн пошла принимать душ, а Лопес сделал тосты. Попутно на кухне он слушал радио. Затем он сам отправился под душ, а Илэйн в это время одевалась. Лопеса она высадила возле бара, перед расставанием чмокнув с обещанием, что сегодня к вечеру позвонит. Он махал ей вслед, пока машина не скрылась за углом, после чего подошел перемолвиться с Эдди Ридом, который подметал снаружи ступени бара.