Лопес ринулся туда. Кто-то возился за дверью, силясь что-то промолвить, но слова были невнятны.
– Грег?
В ответ снова голос, и снова пьяно-неразборчивый.
– Я сейчас тебя оттуда вызволю! – сказал Лопес.
Он снял с ремня дубинку и, просунув ее под цепочку, рванул на себя. Ручка гардеробной выскочила из дерева, и дверь, распахнувшись, сшибла на пол то, что оставалось от Грега Брэдли. Лицо его было фиолетово-черным, а глаза скрыты под наплывами разбухшей плоти. Волосы почти все повылезли, оставались лишь седые пряди, паклей приставшие к открывшимся на скальпе шрамам. Лопес отвернулся, борясь с подступающим позывом рвоты от гнилостного духа, исходящего из нутра доктора.
– Аииии, – проскрипел Брэдли. – Я не моуууу…
Рукой он пытался ухватить Лопеса за брючину, но сил не оставалось.
– Аиии, – повторил Брэдли. – Яааа плоох…
Сознание его смеркалось, поглощаемое чем-то черным, обращающим тело против себя самого. Как его звать и где он находится, он не помнил. В нарастающей тьме он терялся, и обратный путь ему было уже не найти. Все, что оставалось, это боль вкупе с памятью о человеке, который ее навлек.
Но вот растворилось и это.
Лопес медленно опустил тело Брэдли на пол.
Аиии.
Бадди.
***
В эти минуты Бадди Канцер стоял в затенении позади бара Эдди Рида. Место заполнялось хорошими темпами, с каждой минутой прибывало все больше машин. Маленькая гибкая бабенка в полицейской форме помогала вновь прибывшим пристроиться на парковке. Бадди терпеливо выжидал. Он знал, что его шанс настанет; так и произошло.
Какая-то толстячка в «Ниссане», на заднем сиденье которого теснился выводок из троих малолеток, попыталась обманом въехать на парковку и урвать местечко поблизости от задней двери бара. К сожалению, она не учла, что туда воткнется большущий «Эксплорер», в порядке очередности подрезавший ее «Ниссан». Это вызвало гвалт и крикотню, из чего можно было сделать вывод, что добрососедство в этом городишке укоренено неглубоко. «Ниссан» стал вынужденно сдавать задним ходом, чуть задев чей-то «Лексус»; сработала сигналка. Парочка, которой он принадлежал, еще не успела скрыться в баре, и оба на звук сигнализации бдительно засеменили обратно. Туда же направилась бабенка в полицейской форме, которой на пути пришлось огибать мусорные баки, за которыми затаился Бадди.
Он схватил ее быстро и без суеты, после чего оставил истекать кровью среди мусора.
Через пяток минут он направлялся к бару.
***
Звонок насчет Ллойда Хопкинса пришел буквально через секунды после того, как Лопес закончил инструктировать Баркера. Молодому совместителю он дал описание Бадди Канцера и велел поднять по тревоге полицию штата. Лопес набирал Элли, когда с ним по рации снова связался Баркер.
– Шеф, информация по Ллойду, – напряженно дрожащим голосом сообщил он. – Двое ребят говорят, что тело вроде бы его. Они на него наткнулись за старым кегельбаном Мецгера. И машина его там. Говорят, он сильно избит. Какие будут указания?
Господи, только не Ллойд. У Лопеса внутри словно натянулась струна.
– Что за ребята?
– Бен Райдер и дочка Капура.
Дочка Пэта Капура, девчонка из мотеля; она знала Ллойда Хопкинса по внешности.
– Я направляюсь туда, – сказал Лопес Баркеру. – Срочно свяжись с полицией. Скажи им, что один офицер у нас погиб. Подозревается Канцер. Бадди Канцер.
Лопес точно не знал, действительно ли в смерти Ллойда Хопкинса виновен именно он, но в качестве подозреваемого он был уместней всех. Из местных на Ллойда Хопкинса никто бы не рискнул повысить даже голоса.
– И еще, Крис, – добавил Лопес. – Скажи им действовать с крайней осторожностью. Пускай к тому типу даже не прикасаются. С ним что-то неладно. Он может быть… заразным, понимаешь?
Он уже собирался включить маячок и на газах рвануть к кегельбану, но в последнюю секунду призадумался. Сначала рак был диагностирован у Линка Фрэйзера, затем секретарша Грега Брэдли упомянула о еще двух вероятных случаях заболевания. Теперь вот Грег Брэдли мертв, с исковерканной черно-лиловой маской вместо лица, и бездыханное тело Ллойда Хопкинса, избитое и, вероятно, зараженное, лежит на парковке заброшенного кегельбана. Но ведь рак не заразен. В виде инфекции он не передается. Лопес вновь попытался связаться с Элли, и снова безуспешно. Тогда он вынул мобильник и набрал телефон бара. Трубку Эдди взял на третьем гудке.
– Ридс. Чем могу служить?
– Эдди, это Джим Лопес. Сделай одолжение, глянь на парковку: Элли Винтерс не там? Мне она нужна.
На заднем фоне слышались голоса, звучала музыка.
– Сейчас, шеф, погоди, – ответил Эдди Рид.
Трубку положили, по всей видимости, на стойку. В эту секунду Лопес определился с решением. Прежде чем трубку снова взяли, прошло несколько минут, но к моменту возврата Эдди Лопес уже и сам был в пределах видимости бара.
– Нет, что-то я ее не заметил. Машина ее вон она, но… – Эдди Рид сделал паузу. – А ну-ка постой, там что-то происходит, – произнес он.
Музыка оборвалась, и в трубке на отдалении послышался чей-то вопль.
***
Бадди готовился весь день, вырабатывая в себе яд, пока тот не дистиллировался до чистейшей эссенции. Он чувствовал, как она отзывается его мыслям, готовясь к тому, что уготовлено впереди. Жидкость, которой Бадди ослепил Ллойда Хопкинса, была не более чем отработанным веществом. Истинный эликсир он скапливал и бережно берег, так что, когда он тронул первую женщину возле женского туалета, выход энергии слегка качнул его, словно отдачей. Он буквально видел, как черная жидкость проступает из пор и проникает ей в основание черепа. Сила наполняла Бадди легкостью и сладко кружила голову, в то время как на женщине стала чернеть и струпьями лопаться кожа. Она рывком повернулась к нему, машинально пальцами пытаясь нащупать источник боли, но Бадди уже пришел в движение. Он провел по руке какого-то толстяка, тронул за лопатку официантку. Та выронила поднос, бокалы на котором с грохотом разбились.
Затем послышался женский вопль. Бадди подумал, что это та сука возле туалета, но это была одна из ее компаньонок, завопившая от вида темных опухолей, расползающихся по лицу подруги. На плечо Бадди твердо легла мужская рука. Бадди не глядя залепил мужику оплеуху и снова сладко ощутил выплеск своего заряда. Он двигался в дальний конец бара, где сидела та знакомая блондинка с каким-то мужиком в сером костюме. Ту подругу копа он заметил, как только вошел в бар. Очень было соблазнительно взять ее, пока яд в организме еще духовит и крепок. Он раскинул руки в позе распятия, пошевеливая растопыренными пальцами, и на ходу все трогал, щупал, проводил по коже, одежде, волосам – эдакий темный мессия, шествующий через толпу; он уже сбился со счета. На секунду Бадди ощутил себя на островке свободного пространства. Сделав глубокий вдох, он смежил веки и ощутил, как там, глубоко внутри, набухает кольцами червь-повелитель. Бадди выдохнул и открыл глаза.
Пуля ударила ему в правое плечо, откинув к стойке. С бокового входа в бар ввалилась та полицейская бабенка, пахнув холодным воздухом снаружи. Ее свалявшиеся волосы набухли кровью, сбоку по лицу змеились кровавые потеки. От слабости, ран и потраченных усилий она едва держалась на ногах. Бадди сунул руку под рубаху, где у него лежал отнятый у Ллойда Хопкинса пистолет, в то время как Элли пыталась примериться ко второму выстрелу. Боли от раны не было, однако рукав рубахи набряк черной, вязкой жидкостью. Люд вокруг орал и вопил, силясь сделать между собой и Бадди как можно больший зазор. Большинство были уже на полу или искали укрытия под столиками и хлипкими стульями.
Бадди ощутил, как тело меняется. Его словно растягивала, распяливала на разрыв какая-то незримая сила. Он взглянул на свои руки и увидел, что поры на них донельзя расширились, он был словно изрыт дырками в ноготь шириной. Из них источалась и выбрызгивалась черная жидкость, как при извержении малюсеньких вулканчиков. Они все более обильно проступали на лице, а на глаза изнутри давил словно мешок с водой, отчего глазницы набрякали и зрение туманилось. Великий червь набухал и грузно шевелился; чувствовалось, как он пускает щупальца по всему организму, отчего нутро сдавливалось мучительными спазмами. Одежда под прущими на волю наростами начала местами рваться, и наверху мелкими угрями ветвились завитки.
Рука Бадди нащупала ствол и вынула его из-за пояса. Дуло коповского пистолета дрогнуло, и он выпал из рук Элли, бессильно оседающей вниз по косяку. Бадди целился, сопровождая стволом ее движение. Ее он различал синеватой рябью, почти теряющейся на фоне сгущающейся черноты. Он мог ее сейчас убить или использовать для выхода той невиданной силы, что грозила его ошеломить. Бадди бросил пистолет и сделал шаг к поверженной полицейской.
Что-то прорвало дыру прямо в центре его существа. Из груди, обдавая столы и пол, рванул черный фонтан. Бадди кинуло вперед, прямо через Элли, и, чтобы как-то удержаться, он растопыренными руками заскреб по стенам. Чуя массивный шок, перенесенный организмом, открыл рот для вопля. В груди зияла здоровенная рана.
Он приложил к ней руки; вероятно, наконец он узрел своего черного червя, конвульсивно пожирающего гнилые остатки плоти. Движения его были судорожны и мучительны, как будто он чувствовал, что конец Бадди близок, и рвался сжевать то, что осталось от тела носителя, пока тот окончательно не изошел.
Повернув голову, он увидел в баре Лопеса, держащего у плеча крупноствольный дробовик. Рот Бадди был наполнен жидкостью. Она сочилась из углов рта, мешая говорить, и с подбородка стекала в рытвину раны на груди. Зрение отказало, и в тот момент, когда звено между червем и собственной сущностью оборвалось, Бадди ощутил внутри себя неимоверную глушь.
– Не излечиться, – пробулькал Бадди. В своей последней муке он скалился, а его рот был месивом из чего-то желтого и черного, как непрожеванные остатки осиного роя. – От рака не излечиться.
Бадди вслепую поднял ствол, и тут Лопес снес ему выстрелом полчерепа.
VI
К тому времени как прибыла полиция штата, останки Бадди Канцера на полу бара превратились в темную слипшуюся массу, и лишь изорванная одежда, сапоги и белая шляпа показывали, что у этого месива была когда-то форма человека.
Назавтра лег снег, и позднее кучи земли омрачили белизну городского кладбища, где хоронились тела. Похороны были не последние, потому как жертвы Бадди Канцера одолевались недугом, которым он их поразил. Кто-то умер быстро, другие угасали неделями. Дольше месяца никто не протянул.
Бар Рида закрылся. Закрылся и истонский мотель, поскольку Джед изошел следом за своим сыном Филом. Люди стали разъезжаться по новым местам, а городок стал приходить в упадок, словно бы Бадди изыскал способ сгноить и его улицы вместе с домами. Для Истона это было началом конца. Уехал даже Лопес, идя по следу боли и смерти в Колорадо. Там он пил пиво с Джерри Шнайдером, который рассказал ему о том, что видел на бенсоновской ферме. Он проехал через Вайоминг и Айдахо, а потом оказался в Небраске, где след подыссяк. Позднее Лопес вернулся в Нью-Гэмпшир и вместе с Илэйн Олссен осел возле Нашуа. Он никогда не забывал о Бадди Канцере. Кто ж забудет ракового ковбоя.
***
Посреди пустыни западной Невады открывает глаза человек в поношенной джинсе. Он лежит на песке, и хотя его безжалостно палит солнце, кожа у него не обожжена. Своего имени он не помнит; не помнит и того, как здесь очутился. Знает лишь, что нутро ему сводит боль и ему необходимо к кому-то притронуться.
Человек поднимается на ноги, и ковбойские сапоги из кожи варана кажутся ему странно знакомыми. Человек отправляется в сторону шоссе.
Демон мистера Петтингера
Епископ был похож на скелет с длинными, без морщин пальцами и выступающими руслами вен, извилисто струящимися по бледной коже словно древесные корни по снежному покрову. Лысая как коленка голова сужалась на темени в шишак; лицо было скрупулезно выбрито или же не имело волос в принципе, что лишний раз указывало на подавление плотских аппетитов. Облачен епископ был исключительно в пурпурные и багряные тона, сразу после белого воротничка, покоящегося на шее подобием сползшего нимба. Когда он встал для приветствия, текучие складки одежд смотрелись таким контрастом бледной остроте головы, что мне на ум невольно пришло сравнение с окровавленным кинжалом. Я неотрывно глядел, как пальцы его левой руки медленно и тщательно обвивают чашечку трубки, а правая нежно уминает в нее табак. Было что-то поистине паучье в том, как скрытно шевелятся его пальцы. Пальцы епископа мне не понравились, да раз уж на то пошло, мне не понравился и сам епископ.
Мы сели у противоположных сторон мраморного камина в его библиотеке, зарешеченный огонь которого был единственным источником света в обширном помещении, пока епископ не зажег спичку, которую поднес к своей трубке. Это действие как будто подчеркнуло глубину его глазниц и придало желтоватый оттенок белкам его глаз. Я смотрел, как при затяжках впадают его щеки, и когда сосущие движения стали мне непереносимы, я перевел взгляд на тома, расположенные на полках. Подумалось: сколько из этих книг епископ прочел. Он показался мне человеком из тех, кто книги недолюбливает, исподволь порицая семена крамолы и вольнодумства, которые они могут посеять в умах не столь вышколенных, как у него.
– Каково ваше самочувствие, мистер Петтингер? – спросил епископ, когда трубка, к его удовольствию, раскурилась.
Я поблагодарил его за заботу и ответил, что с некоторых пор чувствую себя гораздо лучше. У меня еще оставались некоторые нелады с нервами, и ночами я, бывало, метался во сне от грохота канонады и суеты крыс в окопах, но рассказывать об этом сидящему напротив человеку было бессмысленно. Были такие, кто возвращался в гораздо большей степени распада, чем я, с телами изувеченными, а умом, разбитым вдребезги, словно хрустальная ваза. Я каким-то образом умудрился сохранить все свои конечности, а отчасти и рассудок. Мне нравилось полагать, что Бог, по всей видимости, оберегает меня во всех моих перипетиях, даже когда складывалось впечатление, что Он повернулся к нам спиной и бросил нас на произвол судьбы, а в наиболее беспросветные моменты казалось, что Он давно меня отверг, если вообще когда-либо существовал.
По большому счету, людские воспоминания странны. Столько ужасов было перенесено среди нечистой плоти и грязи, что даже выбирать какой-нибудь конкретный казалось почти абсурдом, словно можно создать некую шкалу, в которой расположить по нисходящей преступления против человечности по силе их воздействия на индивидуальную психику. И тем не менее мысленно я раз за разом возвращался к стайке солдат на плоском, топком от слякоти пейзаже, над которым торчал один-единственный ствол черного, сожженного орудийным обстрелом дерева. У кого-то из солдат вокруг рта еще виднелась кровь, хотя они были притоплены в слякоти настолько, что сложно сказать, где здесь заканчивались люди и начиналась непролазная грязь. Их обнаружили в воронке от снаряда наступающие войска после того, как ожесточенный бой привел к небольшому смещению наших позиций: четверо британских солдат согнулись над свежим трупом пятого, работая над ним руками и отпластывая от костей куски теплого мяса, которые они жадно запихивали в рот. Убитый солдат был германским, но это, в сущности, не важно. Каким-то образом эта четверка дезертиров умудрилась существовать на протяжении недель на ничейной территории меж двух боевых порядков, кормясь телами убитых.
Суда как такового не было, не было и протокольной записи их казни. Бумаг при них давно не имелось, а свои имена перед оглашением приговора они назвать отказались. Их вожаку – во всяком случае, тому, к чьему верховодству они явно склонялись, – было за тридцать, а самому молодому не было еще и двадцати. Мне было разрешено сказать несколько слов от их имени, попросить о снисхождении за содеянное. Я стоял от них сбоку, читая молитву, а они стояли с завязанными глазами. И в это время их старший мне сказал:
– Я его вкусил. Отведал Слово, ставшее плотью. Теперь Бог во мне, а значит, я Бог. Вкус был ничего. Вкус крови.
Затем он повернулся лицом к наставленным винтовкам, и его неназванное здесь имя открылось небесной канцелярии. «Я Бог… я вкусил… с кровью», – этим я с епископом тоже решил не делиться. Я вообще не был уверен в воззрениях епископа касательно Бога. Порою я подозревал, что понятие о Вседержителе – не более чем удобный способ держать массы в узде, дающий утвердить собственное главенство. Сомневаюсь, что его теологические взгляды когда-либо выходили за пределы интеллектуальных поединков за бокалом хереса. Как бы этот человек вел себя в грязи окопов, я не знаю. Может статься, он бы там выжил, но только за счет остальных.