— Я веха века — сверхчеловека! — выставился навстречу группе Клавдии, а Лаптев остался в тени, конфузливо почесывая левую голую ступню правой.
Но манекенщица оставила без внимания обоих, применив свой излюбленный метод «исследования облаков». Зато Гурий Михайлович пришел в замешательство и забормотал: «Этого мне только не хватало!», а крохоборский полярник затормозил, как белый медведь у свежей проруби, и с аппетитом уставился на «Козла». Не веря себе, отказываясь поверить, он машинально потянулся к призраку картины пальцами, но так и не дотянулся.
— Простите, — услышал он за спиной чей-то горячий шепот. — Мне нужно кое-что уточнить.
Герасим Федотович почувствовал, как его теснят в сторону плечом, и в следующее мгновение увидел свою картину в руках нагловатого молодого человека с осетинской талией и холодными снайперскими глазами.
Герасим Федотович ухватился за уголок рамы с явным намерением за свое добро постоять, и постоять достойно.
— Смотри, Лапоть, а ты не верил! — возликовал Клавдии. — Я говорил, проймет… Эй, товарищи, экспонаты руками не трогать! Что за манеры, карамба-карамболь?!
Но тут послышались треск кустов и торопливый топот. Показались дружинники. Парусиновые штаны наступали неводом. На правом фланге, задевая кусты головой, мчался предводитель. Его чуб развевался по ветру, и оттуда сыпались электрические разряды. Слева, переваливаясь как баркас, надвигался Агап Павлович с тощим прутиком акации в руках.
— А-а-а! — кричал он, но теперь уже совершенно определенно.
Не успел «гладиатор XX века» опомниться, как его скрутили в бараний рог. Лаптев оказался проворнее и тенью метнулся в кусты, но его схватили на лету за ногу. На Стасике же повисло сразу трое дружинников.
— За что? Где аргументы! — ухитрился выкрикнуть из кучи тел Клавдии. — Вы не имеете пра…
— Вот уж действительно и пошутить нельзя! — уговаривал конвойных Лаптев: его уже вели по главной аллее.
— За что? С каких таких дел?! — прорычал Бурчалкин, награждая вожака коротким в печень.
— Лас… ласточку ему, — поперхнулся тот, валясь боком на дорожку.
— Он ни при чем! — пробовала заступиться за Стасика Карина. — Слышите вы, психи с бантиками! Он художник… Слышите!
Но художник дружинникам как раз и требовался.
Как ни блестяще сражался Бурчалкин, его все же одолели и сложили ему руки «ласточкой». Последнее, что он видел на месте схватки, это синие якоря на бицепсах чубастого, да руки полярника и Белявского, вцепившегося в «Голубого козла» с двух сторон. Стасик забился, как щука в неводе, а Козел, как показалось, подмигнул ему криво и гадко.
— Не трогать! — закричал Бурчалкин.
Но дружинники приняли это на свой счет и с удвоенной силой потащили Бурчалкина к выходу из парка. Там уже собралась несметная толпа во главе с Агапом Павловичем и стоял мотоцикл с коляской, из которой торчали к небу босые ноги «шутника» Лаптева.
К счастью для Бурчалкина, мотоцикл у дружины был один.
Глава XIV
Предъявите документы
— Бросьте врать, передвижнички! — рычал Стасик, мечась в запертой каморке штаба дружины. — Где вы сперли «Голубого козла»? Заладили свое: «Наш, наш»… Что он — птица Феникс, или вы его своими трудовыми из костра вытащили?
— Никто ничего не тащил, — отозвался Лаптев. — «Козлик» наш, потому что нам заплатили этой картиной за участие в киносъемках… Что ты на меня так смотришь? Перевели на деньги из расчета три рубля в день.
— Кто заплатил?
— Консультант по быту и реквизиту Белявский.
— Это какой? Кругленький, ластоногий? Ну, попадись он мне еще раз! Сволочь… Не густо же он вас одарил. Мне так по шесть рублей предлагали, и то отказался.
— Мы не из-за денег, — обиделся Лаптев. — Мы, собственно, на общественных началах.
— Ну, а на каких началах вы с «Козлом» в парк потащились? Босиком, в кофточке… Что за маскарад и кто из вас, простите, Арбенин?..
— А тебе-то какое дело? — вспылил на слове «Арбенин» Клавдии.
— А такое, что я влетел с вами без дела, как молочница в понятые. По чьей милости я тут нахожусь?
— Это ты «парусине» объясняй, а не нам, — сказал Клавдии спесиво. — Мы им приглашения не посылали.
— Обидно и возмутительно, — зябко пожал плечами Лаптев. — Ошиблись — так подскажите… А то сразу: «Вот они!»
— и в коляску.
— Я уверен, ими руководит чья-то злая воля, — заклокотал в надежде Клавдии. — Неспроста они так раскомандовались.
— При чем тут воля, — сказал Бурчалкин. — Страсть командовать заложена в человеке с детства. Административный рефлекс! С детства хочется скакать на палочке впереди пеших рядовых и быть главным «казаком» или «разбойником». Между прочим, вам эта страсть не чужда, разбойнички?
Клавдии сконфузился, но наглость не потерял:
— А тебе, конечно, хочется пешкодралом! — сказал он тоном, отрицающим всякую возможность такого хотения. — Ну и топай! Наши пути расходятся.
Заявление Клавдина было тут же опровергнуто: в дверях заскрежетал ключ, и появились дружинники во главе с чубастым.
Виктор слушал и мрачнел. До пенсии было далеко.
Скорописью он быстро превзошел Дюма и опостылил в редакции своими сочинениями. Сотрудники «Художественных промыслов» стали его избегать. Тогда он начал зачитывать рассказы пришлым активистам, рабкорам и пойманным в отделе писем жалобщикам. Жалобщикам рассказы нравились. Кытин их где-то понимал. И все равно радовался.
— Приветик! — сказал он Роману Бурчалкину, появившись в отделе культуры и быта. — Ты, старик, не видел случайно Белявского?
— Да где-то тут болтался, — сказал Роман. — Загорел бродяга, как лодочник, и врет еще больше прежнего. Просто уши вянут.
— Зачем ты говоришь «врет»? — заволновался о чем-то своем Виктор. — Просто у него не все сразу получается. А ты с ходу «уши вянут». Ты, Бурчалкин, стал такой въедливый, что тебе пора просто «Роман Бур» подписываться. Честное слово! Кстати, оно эффектней, короче и ко времени… А то, не дай бог, спутают: слыхал, как Сипун разделал твоего однофамильца из Янтарных Песков?
— Еще бы! — сказал Роман. — Такой шум вокруг этого, что до сих пор в ушах звенит.
А звон был поднят действительно большой.
Когда Агап Павлович Сипун лично выловил в Янтарных Песках «гладиаторов XX века» и представил их как злостных символистов на страницах «Южной здравницы», на эстрадной бирже начался бум. Подобной ажиотации тут не было давненько. Конферансье Лесипедов и его подельник Нешуйский продали с молотка пьесу «Накипь», три музыкально-эксцентрических обозрения и девять клоунад. В субботу вечером они уже торговали репризами и подписями под моментальными карикатурами.
Собратья по оружию от них не отставали. Разбойный эстрадный цех содрогался от грохота молотков и веселящих сердце криков: «Раззудись, плечо — куй, пока горячо!»