Глава XVII
Беседы у рояля
Получив внезапное приглашение от Карины, Герасим Федотович истолковал эту приятность по-своему и, разнежившись, поехал в гости с большим, как сноп, букетом цветов. Намерения у него были самые решительные и, не полагаясь на декоративную часть, он захватил еще и плетеную корзинку с праздничным набором: вино, консервы, фрукты.
В дороге он продумал, как начнет: «Я человек серьезный», — и закончит: «У ваших ног прошу руки».
Отпустив такси, Герасим машинально перекрестился и поднялся на второй этаж. Его сердце трепыхалось так, будто он одолел девятый. Он дал себе успокоиться, распушил букет и нажал кнопку звонка.
В прихожей послышался цокот каблуков и возглас: «Это он!»
Дверь отворила Карина. По лицу любимой было видно, что возглас предназначался не Герасиму Федотовичу. Тем не менее она подставила щечку и велела отнести корзину на кухню. К огорчению Герасима Федотовича, из комнаты уже доносились приглушенные голоса.
— Собралась чудесная компания, — порадовала Карина. — Ты вовремя. У нас такой интересный разговор!..
Разговор был настолько интересным, что Карина не стала отвлекать гостей. Она тихонько провела Герасима Федотовича в угол комнаты и посадила возле пианино.
Герасим отвык от домашних компаний и чувствовал себя неуютно, тем более что гости, сгрудившиеся под сенью тусклого торшера, говорили чудно и конспиративно.
— Я понимаю Хемингуэя! — вздохнула гладкая крупнотелая гостья, с трудом кутаясь в коротковатый мохеровый плед. — Это праздник, который всегда со мной… даже когда я стираю.
— М-да, Хемингуэй — это вещь, — согласился борцовского вида мужчина с приплюснутыми ушами. Шея у него практически отсутствовала, и он был настолько квадратен, что глаза невольно искали на нем черную рюмочку и надпись: «Не кантовать!» — И я его понимаю. Да и меня бы он тоже понял. Такой уж он человек.
— Извините, но я вся во власти Кафки, — интимно доложила женщина в кожаном сарафане и, с опаской поглядывая на чулок, обвила ножку стула.
— Кафка — это превосходно! — сказал квадратный, косясь на блюдо с бужениной.
— Да, он близок формалистам, — молвил бородатый гость в сильно мятых брезентовых штанах, — но мне лично гораздо ближе экзисиз… э… эксисенц… о черт, натощак не выговоришь!.. экзюстанц… Словом, вы сами понимаете, о чем я.
— Экзюсти — летчик и выпить не дурак! — самодовольно выпалил квадратный. — Это я и без завтрака вам скажу.
— Экзюпери! — предложил квадратному позавтракать сарафан.
— А я о чем?! — вспыхнул сплюснутыми ушами квадратный. — «Принц и нищий» — моя настольная книга! — и обидчиво пфыкнул.
— Экзистенциализм… вот! — прорвало, как нарыв, брезентового. Он приосанился и горделиво посмотрел на Герасима Федотовича. Тот натянуто улыбнулся. Имена иностранных летчиков наводили на него тоску, и он проникся боязливым уважением к собеседникам, из которых никто не был ему знаком.
— А знаете, как я читаю Киплинга? — спертым голосом оповестил сарафан.
С базы его путь лежал в Лужники.
Возле касс стадиона бушевали поклонники бразильской системы. Им хотелось увидеть живого Пеле. Но для этого надо было пробиться сквозь железные ворота и кордон цепких контролеров.
Гурий Михайлович презирал футбол. Но не будучи знаком с системой бразильской, он прекрасно усвоил свою собственную. Порывшись под сиденьем; он выставил на ветровое стекло замызганную картонку «Проезд всюду», набрал скорость и распечатал ворота проворней всякого Пеле.
В кассы Гурий Михайлович проник с глубокого тыла. Отыскав потайную дверцу, он просунул туда дюжину банок с лаком, получил столько же сиреневых билетов и, распихивая радиатором поклонников Пеле, помчался в ГАИ.
— Здоровеньки булы! — закричал он, заходя в комнату, увешанную семафорными плакатами и фотографиями автомашин всмятку. — Категорически приветствую вас, товарищ Кандыба!
— А, явился, «писатель», — неуважительно откликнулся капитан Кандыба. — Ну где же статья «Кандыба зорок»? Где книга «На красный свет»?
— Ай, ай! — покачал головой Гурий Михайлович. — Совсем издергали человека аварии. Ну разве так можно? И железные нервы отдыха требуют… Сходили бы вечерком на футбол, посмотрели бразильцев, а?
— Бразильцев? — сказал Кандыба, собирая воедино всю накопленную на дорогах иронию. — Неужто и это можешь? Трепач ты, Гурий Михайлович! И кто тебя только за язык тянет?
Гурий Михайлович тяжело задышал носом и отступил на шаг, чтобы лучше было видно, как он обижен. Закончив сцену, он молча положил на стол два сиреневых билета и потащился к выходу. При этом он еще нервно дергал плечами, как бы силясь встряхнуть незаслуженно взваленные на него упреки.
— Погоди, Гурий Михайлович, — засмущался Кандыба. — Деньги-то за билеты получи.
— Отношения дороже денег! — сдавленно и в то же время возвышенно сказал Белявский. — Я к вам всей душой, а вы?..
Кандыбе сделалось стыдно.
— А я что? Без души, что ли?
Белявский проворно вернулся и лег животом на капитанский стол.
— Знаете, что говорит моя жена? — сказал он, лучась печалью. — Ты умрешь, говорит, Гурий, в чужой приемной по чужому делу.
— Ну вот… «умру». Скажешь же такое!..
— И скажу. Прямо. По-мужски. Верните, товарищ Кандыба, права автолюбителям Лесипедову и Эльдовичу.
Кандыба опешил.