Поразительно, как много можно узнать о человеке из Интернета. Вот он, Феликс, сидит в своей глухомани и читает в Гугле, как Тони и Сэл вовсю наслаждаются жизнью, не подозревая о том, что за ними ходит незримая тень: наблюдатель, соглядатай, преследователь.
Чего ждал Феликс? Он сам не знал. Удобного случая, удачного стечения обстоятельств? Подходящей минуты, чтобы вступить в конфронтацию? Момента, когда перевес сил окажется на его стороне? Он хотел невозможного, но подавленный гнев придавал ему сил. Гнев и жажда справедливости.
Он понимал, что его слежка на расстоянии слегка отдавала безумием, но только слегка. Но в его жизни открылась другая область, граничащая с полноценным умопомрачением.
Все началось с того, что он стал считать, сколько лет было бы теперь Миранде, будь она жива. Ей было бы пять, потом шесть; у нее бы уже выпадали молочные зубы; она бы училась писать. Все в таком духе. Поначалу лишь смутные грезы. Сны наяву.
Но очень скоро эти мечтания почти превратились в уверенность, что она все еще рядом с ним, только невидима. Назовем это причудой, капризом, актерской игрой: на самом деле он в это не верил, но принял фантазию как реальность. Он возобновил свои походы в уилмотскую библиотеку за детскими книжками, но теперь читал их вслух по вечерам. Отчасти чтобы развлечься и не терять форму – его голос остался таким же глубоким и колоритным, как прежде, но лишняя тренировка не помешает, – отчасти из-за потворства иллюзии, которую сам же и создал. Была ли там девочка, слушавшая его? Нет, ее не было на самом деле. Но ему нравилось думать, что она есть.
Когда Миранде было пять, шесть, семь лет, он помогал ей делать уроки; естественно, в школу она не ходила. Была на домашнем обучении. Они сидели за кухонным столом, на старых деревянных стульях.
– Шестью девять? – спрашивал он.
Она была такой умной! Почти никогда не ошибалась.
Они вместе завтракали, обедали и ужинали, и это было хорошо, потому что иначе он иногда забывал бы поесть. Она ласково его бранила, если он плохо ел. Доедай все, что лежит на тарелке, говорила она ему. Ее любимой едой были макароны с сыром.
Когда ей исполнилось восемь, он научил ее играть в шахматы. Она быстро училась и уже очень скоро стала выигрывать у него две из трех партий. Как серьезно она изучала доску, покусывая кончик длинной косички, которую научилась заплетать сама. Как Феликс радовался, – но втайне, – когда Миранда выигрывала у него, хотя притворялся расстроенным. Она смеялась. Она знала, что он притворяется. Если же он был расстроен по-настоящему, она всегда проявляла сочувствие. Какая чуткая, добрая девочка! Он старался, чтобы она не видела его ярость. Ярость, которую он копил против Тони и Сэла. Потому что Миранда могла испугаться. Когда он следил за их передвижениями в Интернете, бормоча вслух проклятия, ее никогда не было в комнате.
Днем она часто ходила гулять, играла в полях или в лесу за домом. Феликс видел, как облако бабочек взмывало над лугом: наверное, это она их вспугнула. Когда в лесу поднимали шум сойки или вороны, он понимал, что Миранда гуляет там. При ее приближении белки стрекотали, прыгая с ветки на ветку, куропатки вспархивали из высокой травы. В вечерних сумерках светлячки освещали ей путь, совы приветствовали ее приглушенным уханьем.
Зимой, когда подъездную дорожку скрывал снег и ветер выл среди голых деревьев, она все равно убегала на улицу с утра пораньше. Одевалась легко, не по погоде, и не слушала, что Феликс ворчал о перчатках и шапке, но ни разу не простудилась. На самом деле она вообще никогда не болела, в отличие от него самого. Когда он болел, она ходила на цыпочках вокруг него, полная беспокойства; ему же не нужно было беспокоиться за нее. С ней не могло случиться ничего плохого. Все плохое уже случилось.
Она никогда не спрашивала у него, почему они живут только вдвоем, в этой хижине, вдали от людей. Он ничего ей не рассказывал. Для нее это стало бы потрясением: узнать, что ее не существует. Не существует в обычном смысле.
Однажды он услышал, как она поет. Прямо под окном. Это была не фантазия, не греза. Не отчаянный вымысел, не самообман. Он действительно услышал ее голос. Но это не стало ему утешением. Наоборот, он испугался.
– Все зашло слишком далеко, – строго сказал он себе. – Прекращай, Феликс. Возьми себя в руки. Выбирайся из своей берлоги. Пора восстанавливать связь с реальностью.
8. Веди сюда всю шайку
Вот почему на девятом году изгнания – когда Миранде было двенадцать – мистер Герц устроился на работу. Это была не самая престижная работа, но Феликс не огорчался: он и не собирался высовываться. Вернуться в мир, возобновить связь с людьми – он надеялся, это поможет ему возвратиться с небес на землю. Он потихоньку сходил с ума, теперь он это понимал. Слишком долго жил в одиночестве, снедаемый горем, слишком долго терзался обидой. Он как будто очнулся после тяжелого сна, затянувшегося на годы.
Эту работу он нашел по объявлению на местном сайте вакансий. Преподаватель учебного курса «Грамотность через литературу» во Флетчерской исправительной колонии внезапно занедужил – и недуг оказался смертельным. Замену искали в срочном порядке. Работа временная. Требуется опыт преподавательской деятельности, хотя Феликс предполагал, что не слишком большой. Заинтересованным лицам просьба писать…
Феликс был заинтересован. Он отправил письмо с почты мистера Герца, сообщив о готовности взяться за эту работу. Потом составил фальшивое резюме, подкрепив его столь же фальшивыми рекомендациями двадцати-тридцатилетней давности от нескольких никому не известных школ в Саскачеване, за подписью директоров, которые к данному времени наверняка отошли к праотцам или давно переехали во Флориду. Он был на девяносто процентов уверен, что проверять никто не станет: в конце концов, он только временный заместитель. Он написал в сопроводительном письме, что уже несколько лет на пенсии, но хочет по мере сил послужить обществу в благодарность за все, что общество сделало для него.
Ответное письмо с приглашением на собеседование пришло почти мгновенно, из чего он заключил, что других претендентов на должность не было. Тем лучше: похоже, они и вправду в отчаянном положении, и он получит работу по умолчанию. Он уже уговорил себя, что ему нужна эта работа. Возможно, она открывала определенные перспективы.
Он привел себя в порядок – в последнее время он не следил за собой и изрядно поизносился, – специально съездил в Уилмот и купил в стоке темно-зеленую рубашку плебейского вида. И даже подровнял бороду, которую отращивал все эти годы. Теперь она стала седой, почти белой и вкупе с кустистыми седыми бровями смотрелась весьма впечатляюще. Он надеялся, что похож на мудреца.
Собеседование проходило не в самой Флетчерской исправительной колонии, а в «Макдоналдсе» неподалеку. Женщине, проводившей беседу, было хорошо за сорок, и она ухаживала за собой: платиновая блондинка с розовой прядью, блестящие сережки, аккуратный маникюр, модный серебряный лак. Она представилась как Эстель. Без фамилии. Хороший знак, свидетельствующий, что она хотела подружиться с ним. Эстель объяснила, что сама не работает во Флетчерской колонии: она профессор на кафедре литературы в Университете Гуэлфа и курирует учебный курс удаленно. Также она заседает в нескольких консультативных комиссиях, работающих на правительство. В частности, в министерстве юстиции.
– Мой дед был сенатором, – сказала Эстель. – Благодаря его связям мне открыт доступ в определенные сферы. Я знаю всю внутреннюю кухню, можно сказать и так. И признаюсь вам честно, программа «Грамотность через литературу» была в большей степени… в общем, это моя идея. Пришлось за нее побороться, но я ее все-таки продавила!
– Это достойно восхищения, – сказал Феликс.
– Мы все стараемся по мере сил, – ответила она. – Умерший преподаватель был замечательным человеком; многим будет его не хватать, все было так неожиданно, настоящее потрясение. Он очень старался; он добился… то есть он прилагал все усилия, с учетом условий, в которых ему приходилось… мы все понимаем, что нельзя ожидать слишком многого.
Феликс кивал и поддакивал в нужных местах, делал сочувствующее лицо, смотрел ей в глаза. В ответ Эстель улыбалась все чаще и чаще. Все шло как надо.
Покончив с вводной частью, Эстель приступила непосредственно к собеседованию. Она сделала глубокий вдох и произнесла:
– Кажется, я вас узнала, мистер Герц. Несмотря на бороду, которая, надо сказать, смотрится знатно. Вы Феликс Филлипс? Знаменитый театральный режиссер? Я посещаю Мейкшавегский фестиваль сколько себя помню. С раннего детства. Дедушка нас приобщил. У меня большая коллекция театральных программок!
Вот и вся маскировка.
– Да, – сказал Феликс, – но на эту работу я устраиваюсь как скромный учитель по имени мистер Герц. Чтобы их не напугать.
– Ясно. – Эстель опять улыбнулась, но неуверенно. Безоружный пожилой театральный режиссер всерьез рассчитывает напугать закоренелых преступников, отбывающих тюремное заключение? Правда?
– Если в отделе кадров узнают, кто я, они скажут, что я им не подхожу, потому что у меня слишком высокая квалификация для этой должности.
Эстель улыбнулась увереннее: этот довод был более убедительным.
– Пусть это будет нашей маленькой тайной, – Феликс понизил голос, перегнувшись через стол. – Будьте моей конфиденткой.
– Как это весело! – Ей понравилось. – Конфидентка! Как в пьесах периода Реставрации! В «Городской наследнице» или…
– У Афры Бен, – сказал Феликс.
– Только учтите, что конфиденты были у грабителей и разбойников.
Ее познания произвели на него впечатление: это была малоизвестная пьеса, которую вряд ли сейчас кто-то ставит.
– Может быть, я с детства мечтала податься в разбойники, – рассмеялась она. – Но если без шуток, это действительно большая честь! Я видела почти все ваши спектакли. В Мейкшавеге, когда вы работали на фестивале. Меня просто сразил ваш «Король Лир»! Он был такой… такой…
– Беспощадный, – подсказал Феликс, вспомнив одну из самых восторженных рецензий.
– Да, – сказала Эстель. – Беспощадный. – Она помедлила. – Но эта должность… Конечно, у вас слишком высокая квалификация. Вы же понимаете, это не полная занятость. Всего три месяца в году. Вам никто не предложит оклад, соразмерный…
– Нет-нет, – перебил ее Феликс. – Обычная ставка. Я, можно сказать, уже вышел на пенсию и подрастерял форму.
– На пенсию? Вам еще рано на пенсию, – сказала Эстель. Бессознательный комплимент, рефлекс всякого вежливого человека. – Это была бы большая потеря.
– Вы слишком добры, – сказал Феликс.
Они замолчали.
– Вы же понимаете, что это тюрьма, – наконец проговорила Эстель. – Вы будете преподавать осужденным преступникам. Цель нашего курса – повысить их общую грамотность, чтобы они смогли устроиться на нормальную работу и занять достойное место в обществе, когда выйдут на свободу. Стоит ли тратить на них ваш талант?
– Это будет серьезное испытание, – сказал Феликс. – Но я никогда не боялся трудностей.
– Давайте начистоту, – сказала Эстель. – Все они с норовом, некоторые заводятся с полоборота. Неизвестно, что будет, если кто-то из них психанет. Я не хочу, чтобы вы… – Она явно уже представляла себе Феликса, лежащего на полу в луже крови, с самодельным ножом в горле.
– Любезная леди, – проговорил Феликс, прибегнув к своему лучшему великосветскому сценическому акценту, – на заре европейского театра актеров почитали отбросами общества наравне с уголовниками. И я знал многих актеров – они вечно выходят из себя. Тонкие, артистичные натуры. Существуют проверенные методики, как с этим справляться. После моих занятий они гарантированно научатся самоконтролю.
Эстель еще сомневалась, но все же сказала:
– Ну что ж, если вы готовы попробовать…
– Но я буду строить программу по-своему, – сказал Феликс, искушая судьбу. – Мне нужна определенная степень свободы в выборе произведений. – Семестр только начался, умерший преподаватель провел от силы один-два урока, так что у Феликса будет простор для творчества. – Что они обычно читают на этом курсе?
– Мы обычно используем «Над пропастью во ржи», – сказала Эстель. – Почти каждый год. Некоторые рассказы Стивена Кинга, им нравятся такие вещи. «Загадочное ночное убийство собаки». Многие ученики отождествляют себя с главным героем, и она очень легко читается. Короткие предложения.
– Я понял, – сказал Феликс. «Над пропастью во ржи», чтоб мне провалиться, подумал он. Банальщина для среднего школьного возраста. Мы говорим о тюрьме усиленного и особо строгого режима, о взрослых людях, повидавших на своем веку столько, что вам и не снилось. – Но у меня свои методы.
– Боюсь спросить, что за методы, – Эстель склонила голову набок, изящно выгнув шею. Теперь, когда она приняла его на работу, напряжение спало, и можно было кокетничать. Не распаляйся, Феликс, сказал он себе. У нее нет обручального кольца, так что поберегись. Не начинай то, что не сможешь закончить.
– Шекспир, – сказал Феликс. – Вот мой метод.
– Шекспир? – Эстель, которая наклонилась вперед, теперь резко откинулась на спинку стула. Неужели она передумала? – Но Шекспир слишком… У него много слов. У них сразу отобьет охоту… Может быть, стоит взять что-то более подходящее для их уровня… Сказать по правде, некоторые из них почти не умеют читать.
– Думаете, что шекспировские актеры много читали? – сказал Феликс. – Это были ремесленники, как… – Он привел первую пришедшую на ум аналогию, возможно не слишком удачную: – Как каменщики. Они никогда не читали пьесу целиком; только запоминали свои реплики и режиссерские ремарки. Они импровизировали на сцене. Текст не был священной коровой.
– Да, я знаю, но… – сказала Эстель. – Но Шекспир такой классик.
Слишком хорош для них, вот что она имела в виду.
– Он не собирался становиться классиком! – сказал Феликс, добавив в голос капельку возмущения. – Для него классикой были… ну, скажем, Вергилий или Геродот. Он был простым актером-антрепренером, пытавшимся как-то держаться на плаву. Это чистой воды везение, что у нас есть Шекспир! При жизни его произведения не публиковались! Его друзья собирали пьесы по кусочкам – компания старых, давно сошедших со сцены актеров, пытавшихся вспомнить свои давние роли – уже после его кончины!
Когда сомневаешься, сказал он себе, продолжай говорить. Старый актерский прием на случай, если забудешь слова на выступлении: говори что угодно, лишь бы было красиво и подходило по смыслу, пока суфлер не подскажет нужную реплику.
Эстель озадаченно нахмурилась.
– Да, но при чем здесь…
– Лучший учебный прием – непосредственное соприкосновение, – авторитетно заявил Феликс.
– Какое соприкосновение? – Эстель не на шутку встревожилась. – Вы должны уважать их личное пространство, вам не разрешается…
– Мы будем ставить Шекспира, – сказал Феликс. – Я имел в виду обучение через постановку. Мы будем инсценировать пьесы. Это единственный способ понять характер персонажей. Не волнуйтесь, мы выполним все, что положено по программе. Они будут писать сочинения и выполнять письменные задания. Я буду ставить оценки. Как я понимаю, именно это и требуется.
Эстель улыбнулась:
– Вы такой идеалист! Сочинения? Честное слово, я…
– Размышления в письменной форме, – сказал Феликс. – О пьесе, которая у нас в работе.
– Вы правда считаете, что сумеете их заставить писать сочинения? – спросила Эстель.
– Дайте мне три недели, – сказал Феликс. – Если за три недели у меня ничего не получится, мы начнем изучать «Над пропастью во ржи». Обещаю.
– Договорились, – сказала Эстель. – Желаю удачи.
Первые недели прошли не без проблем, что и следовало ожидать. Феликсу с Шекспиром приходилось прокладывать путь к вершине по тернистым тропам, и Феликс быстро убедился, что не настолько готов к работе в условиях тюрьмы, как ему представлялось. Ему пришлось насаждать свой авторитет, ставить учеников на место. Был момент, когда он всерьез собирался уйти, отказавшись от этой затеи. Кто-то из учеников бросил ходить на занятия, но те, что остались, были действительно заинтересованы, и уже очень скоро Шекспировский курс Флетчерской исправительной колонии стал настоящим хитом. При всех скромных возможностях это была современная, передовая трактовка Шекспира; даже, можно сказать, авангардная, говорил Феликс, подробнейшим образом объяснив классу значение термина. Это было очень круто. После первого сезона люди выстраивались в очередь, чтобы записаться на курс. Удивительно, но их оценки по чтению и письму улучшились в среднем на пятнадцать процентов. Как этот загадочный мистер Герц добился таких результатов? Кто-то с сомнением качал головой, кто-то подозревал обман. Но нет, объективное тестирование подтвердило, что все было честно. Результаты были настоящие.