- Да, да, да, - закивал Кирилл Васильевич. - Перед вашим приходом я как раз об этом рассказывал.
- А для того чтобы обеспечить привычную, роскошную и беззаботную жизнь господствующего класса, правительство продолжало продавать зерно за границу. Министр Вышнеградский до последнего противился принятию каких-либо ограничительных мер по вывозу зерна: "Сами не будем есть, но вывезем", - сказал он, будто когда-нибудь недоедал, будто когда-нибудь голодали его дети...
Но разве одни эти годы были голодными? - продолжал Василий Васильевич. - Лев Толстой, как никто знавший русскую деревню, говорил: "Если под голодом разуметь недоедание, не такое, от которого тотчас умирают люди, а такое, при котором люди живут, но живут плохо, преждевременно умирая, уродуясь, не плодясь и вырождаясь, то такой голод вот уже двадцать лет существует для наших крестьян".
- Граф Толстой был известный бунтарь и анархист, - в сердцах выпалил Лев Васильевич. - Разве в неурожае и, как следствие, голоде повинно правительство? То Божья воля - Господь карает нас за грехи.
- Ах, верно, Лёвушка, верно! - воскликнула Феодора Павловна. - Господь карет нас за грехи!
- А вот в этом я с вами, пожалуй, соглашусь! - Василий Васильевич вдруг стукнул себя по коленке. - А в союзники приглашу Жозефа де Местра, идеолога контрреволюции, отца консерватизма вообще и нашего русского консерватизма, в частности. Он сказал, что революция всегда Божье наказание высших классов за забвение своего предназначения по отношению к народу, за безумную роскошь и политические интриги.
- Он так сказал? - недоверчиво переспросил Лев Васильевич.
- Да, можете не сомневаться, - вместо Василия Васильевича подтвердил Кирилл Васильевич. - Однако, вы напрасно выступаете апологетом революции, - обратился он к Василию Васильевичу. - Я полностью согласен с вами в том, что сама власть - главная виновница её, но вы забываете о разрушительной силе революции. Буря не разбирает, что сметает на своём пути, после неё остаются одни обломки.
- Неправда! - с неожиданной силой выкрикнул Василий Васильевич и его голос задрожал. - Революция сметает всё старое, отжившее, мешающее движению вперёд! Да, в ней есть очистительная беспощадность, но ещё Гегель доказал, что она необходима для избавления, отрицания всего, что мешает новой более высокой жизни. Карл Маркс назвал революцию "локомотивом истории", и был прав; кто выступает против революции, - выступает против истории!
- Но позвольте, братец... - попытался вмешаться Лев Васильевич, а Сергей не смог сдержать возмущённого возгласа.
- Посмотрите, как мы жили раньше, - не слушая их, продолжал Василий Васильевич. - Не говоря уже о власти, которая сама себе подписала приговор, не говоря о тупом животным существовании народа, лишённого света и благодати, у нас даже бог был каким-то убогим, обречённым, не вызывающим ничего, кроме отвращения. Помните, у Вяземского:
Бог грудей и жоп отвислых,
Бог лаптей и пухлых ног,
Горьких лиц и сливок кислых,
Вот какой он - русский бог.
Бог голодных, бог холодных,
Нищих вдоль и поперёк,
Бог имений недоходных,
Вот какой он - русский бог.
К глупым полон благодати,
К умным беспощадно строг,
Бог всего, что есть некстати,
Вот какой он - русский бог.
- Васенька, ты что?! - охнула Феодора Павловна. - О Боге?!
- Революция - наше спасение! - всё более и более волнуясь, говорил Василий Васильевич. - Только она выведет нас к будущему, в котором не останется нынешних мерзостей; только она пробудет к жизни тысячи талантов и мы увидим блестящих государственных деятелей, выдающихся полководцев, гениальных учёных, поэтов и писателей, которым революция расчистит дорогу и даст развернуться во всю мощь. Революция это не только разрушение, - это могучее созидание, вот в чём её великая сила! - у него перехватило дыхание и он закашлялся, показывая, что не может больше говорить.
***
- Вот вы утверждаете, что революция дает дорогу талантам и поднимает наверх талантливые личности, а Кирилл Васильевич рассказывал иное: как она, напротив, не дала развернуться выдающимся людям, - заметил Сергей, которому сильно не понравилась речь Василия Васильевича.
- Верно, молодой человек, вы точно отразили мою мысль, - согласился Кирилл Васильевич. - Я прибавлю, к тому же, что в нашей революции наверх поднимается вся муть со дна, самые отвратительные типы.
- Что есть, то есть, - подхватил Лев Васильевич. - А сколько нерусских фамилий! По слухам, вождь большевиков Ленин тоже полукровка...
- Не знаю и не хочу знать об их национальной принадлежности, - отдышавшись, возразил Василий Васильевич. - Возможно вас покоробит моё сравнение, но апостолы Христа тоже, в сущности, не имели национальности - они отказались от национальности для того чтобы стать его апостолами. Так и апостолы революции: неважно, кто они по рождению - все они служители её... А Ленин... Ленин - удивительный человек. В нём будто собрались вековые надежды народа, отмщение врагам его, суровое воздаяние им - и, одновременно, мечты о царствии божьим на земле и вселенском счастье, столь свойственные русскому человеку. Ленин именно такой вождь, который нужен революции - умный, страстный, умеющий быть беспощадным и милостивым, не заигрывающий с народом, но необыкновенно близкий к нему; доступный и великий, умеющий понять и почувствовать биение народной жизни.
- Какая уж там "народная жизнь"! Немецкий шпион; разрушитель, набравшихся западных марксовых идей, чуждых России, - пробурчал Лев Васильевич.
- Так и есть - он немецкий шпион, - поддержал его Сергей.
- Вы где видели Ленина? - в то же время спросил Кирилл Васильевич с некоторой ревностью.
- Насчёт немецкого шпиона я и говорить не стану: сколько наши газеты трубили об этом, а нашли ли хоть один факт, кроме того, что немцы пропустили Ленина через свою территорию? Да мало ли политических эмигрантов таким образом вернулись в Россию: как же ещё им было проехать, как не через Германию, если другие страны не пропускали, - ответил Василий Васильевич. - Что касается марксовых идей, то Маркс был далеко неглупый человек, и идеи его не глупы. А насчёт применения их к России, Ленин, насколько я заметил, не догматик: он не подгоняет жизнь под идеи, наоборот, - идеи под жизнь... Где я его видел? - обратился он к Кириллу Васильевичу. - Во время его выступлений в доме Кшесинской. Как он выступает: ясно, убедительно, не рисуясь, но с железной логикой, неотразимо!
- А почему в доме Кшесинской? - удивилась Феодора Павловна. - Разве он её родственник?
Братья дружно рассмеялись.
- Ах, maman, вы совершенно отстали от политики! - сказал Лев Васильевич. - Да ведь там был главный штаб большевиков.
- Неужели? А что же сама Кшесинская? - продолжала удивляться Феодора Павловна.
- Я вам отвечу, - я знаю подробности этого дела от своих бывших однокашников, - вмешался Сергей. - Это из ряда вон выходящее безобразие, впрочем, вполне революционное, - он искоса взглянул на Василия Васильевича. - После Февраля и отречения государя Кшесинская покинула свой дом, слишком известный у нас, и его самовольно захватили солдаты из бронедивизиона.
- Солдаты? - ужаснулась Феодора Павловна.
- Революционеры, maman, называют это "грабь награбленное", - пояснил Лев Васильевич с кривой усмешкой, а Сергей продолжал: - Затем они, будто это их собственность, передали дом большевикам, и он превратился, как писали наши газеты, в "главный штаб ленинцев". Ленин часто бывал здесь: с балкона этого дома выступал с подстрекательскими речами перед толпой.
Кшесинская, однако, предприняла попытки вернуть свою собственность. В письме на имя прокурора Петроградской судебной палаты она просила: "1) Принять меры к освобождению моего дома от посторонних лиц и дать мне возможность спокойно вернуться в него. 2) Начать расследование по делу о разграблении моего имущества в том же доме". Но прокурор лишь запросил управление бронедивизиона о "возможности освободить от постоя дом Кшесинской ввиду её ходатайства" и затребовал от комиссариата милиции Петроградского района "дознание о расхищенном имуществе". Тогда по поручению Кшесинской её адвокат Хесин возбудил в суде гражданский иск о выселении. В качестве истица был указан "кандидат прав В. И. Ульянов (литературный псевдоним - Ленин)". Да, Ленин ведь кандидат прав, юрист по образованию, даже вёл какие-то гражданские дела, и говорят, успешно, но предпочёл деятельность революционера... В случае с домом Кшесинской он себя защищать не стал, а нанял адвоката Михаила Козловского.
В мае сего года мировой судья 58-го участка Чистосердов постановил: "Выселить из дома N 2-1 по Большой Дворянской улице в течение 20 дней все находящиеся там незаконно занявшие его организации со всеми проживающими лицами и очистить помещение от их имущества". Иск в отношении Ульянова-Ленина был оставлен без рассмотрения в связи с непроживанием ответчика в доме Кшесинской. После этого большевики вынуждены были официально заявить о выезде из этого дома, но фактически оставались там до июльских событий, когда пытались захватить власть в Петрограде, но были разгромлены. После этого дом Кшесинской был захвачен правительственными войсками, но представьте себе, солдаты теперь уже правительственных войск тоже не пожелали покинуть его, разрушая и растаскивая всё, что ещё осталось.
Адвокат Хесин продолжал подавать новые иски, теперь добиваясь не только возвращения здания прежней владелице, но и возмещения всего нанесённого ущерба, который он оценил в треть миллиона рублей... Вот вам "очистительная сила" революции, - он вновь взглянул на Василия Васильевича, - но, в сущности, неприкрытый грабёж. Сама Кшесинская покинула Петроград, не надеясь на успех; она уехала на Кавказ - сейчас все уезжают туда под защиту местных князей, которые обещают подавить революцию и навести порядок в стране...
- Да, грабёж, если вам угодно, - спокойно согласился Василий Васильевич, - а почему бы нет? Впрочем, если вы хотите перевести разговор в область юстиции, то это не грабёж, а конфискация незаконно нажитого имущества, - таким образом, революция не нарушает законность, а восстанавливает её. Сколько таких особняков построено в России на деньги, которые были украдены, присвоены, отняты у народа? Теперь он возвращает себе всё это, и вас как юриста могут смущать лишь способы возвращения, но ни в коем случае ни сущность его - повторяю, полностью законная.
- Вот, вот, способы! - не выдержал Кирилл Васильевич. - Дикари, варвары, вырвавшиеся на свободу рабы, ломающие и портящие всё, что попадается им под руку, безжалостно растаптывающие даже те жалкие ростки западной культуры, что пробились на нашей скудной почве. Что уж говорить о высоких материях, - поглядите, что творится в городе: тротуары заплеваны, гадят прямо на улицах, не могут до нужника дойти; обращение хамское, незнакомым людям говорят "ты"; злоба зависть, враждебное и презрительное отношение ко всем, кто отличается от них.
О, нет, я не защищаю Кшесинскую и ей подобных, они сами воспитали этих варваров, но мне страшно за будущее России. Что мы получим взамен деспотической империи - варварское королевство, где будут царить хаос и ужас, пока на троне не окажется самый жестокий и хитрый из всех дикарей, который во имя прочности своей власти не остановится ни перед чем? What terrible times come! Бедная Россия!
- А всё от того, что без царя и православия решили обойтись, - назидательно произнёс Лев Васильевич. - Ваша либеральная братия постаралась.
Кирилл Васильевич хотел что-то возразить, но его перебил Василий Васильевич:
- Дикари и варвары? Сейчас - да, но как же им быть другими, если никто не приучил их к культуре? Она была достоянием избранных, а народу действительно оставались невежество и дикость. Но революция принесёт культуру самым широким народным массам; погодите немного, и вы увидите подлинных народных интеллигентов, которые в отличие от прежних, растерянных и подавленных, будут полны оптимизма и свежих жизненных сил. Как показывает исторический опыт, это происходит достаточно быстро - буря скоро пройдёт и на очистившемся небе засияет яркое солнце. Пусть же сильнее грянет буря! Да здравствует революция!
***
Братья подавленно молчали, Сергей недобро посматривал на Василия Васильевича, - тогда вмешалась Феодора Павловна:
- Ну вот, за вашими мужскими разговорами мы почти всю посуду уложили. Остались только эти рюмочки, - глядите, какие смешные на них надписи: "Лучше пить за столом, а не пить за столбом... И курица тоже пьет". И ещё чаша для вина и тоже с надписью: "Загорелась душа до винного ковша". Василий Львович любил такие шутки.
- Эх, пропустить бы сейчас чего-нибудь эдакого, - потянулся Лев Васильевич. - Наташа, милая сестрица, не поднесёшь ли братцу?
- Да вы, верно, и проголодались? - встрепенулась Феодора Павловна. - Наташенька, принеси мужчинам поесть, будь добра.
- Сейчас, maman, - ответила она. - Кто мне поможет?
Сергей поморщился:
- Я уже почти сутки на ногах, но изволь...
- Давайте я помогу, - сказал Василий Васильевич.
- Отлично, благодарю, - сухо отозвался Сергей, а Наталья улыбнулась Василию Васильевичу.
Они вышли из кладовой и стали спускаться по лестнице; здесь Василий Васильевич остановился и взял Наталью за руки.
- Что же будет? - спросил он. - Что-то надо решать: скоро утро, мы уедем, расстанемся, - разве это возможно?
- Ах, если бы вы объяснились раньше, - грустно сказала она. - Всё было бы по-другому.
- Но вы были замужем, - возразил Василий Васильевич.
- А вы женаты, но вы ведь не любите свою жену, - Наталья посмотрела ему в глаза. - Не любите?
- Не люблю, мы с ней так и остались чужими людьми, - признался он. - Я люблю вас, но вы были так молоды, а я... Я считал, что не имею право портить вам жизнь.
- Боже мой, какой вы... - она запнулась и не договорила. - Я сама давно люблю вас, с самого детства, девочки рано взрослеют. Но вы казались мне таким недоступным... А позже, прочитав в гимназии "Евгения Онегина", я решилась написать вам письмо, как Татьяна. Я много раз принималась за него, но не могла дописать. А после всё-таки решилась, отнесла письмо в вашу комнату и положила на столик возле кровати.
- Я не видел вашего письма, - удивился он.
- Вы не могли его видеть, потому что я страшно испугалась своего поступка, снова пробралась в вашу комнату, забрала письмо и порвала. Вы тогда вернулись поздно, а я думала: вот если бы он приехал раньше и прочитал моё письмо, что было бы тогда?.. Что было бы тогда? - она взглянула на него.
- Не знаю, - смутился он. - Не знаю...
- А когда вы женились, я проплакала всю ночь. "Он не может быть счастлив с этой женщиной, говорила я себе, потому что только я могу дать ему счастье", - Наталья вздохнула и вытерла слёзы, появившиеся на её глазах.
- Но что мешает нам теперь? - спросил он. - Я не понимаю.
- Я не могу бросить мужа...
- Как Татьяна?
- Нет. "Но я другому отдана, и буду век ему верна" - это неправда, Пушкин здесь солгал, - сказала она убеждённо. - Как может женщина жить с нелюбимым человеком, когда рядом тот, кого она любит? Это ничем нельзя оправдать, в сердце женщины этому нет оправдания. Мужчина может сказать за женщину "я другому отдана, и буду век ему верна", но женщина такого не сказала бы. Я думаю, Пушкин сам понимал это, но ему хотелось выдать желаемое за действительное.
- Но почему мы не можем быть вместе? - Василий Васильевич ещё крепче сжал её руки. - Вы говорите, что раньше это было бы возможно, но что изменилось теперь?
- Всё изменилось, всё рухнуло. Мой муж озлобился, он потерян, не знает, где найти опору. Могу ли я бросить его в это время? Да, я не люблю его, как вы не любите свою жену, но поступить с ним так сейчас было бы жестоко, бесчеловечно, - печально сказала Наталья. - Я могла бы уйти от него в более спокойное время, но теперь... Я не могу.
- Я понимаю, - Василий Васильевич поцеловал её, и она ответила на его поцелуй...
- Ну вот, первый и последний поцелуй в нашей жизни, - сказала она, освобождаясь от его объятий.
- Последний? Вы думаете, всё кончено? - содрогнулся он.
- Нам не дано знать... Иногда мне кажется, что впереди нас ждёт большое-большое счастье, а иногда, что всё кончено, что ничего хорошего уже не будет, - вздохнула она. - Но надо терпеть и не ропать; как у Чехова, мы вспоминали с maman: "Мы отдохнём!.."