- Это я от уксуса, Лев Васильевич, не обращайте внимания, - ответила она.
- То-то же - от уксуса! Потому как возразить мне нечего, русский человек всех превзойдёт, - довольно проговорил Лев Васильевич.
- Женились вы, однако, по расчёту: взяли жену старше себя, разведённую, да ещё с ребёнком, - не удержался Сергей. - Как же - принцесса Ольденбургская, княгиня Юрьевская! Первый муж - внебрачный сын самого императора Александра Второго; хорошая партия, чёрт возьми!
- Ах, Серёжа, зачем ты так? - укоризненно сказала Феодора Павловна. - Сашенька чудесная женщина, дай Бог ей здоровья.
- Вы, господин поручик, забываетесь, - густо побагровел Лев Васильевич. - Эдак и я могу сказать, что вы вошли в наш дом по расчету и вовсе не любите Наталью.
- Лёвушка, что ты?! Разве можно? - всплеснула руками Феодора Павловна. - Извинись сейчас же, а ты, Наташа, не бери в голову, это он всё выдумал.
- Что я мальчишка, извиняться перед ним, пусть сам извиняется, - буркнул Лев Васильевич. - Он первым начал.
- Серёжа, извинись немедленно! - приказала Феодора Павловна. - И скажи Наташе, что ты её любишь.
- Простите, maman; простите и вы, Лев Васильевич, я погорячился, - слегка поклонился ему Сергей. - Наташа, не сомневайся, ты дорога мне.
- В этом я не сомневаюсь, - продолжая заворачивать вещи, ответила она.
- Вот и хорошо! Когда мир в семье, сердце радуется, - пусть Господь отведёт от нас несчастья! - сказала Феодора Павловна. - Бери холстину, Лёвушка, смачивай уксусом.
- Я, всё-таки, закончу свои рассуждения, господин поручик, - упрямо проговорил Лев Васильевич.
- Сделайте одолжение, - пожал плечами Сергей.
- Чем сильна наша матушка-Россия? Всем, чем она отличается от Запада. Всё, что у нас своё, даёт нам силу, а что чужое - отбирает её, - сказал Лев Васильевич. - Я говорю, конечно, не о внешних признаках, таких, как одежда и всяких штучках, делающих жизнь более комфортной, а о глубинной сущности русской жизни. Возьмите западного человека: у него в крови сидит понятие о собственном достоинстве, - он, каналья, требует уважать права личности, он не может жить без демократических свобод, ему, подлецу, подавай "Декларацию прав человека и гражданина". А наши, русские, на это плевать хотели, - да-с, плевать, чего вы морщитесь? - наш народ готов отречься от своей воли, стерпеть любые обиды, хоть в морду ему бей; он готов забыть о себе, презреть себя, унизить, растоптать, если угодно, - и это возносит его превыше всех прочих народов на земле!
Западные люди в своей необузданной гордыне не способны понять, что в этом-то самоотречении и есть великая сила, ибо, добиваясь прав личности, они перестают быть единым народом, распадаются, так сказать, на атомы, о которых поведала нам современная наука, и которые есть частицы неустойчивые. Наш же народ, отрекаясь от личных свобод и презирая права индивидуума, сохраняет нерушимую целостность, он незыблем и твёрд. Для полной устойчивости ему нужно только одно - власть, такая же несокрушимая, не подверженная колебаниям и далёкая от западной губительной свободы, как он сам. Когда есть такая власть, народ счастлив и процветает; когда нет - он теряется и мечется, как стадо, оставшееся без пастыря.
- Я об этом и говорю: быдло вырвалось из стойла, быдло нужно вернуть в стойло, - вставил Сергей.
- Нет-с, милостивый государь, наш народ не быдло! - возмутился Лев Васильевич. - Ибо быдло есть неразумная скотина, а народ принимает на себя ярмо осознанно и добровольно, как я имел честь вам доложить. Он жертвует собою во имя России и тем подобен святым великомученикам, отрекающимся от себя и губящим себя во имя высшей идеи, во имя грядущего Царствия Небесного. Потому-то русский народ свят и у него особое предназначение в этом мире!
- Ай, Лёвушка, как славно ты сказал! Дай я тебя поцелую! - растрогалась Феодора Павловна.
Лев Васильевич подставил лоб для поцелуя, а Сергей, не удержавшись, ехидно спросил:
- Для чего же ваш святой народ восстал против царя, где было хваленное русское смирение? Всё полетело вверх тормашками, всё идет к черту; это, что, самоотречение такое?
- Да разве это народ восстал против царя? - возразил Лев Васильевич. - Это английские агенты и немецкие шпионы нагадили. Англия вечно нам гадит, а немцы, известное дело, земли наши хотят отнять - Drang nach Osten - ещё со времен благоверного князя Александра Невского. Англичане при дворе интриговали, а немецкие шпионы народ с толку сбили.
- Весь народ? Сто семьдесят миллионов человек? - не сдавался Сергей.
- В этом оборотная сторона смирения и самоотречения, - ничуть не смутился Лев Васильевич. - Когда народ готов отдаться пастырю, - отдаться так, как отдаётся женщина своему любимому, готовая стерпеть от него всё, даже боль и насилие - всегда может найтись проходимец, который воспользуется этой жертвенной любовью. Что поделаешь, - такова диалектика жизни, господин учёный правовед... Впрочем, я не снимаю ответственности с государя: Николай Александрович должен был вести себя твёрже и не позволять всяким там либералам править бал в стране.
- Что ты, Лёвушка! Можно ли так отзываться о царе? - замахала руками Феодора Павловна. - К тому же, он теперь в изгнании, несчастный, и семья его страдает. Что с ними будет, одну Богу известно...
- Нет-с, позвольте, я от своих слов не откажусь, - упрямо возразил Лев Васильевич. - Я монархист до мозга костей, для меня монархия это vim vitae, без которой и жизни нет, - так что я имею право высказаться. Разве Николай Александрович был настоящим царём? Ему бы в старые времена жить помещиком где-нибудь в Тамбовской или Пензенской губернии, стрелять ворон и бродячих собак, вывозить дочерей на танцы к соседям и пить водку тайком от жены, которой он побаивался и не в силах был ослушаться. А он оказался на царствовании в такое беспокойное время; ему следовало отречься ещё десять лет назад в пользу Николая Николаевича, тогда всё было бы по-другому.
- Это вы о дяде государя говорите? Но в четырнадцатом году он плохо справился с командованием армией, - сказал Сергей.
- Против него интриговали всё те же англичане: они сделали так, что нас преследовали неудачи в войне, - насупившись, ответил Лев Васильевич. - Но Николай Николаевич ни в коем случае не допустил бы революции, а нынче вот что мы имеем, - он махнул рукой куда-то за стену. - Эх, государь, государь, - Россию погубил, и себя погубил!..
- Это верно, - внезапно согласился Сергей. - Наши офицеры тоже так считают.
- А всё-таки мне его жаль, - упрямо сказала Феодора Павловна. - Я буду за него молиться.
- А ты что молчишь, скромница? - спросил Лев Васильевич, обратившись к Наталье. - Ты будешь молиться за государя Николая Александровича?
- Да, буду, но мне его не жаль, - ответила она. - Мне больше жаль тех людей, которых он погубил, и тех, которые ещё погибнут из-за него.
- Ай да смиренница! - засмеялся Лев Васильевич. - Ну дай же я тебя поцелую! От всего сердца, от души!
- Лев Васильевич, нам ещё много вещей укладывать, - возразила она, снова отстранившись от него.
- Лёва, веди себя прилично, - вмешалась Феодора Павловна. - Смачивай уксусом холстину, смачивай!..
***
На некоторое время в кладовой установилась тишина, нарушаемая лишь глухим стуком укладываемой посуды да тяжёлыми вздохами Феодоры Павловны. Потом послышались быстрые шаги, и в кладовую вошёл Кирилл Васильевич, средний сын Феодоры Павловны. Несмотря на то, что он был моложе Льва Васильевича, его волосы были сильно тронуты сединой, а на лбу пролегли глубокие морщины.
- Заканчиваете? - спросил он с порога. - До утра не так много времени осталось.
- Если бы ты нам помог, мы бы справились быстрее, - заметила Феодора Павловна.
- За этим я пришёл; говорите, что делать, - коротко бросил Кирилл Васильевич.
- Лёвушка смачивает холстину уксусом, мы с Наташей заворачиваем вещи, Серёжа складывает, а ты готовь нам холстину и газеты, - сказала Феодора Павловна. - Успеем до утра, не беспокойся.
- Надеюсь, - всё так же коротко ответил Кирилл Васильевич.
Опять наступила тишина, но Лев Васильевич всё время поглядывал на Кирилла Васильевича, будто ожидая, что он заговорит. Действительно, Кирилл Васильевич сначала бормотал что-то про себя, а потом не выдержал и сказал вслух:
- Трудно представить себе больший идиотизм! Угораздило нас родиться в этой стране...
- Ты о чём, Кирюша? - не поняла его Феодора Павловна.
- Да уж, поясните любезный братец, - ухмыльнулся Лев Васильевич.
- Что здесь пояснять? Разве непонятно? - раздражённо отозвался Кирилл Васильевич. - Россия вечно шла по особому пути, который на поверку оказывался кривым, извилистым и трудно проходимым, в то время как рядом пролегала прямая торная дорога. Но Россия, словно пьяница в ночи, блуждала бог весть где, падая, спотыкаясь и набивая себе синяки. Ей больше нравилось ползать в грязи, чем идти по чистой мостовой, и она ещё ставила себе в заслугу, что не похожа на других. Но теперь Россия окончательно сошла с ума: посмотрите, что делается кругом, разве это не безумие?
- Так и есть! - кивнул Сергей. - Вы удивительно верно изъясняетесь, Кирилл Васильевич.
- Нет, позвольте, меня ваши образы не впечатлили, - заспорил Лев Васильевич. - Сделайте одолжение, объяснитесь без литературщины.
- Пожалуйста. Мне кажется, я достаточно ясно выражаюсь, но если вам непонятно, я поясню свою мысль, - дёрнул головой Кирилл Васильевич. - С афинских и римских времён Европа тщательно, скрупулёзно, потом и кровью вырабатывала те политические, экономические, социальные и культурные установления, которые легли в основу европейской цивилизации и помогли ей занять главенствующее положение в мире. Страны, оказавшиеся в силу географических или исторических причин на окраине этой цивилизации, стремились приобщиться к ней, заимствовать её достижения и тем самым тоже получили возможность наилучшего развития. Одна лишь Россия из всех близлежащих стран отказалась следовать европейскому примеру; как точно подметил Чаадаев, мы добровольно выбрали изоляцию от Европы - мы взяли за образец тупиковый византийский вариант и тем обрекли себя на отсталость. Гибель Византии, с одной стороны, и победы Европы - с другой, должны были бы доказать нам, что византийская модель ненадёжна, а европейская крепка, но нет, мы упорно цеплялись и продолжаем цепляться за гнилую византийщину, обильно разбавляя её дикой азиатчиной. Деспотизм власти, суеверие и ханжество церкви, ужасающее бесправие народа, сопровождающееся бескультурьем, низостью и пресмыкательством, которые, в свою очередь, вызывают приступы жестокости и насилия - вот какую Россию мы получили! А для того чтобы оправдать в своих глазах и глазах всего мира наше ужасающее положение, мы продолжаем твердить о своей исключительности, и это всё более и более принимает характер патологического сумасшествия. В результате, всякие попытки перейти на европейский путь развития неизменно заканчиваются провалом: даже Пётр Великий с его титанической волей сумел придать европейский вид только фасаду нашего здания, но, по сути, Россия осталась прежней, византийской и азиатской. Впрочем, это привычно и удобно власти, это привычно и удобно народу; о, да, мы готовы заимствовать у Европы кое-что, делающую нашу жизнь более удобной, мы можем даже восторгаться Европой, но перенять её опыт, упаси Господи! Нам лучше живётся в своей мерзости, и мы не хотим от неё отказаться.
- Ишь ты! - иронически воскликнул Лев Васильевич. - Как вам, однако, не нравится Россия!
- Такая, как сейчас, сильно не нравится, - отрезал Кирилл Васильевич. - И самое печальное, что пока она остаётся такой, с ней неизбежно будут случаться катастрофы. Это хорошо понимал Сергей Юльевич Витте: каков народ, такова и власть; какова власть, таков и народ. Сергей Юльевич хотел изменить и то, и другое, а в итоге получил ненависть и с той, и с другой стороны: не трогай нас, мы хотим остаться такими, какие есть.
- Ваш тесть Витте у вас с языка не сходит, любезный братец, - заметил Лев Васильевич. - Чувствуется, что он был вашим кумиром, - или это его дочь так на вас влияет? Она ведь у него приёмная была, от третьей жены-еврейки? Евреи своего всегда добьются...
- Оставьте ваши антисемитские выходки! - крикнул Кирилл Васильевич. - Я знаю, что вы близки к черносотенцам, а у них во всём виноваты евреи! Слава богу, что ваши черносотенные союзы теперь запрещены в России - хоть одно цивилизованное решение у нас принято.
- То-то евреи полезли изо всех щелей, - ощерился Лев Васильевич.
Кирилл Васильевич побледнел и хотел что-то возразить, но его остановила Феодора Павловна:
- Лёвушка, что с тобой сегодня? Что ты на всех нападаешь? Оставь Верочку в покое: она прекрасная жена.
- На мою жену, значит, можно нападать, а мне слова не скажи? - возмутился Лев Васильевич. - А что я такого сказал? Вера и вправду еврейка, а еврейки, как известно, имеют большое влияние на своих мужей. Вспомните Библию: как Эсфирь уговорила своего мужа Артаксеркса перебить всех, кто выступал против евреев в его царстве. До сих пор в честь этого истребления есть еврейский праздник Пурим.
- Оставь это, говорю тебе! - уже не на шутку рассердилась Феодора Павловна. - Ну, что за наказание эти дети, совсем не хотят слушаться, - Господи, дай мне терпение!
Наталья улыбнулась, бросив быстрый насмешливый взгляд на обоих братьев, а Сергей перевёл разговор на другую тему:
- Кирилл Васильевич, по вашему мнению, почему случилась революция?
- Я отвечу, если меня не будут перебивать, - он кивнул в сторону Льва Васильевича.
- Упаси боже, любезный братец, - разве можно перебивать такого великого оратора, - с полупьяной улыбкой сказал Лев Васильевич.
- Если вам угодно ёрничать, продолжайте, я не стану вам мешать, - возразил Кирилл Васильевич.
- Ах, виноват, mille pardons, никому сегодня не могу угодить, - Лев Васильевич шаркнул ногой.
- Может, вам не стоило налегать на коньяк? - бросил ему Кирилл Васильевич.
- Как вы не деликатны, а ещё бывший дипломат, - парировал Лев Васильевич.
- Это вас уже совсем не касается, - зло ответил Кирилл Васильевич.
- А какой он был до войны, помнишь? - шепнула Феодора Павловна на ухо Наталье. - Изящный, остроумный, весёлый и никогда не сердился; да и Лёвушка не пил столько... Господи, до чего мы дошли! - вздохнула она и сказала вслух: - Мальчики, не ругайтесь! Немедленно обниметесь и не забывайте, что в ваших жилах течёт благородная кровь Нарышкиных и князей Орбелиани. Будьте достойны своих великих предков. Ну же, не заставляйте повторять меня дважды!
Лев Васильевич и Кирилл Васильевич неловко обнялись, не глядя друг на друга.
- Вот так, - обрадовалась Феодора Павловна.
***
- ...Итак, молодой человек, вы спросили, почему в России произошла революция? - Кирилл Васильевич посмотрел на Сергея, тот поклонился ему. - Она произошла потому, что не могла не произойти. Ее подготовили высшие представители власти...
- Вот как! - не сдержался Лев Васильевич.
- Да, именно они! - воскликнул Кирилл Васильевич. - Я не наивный идеалист и понимаю роль экономических и социальных причин в революции, но твёрдо убежден, что всё это решаемо при правильном поведении власти. Как бы ни было тяжело положение страны, но когда власть в ней здоровая, есть надежда на улучшение. И напротив, если власть больна, страна погибнет, даже находясь не в самом худшем состоянии.
- Чем же была больна наша власть? - Лев Васильевич саркастически усмехнулся. Каков ваш диагноз, уважаемый доктор?
- Я отвечу, если вы не будете меня не перебивать, - холодно сказал Кирилл Васильевич.
- В самом деле, Лёвушка, - покачала головой Феодора Павловна.
- Молчу, молчу! - он закрыл рот рукой.
- Наша власть больна от того, - продолжал Кирилл Васильевич, - что все её болезни, присущие, в общем, любой власти, запущены до безобразия. Она не давала себя лечить, - более того, враждебно относилась даже к постановке диагноза. В нормальном цивилизованном обществе власть поставлена в такие условия, что находится под постоянным контролем, который не даёт ей серьёзно заболеть: чего стоит один принцип разделения властей - великая профилактика её заболеваний! Законодательная, исполнительная и судебная власть следят за состоянием друг друга, не давая развиваться нездоровым отклонениям...