- Ваше мнение, Семипалов?
У меня были возражения. Я не против диверсии, ее удача могла спасти Забон. Но использование водолетов я одобрить не мог. С первого дня нашей власти мы условились, что водолеты - самое секретное наше оружие. О том, что мы так расширяем их производство, враг и догадываться не должен. Небольшая воздушная диверсия раскрывала этот план. Ради спасения города мы снижали шансы на победу в войне.
- Понимаю вас, Семипалов, - с волнением сказал Гамов. - Но ни вы, ни я никогда не простим себе, если в Забоне от голода хоть один человек умрет. Ведь это мы с вами, в первую очередь мы двое, своими ошибками поставили город перед страшной опасностью. Помню, помню, вы возражали мне, когда решалась северная операция, но ведь не настояли на своем, Семипалов! Не опровергли меня, а согласились. Соглашайтесь и сейчас, прошу вас!
- Соглашаюсь, - сказал я. Еще не было случая, чтобы Гамов упрашивал, а не требовал. Я не мог ответить отказом на такое обращение. И снять с себя вину за то, что Забон попал в беду, я не мог: и уступил вначале настояниям Гамова, и дал себя позорно обмануть, когда организовал отпор маршалу Вакселю.
- Водолеты уже вылетели с базы, - сказал Гамов. - Перед заходом солнца они начнут операцию. Семипалов, вы срочно возвращаетесь в Забон. Сейчас пойдемте все вместе обедать.
- Я пообедаю дома, - поспешно сказал Готлиб Бар.
Готлиб и раньше не жаловал правительственную столовую, его безликая в остальных отношениях жена в этом одном, в приготовлении вкусных блюд даже из невкусных материалов, достигала подлинного мастерства. На старых «четвергах» у Бара мы не всегда успевали посмотреть на нее, когда она входила с блюдами пирожков и сладких печений, но изделия ее рук сразу приковывали взгляд. После нового сокращения правительственных пайков Бару было муторно в нашей столовой.
Мы с Гамовым сели за отдельный столик. Еда с сегодняшнего дня еще больше отвечала оценке, данной ей некогда Баром: «Во-первых, дрянь, а во-вторых, мало».
- Семипалов, Войтюк уже переведен к вам, - сказал Гамов, понизив голос. Загадка Войтюка оставалась закрытой для всех, кроме нас с ним, да еще Вудворта и Прищепы. - Он получил свой кабинет в вашем министерстве. К сожалению, вы уже не сможете познакомиться с ним сегодня.
- Наоборот, раньше познакомлюсь с ним, а потом вылечу. У меня появились кое-какие соображения, скажу о них после. Две просьбы, Гамов. Разрешите поглядеть на покаянный лист Войтюка. И позвоните, когда начнется операция водолетов, я еще буду у себя.
- Покаянный лист Войтюка в вашем столе. Когда водолеты вылетят, я позвоню и скажу одно слово «да».
После обеда я вынул покаянный лист. В невыразительном лице Войтюка не проглядывало ни одной своеобразной черты. И собственноручная исповедь подтверждала впечатление, что ни на что выдающееся этот человек не способен. Он, конечно, совершал неблаговидные поступки, все в аппарате Маруцзяна виновны в таких поступках. Но то, в чем признавался Войтюк, было так ничтожно в сравнении с тем, что позволяли себе другие! Неудивительно, что этот человек первый решился на исповедь, думал я. Уж не ошибся ли Павел, приписав большую важность умолчанию об изумрудном колье? Вряд ли женщины любят мужчин с физиономиями войтюков, особенно когда женщины красивы и честолюбивы, как Анна Курсай, его жена. Но если появление у Войтюка фамильной драгоценности семейства Шаров произошло по причинам интимным, а не политическим, то это оправдывает умолчание о колье в покаянном листе, зато порождает другую загадку: кто-то все же передал кортезам информацию о концентрации наших сил около Забона - и тогда надо искать другого шпиона. И я сказал себе: буду исходить из того, что именно Войтюк шпион и что невыразительность его физиономии не больше чем камуфляж такого высокого мастерства, что перед ним будет кустарной подделкой сияющая улыбка отнюдь не улыбчивого душой Альберта Пеано и очень женственная, очень нежная красота беспощадного Аркадия Гонсалеса. Итак, держать с Войтюком ухо востро!
Он вошел по моему вызову - точно такой, каким был изображен на фотографии. Только вытянулся по-военному, даже пристукнул каблуками. Зато заговорил вполне по-граждански:
- Вы, кажется, вызывали меня, генерал?
- Не «кажется» вызывал, а просто вызывал. Садитесь, Войтюк.
Он сел на краешек стула. Это могло означать высокую степень почтения ко мне. Я сразу дал понять, что со мной надо вести себя проще.
- Садитесь удобней, Войтюк, разговор будет долгим.
Он разместился удобней.
- Мне разрешили прочесть ваш покаянный лист, хотя это документ секретный. Без этого я не мог взять вас к себе.
- Моя биография вызывает сомнение? - поинтересовался он с некоторым беспокойством.
- В общем, нет. Мелкие провины материального свойства… Преследованию закона не подлежат - не всякий этим похвалится. Вы, конечно, знаете, для чего вас переместили из ведомства Вудворта ко мне?
- Конечно, не знаю, - сказал он. И это намеренное повторение моих слов было пока единственным проявлением нестандартности. Сквозь внешнюю гладкость проскользнуло какое-то острие. Мне стало легче. Камуфляж меня не смущал. Я боялся лишь пустоты. Теперь можно считать, что его поведение - блистательно сработанная маска.
- Министерство внешних сношений меня не удовлетворяет, Войтюк. Отношения с ним слишком официальны. Запросы, ответы. Бумаги, печати… Мне надо иметь свой филиал этого министерства под боком, без бумаг, без телефонов… Своего консультанта по иностранным делам. Вудворт рекомендовал вас.
- Готов услужить. Если вы точней обрисуете мои задачи…
Я сделал вид, что думаю о своем и не слышу его.
- Эта трагическая операция у Забона… Кто мог ожидать, что президент Нордага Франц Путрамент так отреагирует на запущенный нами ливень, угодивший уголком на его территорию? Да подозревай я о такой реакции, разве разрешил бы направлять туда циклон? Вы опытный дипломат, скажите честно, ожидали ли вы, что на нашу совсем не провокационную операцию эта бестия Путрамент ответит войной?
- Я проблемой Нордага не занимался, - осторожно ответил Войтюк. - Но вполне можно предположить, что у нордагов с кортезами тайные соглашения. И если учитывать характер самого Путрамента… Вспыльчивый, импульсивный, неустойчивый… В общем, мало похож на нордага, они люди уравновешенные… Если бы вы меня спросили раньше, не выступит ли Нордаг, затронь мы его кровные интересы, я ответил бы вам: да, такая опасность имеется.
- Вот видите, вы прямо говорите - да, такая опасность имеется. А Вудворт отделывался неопределенными оценками. И чтобы получить их, надо было посвящать его в военные секреты, знать которые дипломату необязательно. Теперь это не такая уж большая тайна, что мы недавно планировали наступление в обход маршала Вакселя с севера. Мы информировали об этом Вудворта. Он предупредил, что надо быть осторожным, чтобы не испугать Нордаг большим скоплением войск у его границ. Потом, подсчитав свои ресурсы, мы отказались от наступления, лишь укрепили оборону. И никакого передвижения войск у границ Нордага не устроили - ни большого, ни малого. Стало быть, по Вудворту, беспокойств от Нордага было не ждать. Только край урагана промчался по их границе, но ураганы происходят и по естественным причинам и государственных границ не признают. А Нордаг объявил нам войну! Где же дипломатическая проницательность, хочу я знать? Я уважаю Вудворта, но военная политика должна строиться на фундаменте солидней того, какой предлагает наш министр внешних сношений.
В этой тираде я заранее отмерил информацию, какой надо делиться с Войтюком, если он и вправду шпион. И главное - убедить, что Вудворт не собирался снабжать его лживыми сведениями о нашем северном наступлении и что проект такого наступления реально имелся, но не осуществился из-за нехватки сил, чем с таким трагическим для нас мастерством воспользовался маршал Ваксель. Войтюк должен быть уверен - и его хозяева особенно, - что ему у Вудворта открылся источник правдивой информации. Без этого дальнейшая игра с Войтюком не имела смысла. Все, что он наплел врагам о концентрации наших сил на севере, они расценили, конечно, как его провал. Они должны теперь верить, что провала у их агента не было, было непредвиденное изменение наших оперативных планов…
То же, что я должен был сказать дальше, зависело от звонка Гамова. Но Гамов молчал, хотя уже подошло назначенное для водолетов время. Я сделал вид, что задумался.
Войтюк не выдержал моего продолжительного молчания.
- Если разрешите, генерал? Все же мне не ясны мои новые…
- А? Что? - спросил я. - Не понял. Повторите.
Войтюк не успел повторить вопрос - зазвонил телефон. Гамов произнес одно слово «да!» и положил трубку. Можно было продолжать игру.
- Что вам делать, вы спрашиваете? А вот это самое - просвещать меня в международной обстановке.
И опять сквозь внешнюю обкатанность просунулось острие.
- В каком смысле просвещать? Читать вам лекции? Либо…
- Либо! - прервал я. - На шута мне ученые лекции? Советы нужны, толковые консультации. Поняли меня, Войтюк?
Он вполне дипломатически уклонился от прямого ответа.
- Слушаю ваше приказание, генерал.
Я притворился, что заколебался - можно ли открывать новому сотруднику государственные секреты? И решил - раз уж определил его на секретную службу, то ничего таить нельзя.
- Должен вас информировать, Войтюк, что не все у нас ладно в правительстве. По внутренним делам разногласий нет, тут единая линия. Но международные акции Гамова вызывают опасения. Даже не опасения, а возражения. Гамов безмерно преувеличивает наши возможности. И он не всегда понимает реакцию на свои действия, так сказать, в международном масштабе. Поссорил нас со всеми союзниками - разве это политика? Ваш бывший шеф возражал, мы все колебались - нет, настоял на своем! А результат?
- Диктатор действует как диктатор, - неопределенно заметил Войтюк. - Вы ведь добровольно назначили его диктатором, верно?
- Добровольно, да! Не в этом дело. Гамов чрезмерно перегибает палку. Он талантливый военачальник, блестящий оратор, умница, мыслитель… Но есть же границы самоуправству! Он такое задумал для выручки Забона - ахнуть! Вот тут я и попрошу вас разобраться, не слишком ли осложнят новые акции Гамова международную обстановку. Военная часть его планов - моя сфера. Я должен ясно представлять себе все отдаленные последствия.
- Для этого я должен знать, что предпринимает диктатор…
Он выдал себя! Я почувствовал это и по изменению его голоса, и по тому, что он отвел глаза - страшился расшифровать себя выпытывающим взглядом, - и по тому, что его руки, смирно покоившиеся на коленях, вдруг стали нервно подергиваться. От Войтюка шла волна, он излучал высокое напряжение, какого не могло быть при нормальном служебном разговоре подчиненного с начальником.
- Гамов превратился в какого-то ангела мести. Даже не ангела, а дьявола. У нас имеется несколько водолетов, жалкое подражание водолетному могуществу Кортезии. Военного значения они не имеют. Но Гамов посылает их в набег на Нордаг. Он хочет захватить в плен все правительство Нордага. И уморить всех голодом! На глазах у всех заставить испытать самих то, чем дурак Франц Путрамент пригрозил Забону! А потом, еще недоумерших, утопить в нечистотах - опять же публично.
- Какой ужас! - произнес Войтюк.
Я вдохновенно врал:
- Мало этого! До зимы завоевать весь Нордаг. Прекратить все операции на всех фронтах. Все силы бросить на Нордаг - и страшно отомстить населению за удар нам в спину. Акт терроризма, какого еще не знала история! Все видные люди страны, все деятели культуры, инженеры, священники осуждены на позорнейшую казнь. А остальных - женщин, детей, стариков - вышлют в северные лагеря на холод и муки. Вот такой план! Если бы Франц Путрамент догадывался хоть об одной десятой того, что ему теперь грозит, он не только не двинул бы свою армию через наши границы, но отвел бы ее подальше в глубь своей территории, чтобы даже отдаленный силуэт его солдата не бросался в глаза нашим пограничникам.
- Но ведь это геноцид! Преднамеренное истребление целого народа! - Войтюк выглядел потрясенным.
- Это неклассические методы войны - новое изобретение Гамова для истребления всяких войн. Путрамент живет в мире старых военных традиций, а Гамов вводит новизну. Страшную новизну, можете мне поверить.
- И вы согласились с ним? Простите, генерал, что решаюсь…
- Прощаю. Я не согласился. Но что я могу сделать? Забон надо спасать. Мы не отдадим этот город на истребление. И у меня нет идеи, как его вызволить. А у Гамова есть. И он спасет город - но ужасными средствами. Вот такая реальность, Войтюк. Вы меня поняли?
- Понял. Что я должен сделать, генерал?
- Подработайте, как отзовется на международной обстановке захват Нордага. В смысле - реакция наших союзников, настроение наших врагов… Не скрою - в правительстве споры… Без обоснованных аргументов против экстремизма диктатора придется всегда ему уступать.
- Вы получите такие аргументы, генерал!
Войтюк задал наконец вопрос, какого я ожидал:
- Но ведь такие споры, особенно если они усилятся, могут привести к развалу единства в правительстве?
Я сделал вид, что раздумываю, надо ли быть до конца искренним.
- Мало ли было правительств, которые распадались от внутренних разногласий? Постараемся этого не допустить. Но такое разнообразие характеров собрано Гамовым вокруг себя, такое своеобразие личностей… Единство держится на его твердой воле, на силе его аргументов, на страстной его натуре… Но кто знает, с какими неожиданностями столкнемся завтра?
- Затребованные вами соображения о внешней обстановке представить письменно или ограничиться устным докладом?
- Письменно. Я тяжелодум. Устный доклад прослушаешь - и все. А письменное донесение можно перечитать, поразмыслить над ним. Идите, Войтюк, начинайте свои разработки.
Он ушел. Я позвонил Гамову и попросил срочного свидания. Он сказал, что выезжает на аэродром. Там меня уже ждет водолет.
На аэродроме я сказал Гамову:
- Я согласен с Прищепой. Войтюк - шпион. Он держался со мной именно так, как должен держаться высококвалифицированный разведчик.
Выслушав, что я наговорил Войтюку, Гамов пожаловался:
- Тяжкие обязательства вы взвалили на меня, Семипалов.
- Никаких обязательств! Попугал разведчика страшным ликом диктатора. Пусть он передаст по своим каналам угрозы нордагам. Думаю, это заставит их призадуматься. Лживые сведения о вас, придуманные мной, не имеют отношения к вашим реальным действиям, Гамов.
- Обязательства, а не обманные сведения! - повторил он. - Неужели вашей информации поверят, если за ней не будет дел? Вы заставляете меня теперь поступать именно так, как наврали Войтюку. И это скорей хорошо, а не плохо. - В его лице снова появилось то выражение ледяного исступления, какое недавно поразило меня. - Семипалов, диверсия против главного штаба нордагов завершена. Путрамента мы не захватили, он за два часа до нашего нападения уехал из штаба в столицу. Но в наших руках восемь генералов, тринадцать полковников, много младших офицеров и обслуги. Всего около восьмидесяти человек. Вот на них и покажем первую часть придуманной вами угрозы. Посадите их всех в железную клетку на главной площади города. И пока Путрамент не снимет осаду с Забона, определяю пленным половину городской продовольственной нормы, то есть четверть той, что была до нападения нордагов. А если Путрамент проявит упорство, выполним вторую фазу придуманного вами плана: пленных утопим в навозе, а на столицу Нордага набросимся с воздуха. Вы известили Войтюка, что во многом не согласны со мной. Значит ли это, что вы не исполните моего приказа, Семипалов?
Я не скрыл, что раздражен.
- Войтюка я обманывал. Вас обманывать не буду. Не восхищен вашим приказом, Гамов, но выполню его неукоснительно.
И, холодно пожав Гамову руку, пошел к водолету.
Гамов стоял и смотрел, пока тяжелая машина не оттолкнулась от земли донными струями сгущенной воды, превратившейся в холодный пар. В тумане, окутавшем водолет, пропала вся видимость.
9
Штупа встретил меня на внутреннем аэродроме - внешний захватили нордаги.