У выхода, глупо таращась на тусклый фонарь, нас поджидает хмурый сторож. Принимает четыре лопаты, которые я с грохотом сваливаю с плеча. Заметив горлышко, торчащее из кармана, делано вздыхает. В бутылке остается еще пару глотков, но я взглядом посылаю его ... далеко, в общем, посылаю. Ты хоть обсоболезнуйся, да только обломишься. Пока я горбатился и мозоли набивал, ты, мудак, яйца чесал! Даже не подошел узнать, как процесс движется. Так что - пиздуйте лесом, товарищ, что нам совсем не товарищ!
Задача, поставленная вышестоящим командованием, выполнена. Стало быть, до самого утра я, как тот Вини-Пух, совершенно свободен. А следовательно, пора подумать о досуге и культурной программе на вечер. Петро вроде бы собирался подвалить со своей ненаглядной посудомойкой. Очень кстати! Друг мой хохол, как он это любит, в темпе вальса нажрется и отрубится. А уж мы-то с его пассией времени зря терять не будем. К обоюдному удовольствию - бабу мне после сегодняшнего ужастика хочется жутко, аж под ложечкой ноет. Две-три палки так бы и кинул кому...
Надо бы, конечно, возвратиться на базар и забрать второй положенный мне пузырь, но тут нужно мыслить стратегически. Как говорится, на шаг вперед. На сегодня нам бухла достаточно набирается. А завтра утром Любина "Хортица" придется мне очень кстати. И на опохмел, и вообще. Понедельник - он день тяжелый ... Так что пойду я сейчас прямо домой.
Оставив материально ответственного наемника коммунхоза с шанцевым инструментом, выходим за ограду. По аллее, ведущей от кладбища к дороге, двигаемся к поселку.
- Ну что, - на первом же перекрестке оборачиваюсь к девчонке, плетущейся сбоку, - будем прощаться?
Она отвечает непонимающим взглядом, будто мой вопрос не только застает врасплох, но еще и крайне дурацкий. Да и хрен с тобой. Пожимаю плечами и мы, бок-о-бок, движемся дальше. По дороге с облаками, блин, и обратно...
ДОСы - то есть, в переводе с армейского на человеческий - дома офицерского состава, вдоль которых мы топаем, вполне годятся для съемок военных фильмов. О блокадном Ленинграде, к примеру. Фасады - словно вчера бомбили, почти из каждой форточки торчит жестяная труба буржуйки. Газ за отключили еще прошлым летом, а отапливаться электричеством по карману разве что местной элите: колхозным воротилам да бандитским топ-менеджерам. Так что - печная труба как примета времени...
Вот и мой дом. Девчонка, и не подумав прощаться, сворачивает вместе со мной. Не понял, она что, в гости напрашивается? Радость-то какая. Вот уж чего мне сегодня категорически не нужно! Сурово нахмурившись, прямо через чахлый газон шагаю к подъезду. Девчонка, за ногу ее, да об стену, не отстает. Правда, по пожухлой траве не пошла - обежала по дорожке. Перегнав меня, шмыгает в обшарпанную подъездную дверь и тупотит по гулкой бетонной лестнице.
- Здравствуй, деточка! - звучит сверху старушечий голос. Соседка этажом выше, которая вечно жалуется на мои вечерние посиделки. Стало быть, эту пигалицу знает ...
- Здрасьте, баба Нина! - пищит моя работодательница.
- Горе-то какое! - начинает причитать бабка. - Витюша хорошим был человеком, царствие ему небесное ...
Бабкины фальшивые жалобы прерывает девчачий рев. И тут я понимаю, что я дебил. Ну конечно, где еще я мог видеть эту девчонку!? Это же, блин, та самая старшеклассница и есть! Соседка, у которой я все никак линейку попросить не собрался. Вот, значит, как... Ее отец, которого мы только что похоронили - тот самый Витек Сербин - в прошлом боевой летун, что иногда на рюмку чая забредал? Ебать...
Печень у тезки была точно ни к черту, развозило его, как пионера. После второй начинал трепаться о полетах, дежурствах. После третьей и до отруба - о бомберах с крылатыми ракетами с прикрученными ядрёными боеголовками. Нудел он многословно и скучно.
Ну конечно, он это и был! И расписывался я у санитаров за Сербина! Эх, жизнь, за ногу ее да об пень... Мать у них года три назад умерла. Получается, соседка теперь - круглая сирота. Как ее, Людмила, вроде бы? А я перед девчонкой выебывался, да еще и денег стряс, как последняя сука! Захотелось провалиться сквозь землю...
Бегу вслед, перепрыгивая через две-три ступеньки. Она стоит перед дверью, всхлипывает и никак не может попасть ключом в щель замка.
- Тебя ведь Люда зовут? - спрашиваю, уставившись на выпирающие из-под черной застиранной футболки острые лопатки. Обычно ведь с рюкзачком ходит...
Девчонка резко останавливается на середине пролета, поворачивается. Лицо опухшее, в пятнах...
- Не Люда, а Мила!
Да ну хоть Фёкла, если для нее так важно! Характер, блин... С трудом выдавливаю слова:
- Слушай, ты извини меня, что я так вот это... Что... Деньги с тебя взял... Короче, с зарплаты помогу, чем смогу. Ну и так, вообще, если что, обращайся. Соседи ведь...
- Спасибо! А я подумала, что вы такой же, как все эти... А вы что, меня совсем не узнали?
Поняла в чем дело ... Покаянно киваю, виновато развожу руки. Ну что скажешь, если действительно не узнал. Последние мозги пропил, блин.
Судя по растерянному лицу, соседка не знает, то ли радоваться ей, то ли обижаться. Лицо у нее снова кривится, уголки губ идут вниз. Похоже, вот-вот снова зарыдает.
Так, пока реветь снова не начала, надо разговор поддержать.
- Ты, получается, совсем одна осталась? Что дальше делать думаешь? Родня хоть есть?
- Тетка в России, в Брянске, - девчонка закрывает лицо узкими ладошками и все-таки захлебывается слезами, в который уже раз за этот день.
Поддержал, блядь, разговор, отвлек, понимаешь...
Чтобы хоть как-то успокоить, осторожно беру ее за худенькие плечи, шепчу тупую банальщину, типа: ну хватит, не плачь, все хорошо будет... Шепчу, и понимаю, что несу херню. Не будет ни лучше, ни хорошо. И чем дальше, тем хуже будет...
К счастью, Мила быстро берет себя в руки.
- Виктор, - шепчет она, то и дело всхлипывая, - у меня здесь нет никого. Мне страшно! Может, у меня посидим, папу помянем? Там коньяк остался, я ужин приготовлю...
Последние слова приходится чуть ли не по губам читать. Ох и не вовремя все это, скоро Петро подвалит. Но и девчонку в таком состоянии бросать тоже нельзя. Тем более, что коньяк... Киваю, и мы временно расстаемся. Она к себе, я к себе.
Хорошо, что успели до того, как воду отключат. Быстро смываю кладбищенскую грязь пополам с рабочим потом, захлопываю дверь и звоню соседке. Из щелей уже тянется головокружительный аромат вареной картошки...
Двухкомнатная квартира Сербиных, в отличие от моей берлоги-однушки, имеет вполне жилой вид. Пока топчусь в коридоре, прикидывая, куда бы поставить грязные кроссовки, ненароком заглядываю в ближайшую комнату. Приличная мебель, годов восьмидесятых еще. Симпатичные, не особо и выгоревшие обои. На серванте рядком непременные слоники, на тумбочках вышитые салфетки. На стенах с десяток фотографий. Сосед в фуражке и при погонах, самолеты, групповые снимки и прочая военная херь...
Озлившись сам на себя, стаскиваю обувь, аккуратно ставлю у стены и шлепаю на кухню. Хорошо хоть, носки чистые нашлись, а то от вони и раскрытое настежь окно не спасло бы... Как-то неуютно мне в этом доме... Не соответствуем мы друг другу, вот как. Но картошка и, опять же, коньяк...
Мы поминаем Витю уже часа полтора, а может и больше. Часов на кухне нет, а когда стемнело, фиг ты определишь точное время. Тарелка передо мной пустеет уже раз третий. Давно так не ел вкусно! Картошка с тушенкой после тяжелого дня проваливается в меня с такой скоростью, будто внутри бездонный колодец.
Остаток Явдохиной бормотухи приговорен, да и большая, ноль-семь, бутылка дрянного коньяка "Ужгород" скоро покажет дно. Ну, кому дрянного, а после того "мохито", которое притаскивает Петро со своей слабой на передок подругой - просто "Вдова Клико12".
На алкоголь в основном, конечно, я налегаю, но под хорошую еду мягко пошло, в голову почти не бьет. Девчонка, сидящая напротив, крохотными глоточками мурыжит от силы, третью рюмку. Хотя, жара и переживания свое грязное дело делают - ее заметно развозит.
- Тебе лет сколько? - в перерывах между тарелками спрашиваю для поддержания разговора.
- Шестнадцать... - выдавливает она. - Через два месяца...
- Ну вот, видишь как оно получается... - продолжаю нести всякую хрень, лишь бы самому не молчать, и ей не дать времени задуматься. - Давай, еще раз за отца твоего, земля ему пухом...
Не чокаемся. Мила, подцепив вилкой кусочек картошины, собравшись с духом, пытается выпить залпом, но не может одолеть и половины. И хорошо, что не можешь. Надо оно тебе, девочка? ... Я опрокидываю в себя полстакана, и вот тут-то "Ужиный город" наконец бьет по мозгам. Комната начинает понемногу качаться из стороны в сторону. Из всех углов наплывает сиреневый туман. Все, писец котенку, больше ссать не будет...
Мы, кажется, еще несколько раз опрокидываем рюмки. Снова закусываем. Что-то рассказываю. О чем - не знаю. Язык работает отдельно от головы, а та давно уже объявила незалежность от тела. Потом, кажись, иду в туалет. То есть что собираюсь - точно, однако непослушные ноги зачем-то несут не в санузел, а в комнату. Там почему-то Мила. Сидит на диване, обхватив обтянутые джинсами острые коленки. Плачет.
Кого она мне так напоминает, а? Бывшую жену? Нет, скорее ту блядь, которая окончательно угробила мою и без того невзлетную жизнь? Вот некстати вспомнил... А из головы теперь не выкинешь, - все равно, что не думать о белой обезьяне.
Нахлынули дела прошлогодние, даже как будто трезвее стало... Блядину я в тот вечер подцепил в рыгаловке. После развода и размена квартиры мне досталась гостинка неподалеку от обшарпанной кафешки с дешевой разливной водкой. Хорошее было место - недорогое и людное. И девок туда соответствующей потасканности набегало как мух на варенье. Из той породы, про которых Жванецкий еще говорил: "Сто грамм налил, на автобусе прокатил - твоя!". В общем, пока еще деньги в заначке были, всегда находилось, кого снять на вечер с ночью.
Как ее звали, я то ли не спросил, то ли с пьяных глаз не запомнил. Блядь, она блядь и есть. Страшненькая, глазастенькая, мосластая мокрощелка. Ребра торчат, голова немытая. Что даст без выебонов, было написано на узком лбу горящими буквами. Поделился пивом, соврал, что дома есть шампанское. Дальше все обычным порядком в шесть этапов. Чай-кофе-потанцуем... Пиво-водка-полежим. Главное, гондоны не забывать, чтобы седьмым незапланированным этапом не оказался культпоход в кожвендиспансер.
Первые пять "ступеней наслаждения" мы прошли в темпе разогнавшегося поезда и уже вовсю проходили шестой (да так что мой битый диван ходуном ходил), когда начался вдруг хипиш. Дальше вспоминаю кусками.
Пашет телевизор - на экране порнуха. Поэтому сразу и непонятно, откуда доносятся стоны - то ли из хрипатого динамика, то ли из-под меня, где трепыхается костлявое тело. Мерно скрипит кровать, задевая тумбочку. Позванивают бутылки. Дело стремительно приближается к завершению, когда, прорываясь сквозь сдвоенные стоны и звяканье, доносится хрип дверного звонка. Что за хрень? Свои в такое время не ходят. А если и ходят, то зря. Не до них. Продолжаю трудиться.
Блядину, похоже, вштырило не по-детски. Она уже не стонет, а орет, впиваясь мне в спину всеми десятью ногтями. Ускоряюсь. Звонок все не умолкает. В дверь колотят. Под последний аккорд и совсем уже неприличные вопли трещит раскуроченный косяк, и тут же комнату наполняет куча народу. Все почти в форме. Менты. Они что, толпой за дверью ждали, когда я кончу?
Наручники, вспышка фотоаппарата, понятые, протокол. Блядину, которая с головой закуталась в простыню, все с какого-то перепугу зовут "потерпевшей". Как из-под земли появившийся доктор в новомодной зеленой робе деловито, словно опись имущества производит, откидывает простынку, раздвигает ей ноги и громко диктует протокол первичного осмотра. "Факт полового акта", "наличие микротравм", еще какая-то медицинская херня. Кривоносый хмырь-криминалист сурово елозит кисточкой по недопитой бутылке "Джин-тоника".
Картина Репина "Приплыли". Или, как говаривал парикмахер непонятного пола: "Звезда в шоке..." В смысле, не понимаю, что происходит, от слова "вообще".
- Штаны одень, мудила! - в ответ на мой вопрос брезгливо цедит сквозь зубы молодой старлей в мятой форме. Он звонит по номеру, что надиктовала сучка, и голосом завуча вызывает ее родителей. Я понемногу въезжаю в ситуацию. Какие родители, нахер?! Старлей, да ты на эту проблядь посмотри! Ее уже лет пять окружная дорога кормит! Доктору через плечо глянь, там же кулак со свистом! Четырнадцать?! Да ты гонишь...
- Оксаночка! - это испуганно верещит, объявившаяся чуть ли не сразу после звонка мамаша, по виду - такая же плечевая что и "потерпевшая". И машет перед понятыми свидетельством о рождении. Ох я и попал ...
- Витя! Витя! - Надрывается подо мной девичий голос, и снова скрипят старые пружины. Чудится... Или нет? Воспоминания вылитым за шиворот кипятком обжигают, перемешиваясь с реальностью так плотно, что я не могу понять, что происходит сейчас, а что происходило тогда. И не подсовывает ли мне память прошлое, выдавая за настоящее?
Кто кричит? Мила? "Потерпевшая" блядь - Оксана? А может, бывшая жена? Та попервоначалу, пока были бабки и квартира напротив Госбанка, зажигала в постели так, что шлюха со стажем нервно курит в сторонке... Пытаюсь разглядеть лицо, но оно размыто, словно на смазанной фотографии...
Так до конца и не поняв, где я и с кем, проваливаюсь в липкий тяжелый сон.
10. Удар по фейрвею
Полуостров Флорида, славный мягким климатом и удобными пляжами, является для населения Восточного побережья США примерно тем же, чем некогда был Крым для русских и украинцев - "домашней" курортной зоной.
Представители среднего класса проводят здесь отпуска, люди богатые покупают коттеджи, а кубинская мафия контролирует торговлю популярным в этих зажиточных местах кокаином. И подобно тому, как Крым в советские времена имел невообразимое количество военных аэродромов, по числу полей для гольфа Флорида с большим отрывом опережает любое место на Земле, включая и самые богатые европейские страны.
Всего в мире насчитывается около сорока тысяч игровых полей. Больше пятнадцати тысяч - в США, две тысячи в Западной Европе и около четырехсот в России. Хотя со стороны поле для гольфа кажется всего лишь хорошо подстриженным газоном, на самом деле это высокотехнологичный, сложный и дорогостоящий комплекс. Простое поле на девять лунок занимает около трех гектаров земли, одно лишь его проектирование обходится не менее чем в сто-сто пятьдесят тысяч долларов. Стандартное поле на восемнадцать лунок требует не менее ста гектаров. Его содержание, даже без учета стоимости земли, обходится в два-три миллиона ежегодно. Для того, чтобы построенное поле "отстоялось" и вошло в полноценный режим, требуется по меньшей мере двадцать пять лет.
Гольф-клуб "Голден Паттер13" раскинулся на двести сорок гектаров, из которых сто сорок отошло непосредственно к полю, а девяносто пять под взлетно-посадочную полосу "домашнего" аэродрома. Остальное пространство занял роскошный гостиничный комплекс, рассчитанный на тридцать человек. Здешнее поле достигло возраста восемьдесят шесть лет и представляло собой настоящий шедевр ландшафтного дизайна.
Однако этот предельно фешенебельный гольф-клуб не был отмечен ни в одном туристическом справочнике и каталоге. На сайте международной ассоциации, где были перечислены чуть ли не детские песочницы, которых касалась клюшка гольфиста, о нем не говорилось ни слова. А на единственной дороге, ведущей сюда через лес, не имелось ни одного указателя.
Безупречно зеленое поле с травой нескольких оттенков, ровное, без сорняков и проплешин, похожее на ковер, в этот день принимало всего двух игроков. У края взлетной полосы стояло два самолета, и отнюдь не банальные и скучные "Бичкрафты", которые мог при желании позволить себе приобрести любой фермер или менеджер среднего звена даже после Большого Кризиса. Нет, сюда прилетели реактивные машины бизнес-класса, из тех, что предпочитают богатые промышленники и адвокаты, кинозвезды, а также правительственные чиновники высокого ранга.