– Не надо стесняться. Расслабься, – прошептала Дарья мне прямо в ухо.
Да я и не напрягаюсь. Вернее, это не я напрягаюсь. Это вопрос меня напрягает – это часть ритуала или у тебя давно мужика не было? Тогда почему я? Приятно, конечно, себе льстить, что выбор пал на меня, но самого себя обманывать – глупость. А глупцом быть не хочу. И так дурачком которую жизнь живу.
Меж тем приятное действо продолжалось. Я пошевелил руками. Тяжело, руки слабые, безвольные, но смог дотянуться до головы и стянуть повязку.
Баня, окошко, тёмное уже, пляшущие отблески углей из печи и прелестная обнажённая нимфа в их неверном свете. С веником в руке.
– Как же ты красива, Даша! – восхитился я.
– Зря ты снял повязку. Глаза теперь будут неверными.
Что это значит? Плевать! А вот такую красоту я не могу упустить! За время вынужденной темноты глаза мои так освоились с ней, темнотой, что неверного света через створку печи мне хватало. Я видел всё и в мельчайших деталях. Очень красиво!
Она пристукнула меня по рукам:
– Не мешай!
Не буду. Почти. Всё же, когда она меня оседлала, руки мои сами потянулись вверх, грудь ослепительной красоты уютно легла в ладони. И это мать пяти детей? Фигура у Даши была как у двадцатипятилетней не рожавшей молодки. Хотя нет, кости того, что так логично устроилось на том месте, где мои ноги соединяются в живот, было явно изменено родами, но так – даже слаще. Истинно, ведающая мать!
Когда мы разом застонали от сладкой муки, она рухнула мне на грудь, я гладил её спину, распущенные волосы.
Её пальцы легли мне на рот.
– Молчи!
Ладно, я – молча. Я попытался продолжить действо, но был твёрдо остановлен. Сама, так сама. Я – не против. Феминизм сейчас победил. Или я капитулировал.
Когда она второй раз рухнула мне на грудь, я подтянул её голову к себе и поцеловал. Впервые. Она замотала головой.
– Ты не понял?
– Что я должен был понять?
– Ничего не делай. Сейчас я отдышусь и продолжу. Нельзя оставлять всё не оконченным.
Она отдохнула на моей груди, к моему великому сожалению, спустилась на пол, стала опять меня поглаживать, прикасаться особым образом к определённым местам.
– Всё, – сказала она, без сил опускаясь на лавку у стены. Распущенные волосы накрыли её, как плащом.
Я тоже сполз с полки. Ноги дрожали от слабости, но я стоял!
Не долго, правда. Я опустился перед ней на колени, аккуратно убрал волосы с лица, взял её за подбородок, заглянул в глаза. Потухшие, от полного истощения.
– Это был ритуал?
Она кивнула одними глазами.
– Спасибо тебе.
Она опять кивнула ресницами.
– Можно?
Опять кивнула.
Я поцеловал её.
– Ты прекрасна! Давно не ощущал подобной прелести и красоты. Позволь теперь мне поухаживать за тобой.
Она опустила голову.
– Не надо. То, что было – было нужно. То, что сейчас будет – не нужно. Похоть.
– Не может быть похотью подобная прелесть, – уверенно заявил я, аккуратно собирая её волосы и сплетая их в косу.
Потом я подлил на камни кипятка из деревянной бадьи, где запаривался веник. Камни уже порядком простыли и не дали того жара, что я хотел. Но, повинуясь мне, Даша залезла на полати, я её, не спеша (быстро уставал), парил, гладил. Потом мыл её простым хозяйственным мылом (другого не было), мыл не мочалом, руками. И это было превосходно! Я не ожидал, что Даша, сначала равнодушно-податливая, стала ластиться к моим рукам, как кошка. Мне просто было приятно её мыть. А вернее – щупать. Гладить каждую складочку, каждую выпуклость. Помыть ступни, с подошвой, жёсткой, как подошва солдатского сапога – видно, что часто босая ходит. Я – извращенец? С таким кайфом мыть чужие ноги? А как кайфово было мыть-гладить остальное!
Закончилось всё тем, что мы сцепились снова, сплетаясь в единое целое.
И пусть весь мир подождёт!
Она лежала у меня на груди, поглаживая шрам на сердце, ставший почему-то едва заметным.
– Он был контрастнее. Ты постаралась?
– Да.
– Как называется то, что ты сделала?
– «Живород».
– Так и называется?
– Да.
– Мы сможем повторить? Не ритуал, а то, что было после?
– Нет.
– Почему?
– Другая ждёт своей очереди.
– Докторша?
– Да.
– Подождёт.
– Ты жесток.
– Да. Я не был таким. Раньше.
– И станешь ещё жестче. Если выживешь.
– Вот именно. Ты видишь будущее?
– Нет. Мой муж видел. Он мне сказал, что ты придёшь.
– Прям так и сказал?
– Он сказал, что придёт странник меж мирами. Воин. Такой же, как и он. Так я тебя узнала.
– Не понял.
– Какой ты глупенький, – прыснула она, – все люди дышат разной силой. Твоя сила – как и его.
Она мне рассказывала о том, каким ощущают мир экстрасенсы, как видят мир они. Единственное, что я понял – что ничего не понял. Как объяснить монохромному с рождения псу цвет радуги? Так и я. Не увидев – не поймёшь.
– Ты видишь. Иногда. Боишься только видеть. Не бойся. Ты же воин. Бери всё, что нужно для победы и рази врага.
– Почему он умер, если такой великий воин, а ты такой великий целитель?
– Его время истекло. Он должен был уйти.
– Прости, я не должен был. Я знаю, как терять родных и любимых. И чтобы ты ни делал, ничего не изменить.
– Давай не будем, – она встала, потянулась ко мне. Я думал, чтобы обнять, но она отстранилась всем телом, расстегнула цепочку с крестом, унесла в предбанник, вошла с ворохом простыней и полотенец. Положив ворох мне в руки, она опять охватила мою шею. Когда она убрала руки – на моей груди лежал белый маленький крестик на чёрном кожаном ремешке. А узелка я не нашёл. Ремешок образовывал замкнутый круг без разрыва.
– Как его снять?
– Никак. Пока ты жив – он не разорвётся. Ровно за сутки до твоего ухода он сам распадётся. У тебя будет время завершить дела и проститься.
– У него был такой же?
– Это его.
– Я понесу его крест?
– Я же понесла твоё дитя.
– Что?
– Я ведунья, я сразу почувствовала. Жизнь. Живород. Я – тебе вернула жизнь, ты – мне.
Я сгрёб её в объятия:
– Будь моей всегда! Будь моей женой!
Она пылко ответила на объятия и поцелуи. Но, когда мы опять обессилели, опять поглаживая шрам, она ответила:
– Наши пути расходятся и больше не сходятся. Я не смогу быть твоей. Прости.
– Жаль! Как жаль!
– Я буду твоей ещё семь ночей, а потом ты должен вернуться. Там твой Путь. Твой бой – там. И там наш враг. А девочку – не обижай. И как ты всех в себя влюбляешь? – она укусила меня. Не скажу куда.
Пастораль
Утром я с наслаждением сидел на лавке у порога, подставив лицо и голый торс восходящему солнцу. Мир просыпался. И я оживал. Душой.
Мои спутники выползали на солнышко. Ехидное лицо Громозеки, ошарашенное лицо лейтенанта – он так и не вышел из состояния обалдения, радостное лицо Кадета, обиженно насупленная докторша, любопытное лицо великоразмерного ребёнка Прохора и его уменьшенные копии – братья и сёстры, как любопытные зверьки, разглядывающие меня.
Кстати, тут и выяснилось, что значит – неверные глаза. Яркий свет был мне неприятен. А на солнце было больно смотреть. Это было похоже на то, как просидев в тёмном погребе, в полдень выходишь на яркий солнечный свет. Глаза привыкают? А мои – нет, отказываются адаптироваться к повышенной освещённости. Не верные. Но зато в темноте я видел – как кошка. Ну что ж, сам виноват – нарушил процедуру. Может быть, я и пожалею об этом, но не сейчас, когда причина нарушения регламента крутится перед глазами.
– Громозека, ходишь, боец? – спросил я своего телохранителя.
Громозека отчебучил несколько па гопака:
– Лучше, чем был, командир! Дарья Алексеевна – чудо! Но, я вижу, ты за всех отблагодарил!
– Пошляк, – крикнула Даша, кинув в него картофелиной.
Громозека ловко увернулся, раскланявшись, как мушкетёр Дюма.
– Два наряда по кухне! – вынес я вердикт.
Теперь Громозека раскланивался мне.
– Паяц, – резюмировал я.
– Кадет? – спросил я.
– Готов к труду и обороне! – Кадет вытянулся по стойке «смирно», попытался щёлкнуть каблуками. Ясно, ноги в порядке.
Оказалось, что причина обалдения лейтенанта – вылеченный позвоночник. Он мечтал сталь лётчиком, но неудачное приземление при прыжке с парашютом при посещении курсов тогдашнего ДОСААФА – длительное лечение лучшими врачами Союза (профессорская семейка). На ноги его подняли. Но остались дикие боли в сломанной спине, время от времени. С мечтой о небе пришлось расстаться. И вот – он сотрудник органов.
Следующая – докторша. Но на мой вопросительный взгляд она сделала обиженную рожу и ушла. Не понял, ей не досталось плюшек? Или это личная обида на меня?
– Я же тебе говорила, – сказала Даша, появляясь рядом, а потом крикнула, похлопав в ладоши: – К столу!
Ревность. Вот напасть! Ещё и передерутся. Я вдруг стал очень популярным у женщин. Необоснованно и незаслуженно. И у каких женщин!
Столы накрыли во дворе. Простая сельская еда была для меня в радость.
– Иваныч, что думаешь делать? – спросил Громозека.
– Хозяйка дала нам ещё неделю отпуска в этом санатории. А сколько даст нам командование? – этот вопрос я адресовал лейтенанту.
Он закашлялся, быстрее пережёвывая полным ртом, оттого смутился:
– Я городской – сроду не ел вкуснее, – пояснил он, а потом по вопросу: – Ну, я думаю, неделя у нас есть, коль Дарья Алексеевна была столь любезна.
Он отвесил поклон Даше. Громозека опять заухмылялся, за что звонко получил деревянной ложкой в лоб от меня.
– Кто сможет подумать, что неизлечимые травмы будут все устранены за три дня? – продолжил лейтенант.
– Ну, коли так, то возьму на себя ответственность, – сказал я, – остаёмся. Думаю, мы заслужили отпуск. Воевали мы хорошо, а будем – ещё лучше. Принимаю на себя повышенные обязательства.
– Иваныч, ты всё испортил, – скривился Громозека, – всю сказочную атмосферу убил. Я прям себя на партсобрании ощутил.
– Не знал, что ты партийный.
– Я тоже не знал, что ты… – начал Громозека, но мой кулак, приставленный к его носу, заткнул ему рот с его очередной пошлостью.
– Итак! – я стал подводить итог импровизированного собрания. – Дарья Алексеевна, если вас не затруднит эта куча шалопаев, то можем помочь по хозяйству.
– Иваныч, мы уже, – радостно воскликнул Кадет, – сенокос же!
– Так, чего ждём? – Я встал. – Давненько я не махал косой!
– Ты и косой умеешь? – опять ехидничал Громозека.
– Слушай, если есть что предъявить, я готов выслушать и даже принять вызов… – Грозно обернулся я к нему, но Громозека со смехом сграбастал меня в свои медвежьи объятия и стал тискать:
– Я просто рад, что ты вернулся, Медведище! И что ты не монах-кастрат, как про тебя думали!
– Ах, ты, сучок!
Пять мужиков, полных сил и энтузиазизма, способны свернуть горы, если их вовремя подкармливать и охлаждать, окуная в воду. Благо речушка имелась в наличии.
Сено было накошено, дрова навалены, БТРом перевезены и даже нарублены, покосившиеся строения и заборы – поправлены, крыша подлатана – благо, не успели они совсем испортиться – хозяин тут жил крепкий.
И всё это – всего за три дня.
Мне была в удовольствие эта мирная работа. И людям моим – так же. С каким удовольствием я ощущал усталость в теле, как было здорово лежать в реке, смотря на проплывающие облака, зная, что не будет в небе ни самолётов, ни налёта.
А ночами – Даша. Но я и так поступил не по-джентельменски, растрепал интимного. Но для связанности истории – надо было. А теперь – промолчу.
Охота на собрата
С шутками и прибаутками возвращаемся с вилами наперевес – ходили переворачивать валки сена. Подходим к посёлку, а там – шухер. Женщины, дети бегают, кричат. Мы бегом.
Внимательно смотрел на своих людей, ветераны – из расслабленного состояния сразу перешли на боевой взвод. Как сжатые пружины стали. За собой давно заметил, теперь увидел, зримо – в других.
Подбегаем, вилы, как винтовки с примкнутыми штыками. Нас шарахаются. Навстречу бежит Даша и дети.
– Витя, беда!
– Разберёмся!
– Медведь тут шалит один. Третьего дня корову задрал, а сейчас детишек перепугал. Рекой и спаслись.
– Медведь в реку не полез? Они же умеют.
– Вот и благо, что не полез. А в другой раз?
– Это всё? – удивился я.
– Мало?
– Я думал… – протянул я.
– Немцы? – спросил Громозека и заржал.
Видя, что народ обижается на наш смех, Громозека поднял руки и закричал:
– Люди, успокойтесь! Завалим мы косолапого. Красная Армия уже тут. Тем более, не бывать в одной берлоге двум медведям!
Это он про меня? Я пнул его по седалищу. Пошли вооружаться.
Тут удивил Прохор. Выносит два копья. Рогатиной их назвал. Копья справные. Наконечники – странные. Тут в чём дело – я ведь работал в литейке. И вот на шестом году работы открылся у меня дар – не дар, ну, в общем, брал я в руку что-либо металлическое и, щупая, «ощущал» состав сплава. С точностью до процента. Погрешность великовата для производства, где десятая процента меняет эксплуатационные свойства, но вот так как-то. Неоднократно проверял себя. Пользы не много, но на шихтовый двор меня звали постоянно. Металлолом сортировать. Сталь марки «три» от стали «сорок пять» отличаю – уже большое дело было. Серый чугун от фосфорного чугуна, цинковую бронзу от свинцовистой. Особенно хорошо с бронзой получалось, её я как раз до десятых определял. Образцы перед химлабораторией ко мне носили. Не станешь же сверлить каждый кусок металла? А так – приблизительно накидали – уже подспорье. Так что я тоже чуть-чуть экстрасенс.
Так вот, наконечники. Я не смог понять, что за сплав. Понятно, что бронза. Медь – основа, олово, цинк, сурьма чуть-чуть, свинец, куда без него, сорного, железо, никель и процентов десять неизвестного мне металла. Сплав был серо-желтоватым, легким, прочным, хорошо держал заточку и не ржавел.
– Что за металл? – спросил я Прохора.
А тот лишь пожал плечами:
– Отец на охоту лишь с этим ходил.
– На медведя? – Я охренел.
– И на медведя.
– Ладно, – я сомневался, – бери. Но, и оружие возьмём.
– Нечестно это.
– Что нечестно?
– Стрелять в зверя.
– Ты чё, тронулся?
– Отец так говорил.
И смотрит на меня. На слабо берёшь? А вот и не угадал ты! Дураков ищи в другом месте. Ага, может, ещё и на танк с этой побрякушкой?
В общем, взяли мы два копья, но и огнестрелы взяли. Боевое, табельное. Оно хоть и на других зверей рассчитано, но, думаю, скорострельность будет заменой малому останавливающему действию. Громозека из этих же соображений хотел пулемёт снять с БТРа. У него с останавливающим действием как раз всё в порядке, но это уж чересчур. Не на войну идём, на охоту. А пулемётик-то станковый. С соответствующим весом. Верю, что Громозека его допрёт, а вот как стрелять будет? С колена? От живота? Даже не смешно.
Только дойдя до того места, где косолапый напугал детей, я озадачился вопросом – а как мы его искать будем? Покричим ему? На сотовый дозвонимся?
Выручил Прохор:
– Вот его след. Пошли.
Так и пошли. Прохор – первый. Со своим копьём. Потом я с копьём, ТТ и трофейным штык-ножом, потом остальные. Они-то как раз вооружены карабинами и автоматами. Потому и открестились от копья. Пришлось мне тащить. И зачем я его вообще взял?
Так и шли за нашим следопытом. Честно говоря, было скучно. Я уже и пожалел, что ввязался в эту авантюру. Стал думать о другом. Пытался своим скудным умишком прованговать, как одолеть Сауроновых слуг, что захомутали человечество, запихивая его в новое средневековье.
Замечтался, одним словом. Как оказалось, не один я механически переставлял ноги, летая мыслями в облаках. Из матёрых вояк мы обратно превратились в расслабленных курортников.