– Да, ты прав, брат! Значит, государству невыгодно этим заниматься. Им надо как-то отрабатывать деньги налогоплательщика. Вот и накладывают на всё эти бессмысленные и никогда не исполняющиеся табу. А может быть, им нужны преступники, готовые на всё, только бы душа и тело не болели, а были в гармонии с окружающим миром? Старший брат хочет всё контролировать. А нам пока придётся терпеть.
Затем Чугун вкратце ознакомил Арбалета со всеми довольно многочисленными обитателями карантина. На восемь спальных мест приходилось тридцать человек. Из них – десть наркоманов (восемь на кумаре, не спят уже несколько суток), четверо алкоголиков (у двоих – белая горячка). У кого – ломка, у кого – глюки, некоторые кричат по-беличьи. В общем, ребята хоть куда. «Да», – подумал Арбалет, – «компания весьма достойная. Ночка предстоит весёлая».
Эти ребята сами определили своё место в этом мире, и теперь им приходится жестоко расплачиваться за свои запретные и ущербные желания: страдать, выть, рвать на голове волосы, кусать себя за локти в кругу себе подобных, похожих одно на другое, карантинных лиц. В общем, контингент подобрался достойный не нашего, а чеховского пера.
И действительно, всю ночь раздавались тяжкие вздохи, безумные крики, у кого-то была рвота, почти никто не спал.
Чугун, хоть и сам был в болезненном состоянии, не падал духом, старался всех поддержать, как-то развеселить. Особенное внимание, по старой дружбе, уделял Арбалету, всячески его подбадривая. Через каждый час Чугун варил чифир, приглашая всех страдающих бессонницей в круг.
Арбалету очень хотелось побыть одному и подумать о своей жизни. Попытаться хоть как-то спланировать будущее. Каким бы оно ни было, а у него начиналась новая, тюремная жизнь. Линию жизни приходилось выстраивать по-новому. Надо идти вперёд, несмотря ни на что, не тяготиться прошлым, а решительно откинуть его и не переживать попусту. Гнетущие мысли о тяжёлом прошлом забирали слишком много энергии, а силы надо было беречь.
С каждым днём он чувствовал себя всё более свободным. Само тело хотело жить: шевелиться, двигаться. Как бы ни было ему плохо, но он каждое утро выходил на прогулку, делал зарядку, приседал, отжимался, прыгал. Смастерил маленький мячик и играл им в футбол. Ему надо было отвлечься от своего бездумного и безумного прошлого. Он хотел жить! И делал всё для этого. Мышцы, по старой памяти, восстанавливались быстро, и через две недели пребывания в карантине он уже совсем неплохо выглядел.
– Ну почему? – задавался вопросом Арбалет, – почему на воле этого не делаем? Только в тюрьме начинаем думать и заботиться о самом себе. Может быть, именно тюрьма требует от человека полной мобилизации своих сил…
– А что, спорт – это тоже наркотик, – глубокомысленно отвечал Чугун, – позанимался, облился холодной водой, и тебе хорошо. Но спорт – это здоровый наркотик, хотя ты также попадаешь в зависимость от него.
– Ну да! Ни дня не можем прожить без удовольствий, постоянно идём на поводу у своих желаний. Как-то странно устроен кем-то человек, как будто в нём, человеке – этой сложной биологической машине, – всё специально и хитроумно продумано. Эта порочная склонность его мгновенно привязываться к чему-либо: табаку, алкоголю, спорту, тихой семейной жизни, политической суетне… Наверное для того, чтобы человек не забывался, не возгордился, а чувствовал себя на подсознательном уровне чьим-то немощным рабом. Быстро ко всему привыкает человек, а всего быстрей привыкает он к хорошему, мягкому и тёплому.
Вот такие разговоры вели между собой на прогулке Чугун и Арбалет.
– А меня-то что на философию потянуло? – смеялся Чугун.
– Стены давят, Саша (так звали этого интересного типа, открывавшего любую квартиру менее чем за две минуты. Тоже своего рода талант. Ну, зачем трудиться, если ковырнёшь ногтем разок в замочной скважине и бери, что хочешь?).
За время пребывания в карантине они очень сдружились. Часто вели «философские» беседы, вместе занимались спортом, да и в камере были рядом. Хотя на воле Саша-Чугун вёл не самый образцовый образ жизни, рядом с ним чувствовался какой-то исходящий поток положительной энергии. Открытое добродушное лицо. Человек прямой и искренний, без лжи и фальши, добрый и простой. Одним словом рубаха-парень. Наверное, своей искренностью и простотой он притягивал к себе людей.
– Слышь, Саня! Скоро распределение, и нас раскидают по разным хатам. Может уже и не увидимся…
– Да ты не гони. Ещё свидимся. А может, и в одну камеру угодим.
– Вряд ли.
– Судьбе будет угодно, сведёт обязательно. Вот жизнь. А?
Действительно, встречаются похожие по духу люди на перепутье дорог и не знают, что ждёт их завтра. В тюрьме человек сам себе не принадлежит. Им распоряжается система, толкая его туда-сюда совершенно произвольно. Он здесь никто, просто уголовник. Но надо как-то жить с этим, временно смиряться с судьбой и не чувствовать себя жертвой якобы объективных обстоятельств.
На следующий день ожидалось распределение. Они, как и предвидел Арбалет, не попали в одну камеру, да и вообще в жизни больше никогда не встретятся. А жаль. Арбалету было приятно в таких суровых застенках встретить интересного человека, и разглядеть в нём через напускную оболочку именно человека. На воле все заняты другим. У всех какие-то проблемы, все чего-то добиваются, ищут что-то непонятное, думают только о себе и не замечают вокруг другие живые человеческие души.
Когда им сказали собираться с вещами, они долго сидели молча, уставившись в истоптанный многими поколениями пол камеры. На душе было необъяснимое, но тягостное ощущение пустоты. Неожиданно пронзительно заскрипели засовы.
– Ну, давай, брат. Мало кого так назову.
Арбалет грустно улыбнулся, по-братски обнял Чугуна, взял вещи и пошёл. Его всегда почему-то уводили первым…
И вот нашего героя встречает уже новая камера. Новые бледно-зеленоватые лица. Тюремное знакомство. Традиционный чифир. С карантина двое их поднялось в эту камеру. Кто, откуда? Как жили? Кто по жизни?
Внутреннее убранство камеры было потрясающим, оно превзошло все самые худшие ожидания Арбалета. В четырёхместной камере находилось восемнадцать человек. На полу были разложены матрасы. В решётке света белого не видно: за решётками – реснички, а за ними ещё и щит в мелкую дырочку. С потолка свисали огромные сопливые капли. Развешенное бельё не высыхало сутками. Сырость стояла неимоверная. Оглядевшись вокруг, Арбалет вынужден был сострить:
– Всё, как мы любим: номер люкс.
Под потолком, никуда не выветриваясь, висел плотный слой дыма. Крепкий, застоявшийся табачный запах, смешиваясь с запахом потных человеческих тел, создавал изысканный аромат аристократической гостиной…
И так было везде. Все камеры были переполнены. Такова была тюрьма в конце 90-х годов (Возможно, что власти, занятые переделом собственности, просто убирали мелких конкурентов по воровскому ремеслу). Тяжковато будет жить в такой камере. Но жить надо. Надо всё пройти.
Арбалет и в этой душегубке встретил знакомого.
– Коваль? А я тебя сразу и не узнал. Вот куда судьба закинула, где пришлось встретиться. Как ты здесь?
– За контрабанду.
– Ага, коротко и ясно.
За чаепитием Коваль вводил Арбалета в курс: кто смотрящий за камерой, и каково общее положение. За час дружеской беседы Арбалет узнал обо всём, что происходит в тюрьме: в каких камерах сидели знакомые, кто чем занимался, кто тянул с воли наркотики, кто алкоголь…
– Кстати, у нас и бражка поспела. Надо за встречу, – подмигнул Коваль Арбалету, – в такой обстановке просто необходимо, брат, расслабиться. Мусора совсем оборзели, такой плотняк насажали.
– Вы что, укосячили?
– Да нет, так везде. Вся тюряга переполнена. Спец. отлов. Всех подряд берут и садят за всякую х…ню. Вот ждём, как всегда, амнистию от президента. – оскалил в беззаботной улыбке Коваль свой беззубый рот.
Образовался тесный кружок из шести человек. Проворно процедили и разлили по кружкам брагу. Завешали, на всякий случай, глазок…
– Ну что, поехали! За знакомство!
Кружка крепчайшего тюремного напитка, и ослабленное после всех перенесённых передряг тело Арбалета сразу захмелело, но на душе стало хорошо, несмотря даже на окружающие их тошнотворные условия.
Весь вечер они спокойно пили, знакомились, рассуждали о своём подневольном житье-бытье. Бражка крепко всем била в головы, но вели себя все пристойно: никто не хамил, не грубил, никто никого не оскорблял, как будто старые, закадычные друзья собрались на летней даче отметить очередную производственную премию… Камера находилась на самом отшибе, в конце продола.
– А к нам легавые и не заглядывают. Про нас забыли. Да и смена нормальная.
После трёх кружек головы у всех заметно отяжелели. Спасаясь от духоты, сидели на расстеленных на полу матрасах, на которых обычно и спали по ночам. Когда выдули всю пятилитровку, настроение и самочувствие у всех заметно улучшились. Арбалет поблагодарил братву за тёплую встречу и увалился спать. Уснул он крепким и безмятежным сном.
Условия проживания в камере оказались почти непереносимыми – это сразу ощутил Арбалет, едва проснувшись. В тесной, переполненной камере сидельцы постоянно страдали от духоты и сырости. Всем было тяжело, все чувствовали изнуряющий упадок сил. В таком угнетённом состоянии пропадали все человеческие желания.
Наблюдательный Арбалет сразу обратил внимание на то, что даже в жутких условиях этой адской жаровни, арестанты никогда не ругались между собой, а наоборот, старались всячески поддержать друг друга, хотя всем им было явно нелегко. Все опасались как-то нарушить товарищескую атмосферу в камере – атмосферу братства, поддержки, терпения и взаимопонимания. Критические обстоятельства, в которых они оказались, просто вынуждали их быть сплочёнными и дружными. Всем было одинаково плохо, но именно в жесточайших тюремных условиях в каждом из них заработали какие-то иные, доселе скрытые, внутренние механизмы, проснулись давно забытые человеческие эмоции, которые так необходимы нам, людям, и не только в тюрьме, но и на свободе.
Арбалет много размышлял над этим. Ему нравились эти простые люди. Да, все загремели в каталажку, но что бы ни привело их за решётку, все они были разные, все сохранили свою индивидуальность и не потеряли человеческого облика. Каждого встречали и провожали достойно, никого не выделяя и никем не гнушаясь.
В камеру-парилку попал однажды и бомж Вася. Не было у него ни родных, ни близких. А может и были, да общаться с ним когда-то не захотели, ошибочно посчитав себя людьми более высшего сорта. Попался он на краже продуктов (что вполне простительно в его положении: тяжело ведь всё время с помойки питаться, иногда хочется чего-нибудь свежего…). Арбалет с интересом наблюдал, как матёрые зеки относились к этому откровенному босяку, как заботились о нём. Васю отмыли, выбросили лохмотья, в которых он был одет, обули и приодели его. Все принимали активное участие в его жизни. С каждой посылки и передачи уделяли что-то и ему, заботились, чтобы этот, никому не нужный на свободе человек, хотя бы в тюрьме ни в чём не нуждался. И Вася, проживший всю свою жизнь по подвалам, буквально цвёл от счастья. Когда его, уже как осужденного (да, сурово наше государство к таким «крупным» ворам, как Вася!), переводили в другую камеру, он заревел как маленький ребёнок, обнимался со всеми и не скрывал своих слёз.
– Братва, от всей души спасибо за заботу и внимание… Я… Я… – захлёбывался своими слезами расстроенный Вася, пытаясь объяснить что-то самое сокровенное. – Да когда меня закрыли, я повешаться хотел! Я всю жизнь ненавидел и жить не хотел, а вы, родные мои, вернули меня к жизни. Дай бог вам, братья, всего-всего самого хорошего! Век вас не забуду!... Я пожил немало, но не встречал ещё людей лучше вас!
(Это мнение только горемычного бедолаги Василия. Мы-то с вами, дорогие читатели, понимаем. Что лучшие люди у нас не в пересыльной камере сидят, а в правительстве на благо народа пашут. И в Государственной Думе не щадя своих штанов трудятся!).
Очень не хотел Василий ехать в другую камеру. Здесь – братья, а там неизвестно что ждёт, разные люди могут встретиться на тюремном зигзагообразном жизненном пути. Дай бог тебе, друг Василий, встречаться только с достойными людьми, тогда и жить сразу захочется, жить и радоваться, что есть ещё кто-то, кому небезразлична и твоя судьба. Ты просто брат. И не так уж важно, кто ты: бомж, алкоголик, наркоман, надзиратель, министр или депутат. Все мы – только смертные люди, ничтожные пылинки, бесцельно блуждающие во Вселенском мраке.
Когда Василия Дмитриевича увели, Коваль тут же, видимо чтобы разрядить обстановку, сострил:
– Хорошо нам Вася пожелал. Нам бы камеру побольше, а остальное всё у нас уже есть.
Заканчивалось удушливое лето. С приходом прохладных осенних дождей и воздуху в камере становилось побольше. Прежней, невыносимой духоты уже не было, хотя народу в камере по-прежнему не убывало: одни уходили, на их место тут же являлись другие. Тюремная жизнь текла своим чередом. Тем временем, деятельный и предприимчивый Арбалет не терял драгоценных минут даром. Прежде всего, он бросил курить. Надышаться табачной вонью можно и по месту проживания. В камере – тридцать человек, и все курят. Жить приходилось в постоянном дыму. Конечно, старались курить в отдушину, но когда от постоянной камерной вони на продоле дубаки закрывали эти отдушины, вообще становилось невыносимо.
Арбалет нашёл себе другую отдушину – это часовая прогулка на свежем воздухе. Свежий воздух! Как начинаешь ценить его, когда его просто хронически не хватает! Выходишь всего на час, и с какой жадностью вдыхаешь его, с каким упоением глотаешь его и никак не можешь надышаться! Этот час был самым драгоценным для нашего героя, он интенсивно занимался спортом, восстанавливал свой потрёпанный организм, и его крепнущее тело щедро благодарило его за это хорошим, оптимистическим настроением. Затем – обливание холодной водой, и можно дальше спокойно переносить злокозненные превратности судьбы.
Арбалет пытался почаще шутить и балагурить, поддерживал и заботился о других, более слабых духом сидельцах. В сентябре ему исполнилось 27 лет. Но жизненный и духовный возраст его был намного больше. Все эти перенесённые им страдания, рискованные приключения, потери и неудачи, болезни и ломки вынудили его повзрослеть намного раньше других. Жизнь не только колотила и мяла его в своих жерновах, но и учила понимать многое.
Ещё одной целебной отдушиной были для Арбалета книги. Он всегда испытывал непреходящий интеллектуальный и информационный голод. Но в периоды длительного употребления, когда человеку не до книг и информации, когда его стремления ограничиваются поисками денег и наркотиков, духовный рост его не только останавливается, но и поворачивает вспять. А сейчас, в камере, просто лафа: не надо бежать по пятам за собственной смертью. В тюрьме нехватку жизненного пространства компенсирует избыток свободного времени. И Арбалет стремился использовать эту главную драгоценность, время, на своё духовное развитие. Он зачитывался доступной литературой взахлёб. Он и в тюрьме научился получать удовольствия: спорт и книги. Его жизнь в тюрьме стала гораздо интересней его жизни на воле. Он брал сразу по несколько книг, думал и размышлял о прочитанном. Временами ему казалось, что он находится не в крошечной конуре, не в газовой камере с кучей народа, а где-то в другом мире со своими книжными героями. Потом он будет считать это время лучшим из времён. Время приобретения знаний и духовного роста. Силён не тот, кто не упал, а тот, кто упав, сумел подняться.
Арбалет уже не сожалел о прошлом, он смотрел в будущее, извлекая из прошлого бесценные жизненные уроки. На его счастье, тюремная библиотека изобиловала произведениями русских классиков.
Вскоре Арбалет начал замечать, что, когда ему через книги открывались какие-то прежде неведомые истины, ему казалось, что это Господь его не оставляет и как бы через эти книги разговаривает с ним и внушает ему вечные непреходящие истины. Ведёт его невидимой рукой в иной, лучший мир. Кто-то живёт в спортивном мире, кто-то в научном, кто-то горит на производстве, а он жил в своём, духовом мире. Видимо, в дальнейшем ему придётся развиваться и двигаться именно в том направлении. Значит Богу, небесам или кому-то ещё это нужно. Арбалет вновь и вновь убеждался, что ничего случайного в этом мире не происходит. И он благодарил Господа в душе своей, что именно на его долю выпали такие немилосердные испытания, после преодоления которых он как бы сближался с Господом. И даже в, казалось бы, невыносимой обстановке газовой камеры он постоянно чувствовал его присутствие рядом с собой.