– Мы еб…ли все на свете, кроме шила и гвоздя! Шило колется в зал… пу, а гвоздя е…ть нельзя! – загорланил Васька. – У-ух!
И он опять отбил руками чечетку.
Тюрьма, если и уважает кого, то только воров в законе и богатых.
Егорка хотел подняться, ноги не слушались, но он все же сполз на заплеванный пол. Никто ему не помог: зэки расселись возле старшенького, еле говорившего телевизора, и интерес к Егорке почти пропал.
Егорка так и не понял, почему его загнали в тюрьму: может, про Горбачева узнали? Но как? Даже Катька – и та ничего не знала. Олеша? Борис Борисыч? Нет. И еще раз – нет!
В Ачинске не было предателей.
Интересно, как в тюрьме кормят? Может, и рыбу дают?
Егорка ужасно любил щуку. До чего ж вкусна, зараза! Особенно если сделать из щуки котлетки. Щука в Сибири наивкуснейший зверь! Говорят, хорош еще таймень, но таймень в северных реках живет, а на северах Егорка не рыбачил, случай не подвернулся…
Егорка подполз к Ваське Дурдому. На последней шконке, у стенки, он отчаянно резался в карты.
– Слышь, мил человек… Ты меня не попутал с кем-то… а?
От такой наглости Васька не знал, что ответить: он мог бы двинуть ему в дыню, но в тюрьме после ужина никто никогда не дрался, это закон.
– Темно ж было, – подсказывал Егорка. – Только я, мил человек, не в обиде, я ко всему привыкший, потому что с добром в сердце живу…
Егорка мешал зэкам смотреть телевизор.
– Дуря, – позвал кто-то Ваську, – смотри: скобарь заголосил! Ну-ка, скажи ему… Дуря!
Кривой с неудовольствием кинул карты на стол.
– Послушайте, Василий, что вы приеб…сь до Егора Семеновича, как чирей до пионерки? Сидите уже у телевизора! Там, говорят, футбол будет… А ты, с-самородок… – скосился он на Егорку, – мне решил вопросик подбросить? А я, значит, должон ответ тебе дать? Как у мусоров на допросе?
Его глаза наливались кровью.
– Вишь, Джамиль, какая бранжа? Эта виньетка к ответу меня требует! Можно я ему бубенцы откручу?..
– И просьба по нему вроде нам не поступала… – осторожно напомнил Васька.
Он имел ввиду тюремный «телеграф», предупреждавший заранее о тех людях, к которым зэки должны были бы проявить максимум уважения.
Когда-то, лет сорок назад, Джамиль был «домушником» – в Батуми и Кобулети. «Если я, – рассказывал Джамиль, – влезая в хату, слышал плач ребенка, я все бросал и уходил: вдруг это плачет будущий вор?!»
Васька жалобно смотрел на Джамиля:
– Да он… изводит меня своей попкой, старшой! Мой… член правительства… прямо сча хочет Егора Семеныча, сам посмотри… – и Васька тут же скинул старые треники. – Умоляет же прям!
Его конец действительно напрягся и вырастал прямо на глазах.
– Сперматорий… – мечтательно произнес кто-то из них.
Джамиль устало повернулся к Ваське.
– Тебе, случайно, зубы не жмут? – поинтересовался он. – Или второй глаз стал лишний?
– Извиняюсь, конечно… Васька тут же натянул треники.
– Совсем обалдел, к пахану уважухи нет!
Кривой так вздохнул, словно жизнь поднасильственно отнимала у него весь смысл его существования.
– Бердач, значит, на завтра отложим? Вообще-то спать охота.
– Ты че, опупел? – разъярился Васька. – Где я и где завтра? А?! Завтра, можа, меня расстреляют!..
Джамиль понял, что зэкам («обчеству», как здесь говорили) Егорка стал интереснее даже, чем футбол: он ведь тоже по-своему зависел от этих ханыг, хотя вида не подавал.
– Убедительно гундосишь, – согласился Джамиль. – Только дураки откладывают на завтра то, что можно сделать сегодня!
– Наша взяла, – Васька аж покраснел и бросился в танец. – «Мы е…ли – не пропали, пое…м – не пропадем!» – веселился он, глядя на Егорку:
– Поцелуй же меня, сладенький!.. «Любить – не люби, да почаще е…и!»
Он был действительно настроен только на секс.
Егорка вздрогнул:
– Как… поц-целуй?… Зачем… поцелуй?..
– В губы, сладкий, в губы… – приставал Васька. – Педараст я, понимаешь? Педераст! Слыхал о таких?!
Егорка знал, конечно, что бывают такие мужики, которые почему-то спят не с бабами, а с мужиками, но в Ачинске их сроду не было, у них нормальный город, да и как ты с таким вот товарищем… водку пойдешь пить на фабрику-кухню? Тебя ж заплюет коллектив!
Васька с надеждой смотрел на Джамиля:
– Не томи, председатель… Я ж какие сутки не трахнутый хожу…
– Какие, бл? – не понял Кривой.
Зэки заволновались. Чувствовалось, что «обчество» любит во всем справедливость, даже в пустяках.
– Какие-какие! – огрызнулся Васька. – «Папа любит чай горячий, Васька любит х… стоячий»… У-ух!..
Он не знал других танцев, кроме чечетки
– Коллектив! – начал Джамиль. – Разобрать надо сейчас тему одну непростую. Перед вами стоит новопредстав-ленный нам администрацией этого небогоугодного заведения… некто Егор Семеныч. И его детский, никем еще не тронутый… попенгаген. А напротив Егора Семеныча выстроилась сейчас. – целая голубая дивизия.
– Дикая… – хмыкнул кто-то.
– Именно, – согласился Джамиль. – И… что люди скажут? Какое будет решение? Внимательно жду.
– А че его беречь-то? – пожал плечами Кривой. – Глядишь, ему от палки еще ой как приятно сделается…
– Вот! – крикнул кто-то сквозь дым. – Большой мерзости охота, Джамиль!
Одна веселая фраза – и настроение в камере тут же поменялось.
Кривой осмелел:
– Я первый! – крикнул он. – Так ведь, Дуря?
– Эт-то ис-шо… че за заморочка такая?.. – возмутился Васька. – Пахан, скажи веско Кривому! Не надо мне горе с пустяка делать!
Зэки заинтересовались. Над «полатями» поднялись грязные, вшивые головы: народ предвкушал мордобой.
«А если б в камеру сча… Ельцин вошел? – усмехнулся Егорка. – Что б он подумал о своем народе?»
Егорка плакал. Тихо и обреченно он вытирал рукавом свои слезы и – молчал.
– Щ-ща я ему такой взнос сделаю… – предупредил Васька. – Вся его волосня, братцы, ходуном пойдет…
Тут вдруг резко поднялся Кривой:
– Зачехлиракетку Дуря! А можа мы в карты его рассчитаем?
Все ждали, что скажет Джамиль.
– Старшой, я тут жопу не поделил… – доложил Васька. – Веско скажи Кривому, старшой, шо свое счастье можно и по-другому найти! Не за мой же сщет.
– Чухан не баба… – усмехнулся Джамиль. – Чухан всех выдержит. Выделяю каждому по десять минут… раз у всех нынче стояк такой…
Зэки призадумались. Такого решения никто не ждал.
– По десять-то маловато будет, – неуверенно протянул Кривой. – Если барсик такой…
Он сложил руки на задышливой груди и влюбленно уставился на Егорку. Подлетел Васька:
– Ну, свиная морда! Мокрощелину готовь! Кувыркнись на бок, я те сначала ковырял очку устрою…
Егорка с ужасом смотрел на Ваську.
– Пальчиком массаж произведу, – объяснил он. – Попенгагена. Подготовлю малек, ты не боись…
Егорка понял, что он сейчас умрет. И он был готов умереть. Разве можно вынести такой позор? – Эх, Катька-Катька, пропадешь ты, пьяная, в каком-нибудь сугробе, и даже похоронить тебя по-людски будет некому, потому как ты теперь никому не нужна…
Кто-то нагло содрал с Егорки штаны и кинул его лицом в матрас.
Начинается? Неужели, правда, вся Россия – тюрьма?
В этот момент лязгнул засов. Распахнулась дверь, и конвойный громко произнес его имя: Иванов Егор.
«На расстрел, да?» – догадался Егорка.
Сегодня он плакал впервые в жизни.
Майор милиции Денис Мениханов ненавидел вести допросы в тюремных кабинетах, но Иван Данилович Жарков, его начальник, ждал этого бомжа как соловей – лета, а к разговору с полковником Жарковым надо было хорошо подготовиться.
Конвойные тащили Егорку с двух сторон под руки, и со стороны казалось, что они волокут труп.
Допрашивать подследственных в таком состоянии запрещено законом, но Иван Данилович вот-вот уйдет на пенсию, Денис метит на его место, значит, работать сейчас надо решительно и быстро.
53
– И шта?.. Так и будем молчать, понимать?
Рядом с кабинетом Ельцина в Кремле находился большой зал для заседаний, но совещания проходили здесь крайне редко.
Ельцин не любил совещания. Он не любил сидеть во главе стола [ «я – дрянь тамада», – говорил Ельцин). Он плохо запоминал, кто о чем говорит, кто с кем и о чем спорит, а записывать – ленился.
– Шта вы… м-молчите?.. А?
Лужков встал:
– Борис Николаевич! Как мэр Москвы, я полностью удовлетворен сейчас решением Президента…
– Во-от!.. Наконец-то!
Ельцин вышел из-за стола. Было видно, что он устал и раздражен: два часа дня, пора пообедать, он плохо спал сегодня ночью, точнее – вообще не спал, а здесь еще – противная склока между своими…
– Таким образом, – продолжал Лужков, – еще раз хочу сказать: как руководителя Москвы, решение Президента по Чубайсу меня полностью устраивает…
– Наконец-то! – протянул Ельцин. – И на том спасибо, Юрий Михайлович! А вы, вице-премьер… – он повернулся к Чубайсу, – не л-лезьте больше в Москву! И Гайдару передайте: в Москве есть у нас Юрий Михайлович, понимашь… А вам с Гайдаром и России хватит.
Лужков был раздражен, а когда он раздражен, Лужков плохо владеет собой.
– Но как гражданина Российской Федерации, – отчеканил Лужков, – работа Госкомимущества и лично Анатолия Борисовича, те… катастрофические… – не справляясь с волнением, Лужков с трудом подбирал слова, – и совершенно недопустимые явления, которые проявляются сейчас все чаще и чаще… меня абсолютно не устраивает. Более того…
– Шта-а? Шта вы сей-час ска-а-зали?
Ельцин медленно подошел к Лужкову.
– О какой катастрофе… – он смотрел ему прямо в глаза, – вы, понимать, говорите? Я… жду объяснения.
В зале было душно. Кондиционеры вроде бы работали, но не спасали.
…Мэр Москвы Юрий Михайлович Лужков за неделю узнал о встрече в Кремле и хорошо к ней подготовился. Встретился с учеными – Львовым, Петраковым, Абалкиным, съездил к статистикам, подключил спецслужбы, хотя Баранников (и Лужков об этом знал) приватизацию почти не отслеживал: не хотел ссориться с Гайдаром.
Оказалось, на совещании у Президента не будет Бурбулиса. Значит, верны слухи об его отставке?
– Подчеркиваю, Борис Николаевич: как руководитель города, я благодарен Президенту Российской Федерации за принятое сегодня решение по Москве, – начал Лужков. – Я надеюсь, что у Анатолия Борисовича… нашего молодого… «большевизана», как определил его недавно господин Бжезинский, не возникнут… вдруг… какие-то паллиативы… в таком ключевом вопросе, как приватизация…
Чубайс делал вид, что он уткнулся в документы, но вообще-то Чубайс нервничал, смотрел в бумаги и – ничего не видел. Сейчас Ельцин отнял у Чубайса Москву. Что дальше? А если он всю приватизацию отдаст губернаторам? Местному самоуправлению?
Если бы Ельцин мог, он бы, конечно, отмахнулся и от этого совещания, но вопрос ведь важнейший: предварительные итоги ваучерной приватизации.
– Начну с того, – продолжал Лужков, – что весь шестой этаж здания Госимущества занимают сегодня американские советники. Срочно прибыли в огромном количестве. 32 консультанта. И при каждом – еще по штабу консультантов. – Здесь есть от чего опешить, товарищи! Советники Анатолия Борисовича – сплошь профессиональные разведчики. Но именно они составляют и корректируют сейчас списки тех российских заводов, которые по ускоренным схемам вот-вот уйдут в частные руки. И предлагают… различные приватизационные инициативы…
Поднялся Шумейко. В отсутствии Гайдара, четвертый день не выходившего из ЦКБ, именно Шумейко отвечал за правительство.
– Прошу прощения, Борис Николаевич! У нас есть контрразведка, господин Баранников. Правительство не имеет оперативного аппарата.
Удивительно, конечно, но Баранникова на совещание не пригласили. Почему-то считалось, что приватизация – не его вопрос.
– Иностранные консультанты, – наступал Лужков, – раньше всех получают сегодня информацию, где и на каких условиях у нас проходят аукционы по продаже госимущества. Это становится тревожным явлением… ибо в любой стране мира доступ иностранных специалистов к такой информации жестко ограничен, а возможности консультантов сужены! – И не могу понять, – горячился Лужков, – почему, товарищи, мы ведем себя сейчас как самые большие идиоты ты в мире? Называю… – он поднял к глазам приготовленный листочек, – имена: господин Бойл, координатор проекта, чин Бойла в ЦРУ равен званию генерал-лейтенанта. Господа Христофер, Шаробель, Аккерман, Фишер… – Живут, Борис Николаевич, в наших лучших гостиницах, постоянно встречаются с Чубайсом, Нечаевым, но чаще всего с господином Авеном. Я… – Лужков перехватил тревожный взгляд Авена, – …правильно говорю, Петр Олегович?
– Абсолютно, – кивнул Авен. – И мы, Юрий Михайлове, этим негодяям еще и доллары платим.
– Зачем? – опешил Ельцин.
– За консультации, Борис Николаевич.
– Разведчикам?
– Им! Но они, Борис Николаевич, еще при Горбачеве все у нас разведали…
В этом правительстве Авен, похоже, был самый образованный. Он любил немецких романтиков, Тика и Вакенродера, хорошо разбирался в живописи и был ужасно доволен собой, потому как жил сейчас на бывшей даче Алексея Толстого, в том доме, где рождался «Петр Первый»: он забрал ее за бесценок.
– Продав, товарищи, в 1992-м 46 815 предприятий, – продолжал Лужков, – Госкомимущество принесло в казну государства менее одного миллиарда долларов. Вот ключевая цифра в наших рассуждениях. Выходит, что любой американский миллиардер… всего за миллиард… мог бы купить почти 50 тысяч наших заводов?
Лужкову никто не ответил. И – не собирался отвечать: Чубайс уткнулся в бумаги, а Шумейко любовался своими ногтями.
…Прежний хозяин города, его мэр Гавриил Попов совершенно не был хозяином: его дело – сочинять книги, – а руководить Москвой – это искусство.
Попов сделал одно дело: он сохранил в Моссовете Лужкова и Ресина, руководителя стройкомплекса, хотя Сергей Станкевич, яркий молодой демократ, правая рука Попова сразу предложил Гавриилу Харитоновичу разделаться с «контрой».
Станкевич был уверен, что свободная жизнь начинается только там, где есть такие люди, как он.
– Ты в стройке что-нибудь варишь? – допытывался Попов.
– А, бросьте – отмахивался Станкевич. – Я быстро учусь!
Он не сомневался, что может возглавить все, что угодно.
Станкевич ревновал к Попову. Весной 91-го Моссовет проголосовал, чтобы мэром стал Станкевич, а Попов был вторым. Но Борис Николаевич дрогнул, испугался, и Станкевич подвинулся: мэром стал Попов, а Станкевич стал при нем идеологом.
В совершенстве владея «шефологией», Попов ждал, что Ельцин вот-вот назначит его министром иностранных дел. Он каждый день писал Бурбулису записки по международным вопросам, приводил к нему в кабинет разных влиятельных американцев, но министром стал Козырев.
Промучившись на посту мэра еще полгода, Попов ушел, прихватив себе («на старость») комплекс зданий на Ленинградском проспекте и дачу Брежнева в Заречье.
Он бы и раньше ушел, но на дачу Леонида Ильича претендовал Гайдар, поэтому вопрос решился не сразу.
В июне 91-го, еще при Попове, на очистных сооружениях в Курьяново произошла чудовищная авария: две тысячи кубометров фекалий только чудом не промчались – гордым потоком – по городским улицам и площадям.
«Москве нужны рыцари», – кричал на митингах Станкевич.
«Москве нужны хозяйственники», – отрезал Ельцин и поставил на город Лужкова.
Были и другие кандидаты: из Лондона примчался диссидент Буковский и предложил на пост мэра себя. Потом возникла Старовойтова, но она уже порядком надоела, и Ельцин выбрал Лужкова: грязный, запущенный город, скверно освещенные улицы (в самом центре Москвы, на Сретенке на головы прохожих падали не только сосульки, но и кирпичи), на Тверской – проститутки, бомжи и даже прокаженные… – Москва, вся Москва оказалась – вдруг – как один большой «Черкизон».
ЖКХ и сфера быта, магазины и магазинчики, палатки, стадионы, ставшие вещевыми рынками, кладбища, – криминал жестко разделил столицу на сферы своего влияния. Когда Вячеслав Иваньков (он же – знаменитый Япончик) вышел из тюрьмы, он Москву не узнал. Откуда здесь столько воров? Старых авторитетов (дед Хасан, например) мало кто слушает, у каждой банды – свои законы, значит, войны, кровь неизбежны…