Мы возвращаемся в его кабинет. И он звонит… кому вы думаете?
Сергею Сергеевичу Прокофьеву!
Я обмер.
– Сергей Сергеевич, – говорит, – голубчик! Я нашел режиссера. Да! И он поставит «Войну и мир»!.. Он – бо-о-ольшой режиссер, Сергей Сергеевич… он идет только от музыки… в каждой работе…
Я? Большой режиссер? Откуда он знает?..
Стою ни жив ни мертв: Прокофьев – мой Бог!
– Могли бы вы, Сергей Сергеевич, показать ему партитуру? Правда? Неужели?! Ждем, ждем, дорогой Сергей Сергеевич! Сегодня в восемь, я вас встречу на семнадцатом, как всегда на лестнице…
Бурбулису стало скучно.
– И вечером, друзья, – воодушевился старик, – в Большом театре гениальный Прокофьев играет для нас «Войну и мир»! На рояле – огарочек. Помните… огарочки были такие? Я смотрю на Самосуда, а он плачет… – у старика перехватило горло.
Алешка просто влюбился в Бориса Александровича: настоящий человек их прежней России.
– Давно, давно хотел познакомиться, – взял слово Бурбулис. – Мы, уважаемый, маэстро, всегда поддержим ту интеллигенцию, которая с удовольствием поддерживает нас…
– А ту, которая не поддержит? – Борис Александрович опять закинул очки на нос и с интересом смотрел на Бурбулиса.
– Нейтрализуем, – улыбнулся он.
– Это как?.. – не понял Борис Александрович. – Простите, что будет, вы сказали?
– Видите ли… – Бурбулис опустил глаза, стараясь не обижать старика. – Никто не знает, есть ли Бог. Нет, я считаю, доказательств Его существования. И нет прямых доказательств, что Бог – это миф, гениальное создание самого человечества. Все зависит от того, как преподнести эту проблему. Наши люди не приучены смотреть на жизнь собственными глазами. Они у наших людей подслеповаты и разбегаются по сторонам.
На все исторические процессы… – Бурбулис прошелся по кабинету, – люди смотрят только глазами тех, кому они доверяют: глазами писателей, политических деятелей, эстрадных певцов, актеров театра и кино, работников оперы и – т. д. Тех людей, кто авторитет. И нам, ведущим политикам, которым Президент поручил сейчас сформировать идеологию новой России, совсем небезразлично, какие отряды (я об интеллигенции) пришли под наши знамена. И – кто в этих отрядах.
– Простите… – смутился Борис Александрович. – Дело в том, что Бог есть…
– Кто скажет об этом наверное? – усмехнулся Бурбулис.
– Я скажу. Бог есть и велик тем, что у Бога нет мертвецов. Люди рождаются не для того, чтобы всего через несколько десятков лет стать мертвецами, люди – не звери, каждый человек слишком сложен, слишком уникален, чтобы в конце концов стать мертвецом…
Бурбулис усмехнулся:
– Ну, это ваша точка зрения… Митрополит Кирилл, кстати, говоря, у нас член комиссии по Госпремиям…
– А мне другая и не нужна! У Канта пять доказательств бытия Божьего. Я предлагаю вам… еще одно доказательство. Очень простое. У меня в режиссуре есть духовный брат – Гога Товстоногов. Мы с ним очень дальние родственники. Гога – заядлый атеист. Упрям, как никто. Но даже Гога согласился, что если Лука, Матфей и другие евангелисты, жившие в разных концах света и даже не знавшие друг о друге, писали о Небожителе, о фактах, одним языком…
– Кстати, Товстоногов нас поддерживал… – заметил Бурбулис. – На заре демократии.
– Разве вас кто-то не поддерживает? У нас в театре вас все поддерживают. И в Большом поддерживают.
– А мы всех и приглашаем, мэтр, в новую жизнь. Двери открыты. Михал Сереич полагал, как вы знаете, что обновление можно в СССР осуществить в рамках существующей социалистической модели, Борис Александрович! Беда в том, что он так и не сумел преодолеть наглые советские стереотипы. И поэтому с Горбачевым покончено.
Но есть, скажем, – Бурбулис встал и прошелся по кабинету, – Распутин и Бондарев. Их «Слово к народу». Манифест ГКЧП. С таким народцем нам не по пути. Их время закончилось. И я заявляю: тем, кто идет к нас, двери открыты! И открыты, конечно, наши сердца. Мы никогда не забудем, Борис Александрович, что в переломный момент, когда Михаил Горбачев покидает политическую сцену, именно вы предложили нам свою руку. А Горбачев, маэстро, ушел авсегда – вместе со страной, которую он чуть не погубил…
– А разве СНГ строится сейчас не по образцу СССР? – изумился Борис Александрович. – Ну, разъехались по отдельным квартирам, подумаешь… Сердце-то у нас одно!
– По секрету? – засмеялся Бурбулис. – У СНГ нет (и не может быть] ничего общего с СССР. И сердца, слова богу, тоже разные.
– А что тогда… это СНГ?
– Честно? А я и сам не знаю, господин режиссер! И никто не знает, – засмеялся Бурбулис. – Мы придумали СНГ, чтобы смягчить у народа боль от развала Советского Союза. Ну, а если официально, я говорю: двенадцать независимых друг от друга стран, каждая – со своей самобытной культурой, с собственным политическим лицом, своей экономикой и своими Вооруженными силами…
Бурбулис смеялся как-то по-бабьи, ехидно, как бы исподтишка.
– Позвольте, – поднял глаза Борис Александрович. – Но вроде бы декларировалось что-то другое…
– Политики, дорогой мэтр, как женщины, – Бурбулис все еще досмеивался. – Политикам верят только наивные. Чем умнее человек, тем больше вокруг него идиотов. Умнея, человек открывает – вокруг себя – все новых и новых идиотов. Разве вы не понимаете, что СССР – это уже сейчас глубокое прошлое? Может, все-таки чайку… если не кофе?..
Старик вздохнул:
– Такие события сразу и не поймешь, – что вы!
– Не все успевают за ходом истории… – согласился Бурбулис. – Время нынче бойкое. Каждый день что-то приносит. Мы долго стояли на одном месте. Очень долго. Сейчас бежать хочется!..
– А вы думаете, – старик говорил так, словно извинялся за наивность, – в 37-м кто-нибудь доподлинно понимал, что такое… 37-й на самом деле? Даже Сталин не понимал, уверяю вас! Это как снежный ком, – Борис Александрович опять закинул очки на нос, – берут человека, с испуга человек на первом же допросе показывает еще на кого-то, или ему просто суют в руки какую-нибудь бумагу, силой заставляя ее подписать… Силой можно ведь… что угодно! Тут же берут того, на кого сигнал, он с испуга показывает уже на десятерых. Что делать? Надо же проверить, время-то строгое, военное, с подлецой. А эти десять показывают уже на тысячу…
Ведь писали все – на всех… – продолжал старик. – Обвал в горах. Был у нас такой… Рыбин, чекист. Из охраны Иосифа Виссарионовича. Проштрафился, вот и сослали его в Большой театр, комендантом. Он мне лично, пьяный, бахвалился, что на госбезопасность в Большой работал у них весь Большой! Кроме – великой Семеновой, потому что Марина Семеновна умная была. И когда ее вербовали – идиоткой прикинулась. Как, кстати, и Фаина Раневская, самая наивная и самая одинокая женщина в мире! «Милый, – целовала Раневская чекиста, присланного для вербовки. – Где ты раньше был, дорогой? Я ж готова! Хочу! Где явки будут, по ночам я всегда свободна, дай мне пистолет, я мечтаю о пистолете! Вербуй меня, вербуй, я никому не скажу, только Любке Орловой, так она тоже врагов ненавидит и товарищ Сталин к Любке совсем неплохо относится… – ты… понимаешь меня? А встречаться… – тут Раневская на шепот перешла, – встречаться будем в театре под лестницей, там нас никто не найдет, да и как романтично, милый… Мы сидим… как влюбленные, голова к голове, нос к носу, ты и я, ты и я…»
Раневская мечтательно закатывала глаза. Она гениально играла идиоток. Всегда! И от нее отстали – вы… вы мне верите?..
Алешка внимательно смотрел на старика. Ему вдруг показалось, что Борис Александрович долго-долго не был в Москве, тем временем в его квартиру забрались воры, унесли из квартиры все самое ценное, а он только сейчас заметил пропажу. Но поверить, что его действительно обокрали, не может, это не укладывается у него в голове…
– Значит… вы разгромили СССР? – вдруг тихо, почти шепотом, спросил старик.
– Не мы, мэтр, – строго возразил Бурбулис. – СССР разгромил Горбачев! Когда были избраны съезды народных депутатов, появилась потрясающая возможность сделать его делегатов мотором преобразования советской империи в великое ново качество. Но Михаил Сергеич испугался… он же – патологический трус, вы… вы обратили внимание?., и – принялся бороться с жизнетворной энергией обновления, которую, дорогой мэтр, он – сам! – выпустил на волю. И в результате колосс рухнул. А мы, наша команда, всего лишь оформили этот разгром!
– Да что вы, что вы… – замахал руками Борис Александрович, – сам Союз никогда бы не рассыпался, вы уж извините меня, старика! Он же был людьми соединен, люди – самая прочная связь на свете…
– Он уже рассыпался, – перебил его Бурбулис. – ГКЧП, который так и не понял, как не понимаете вы, Борис Александрович, что Советский Союз давным-давно умер, ГКЧП вбил в этот гроб последний гвоздик!
– А вот скажите, – Борис Александрович все время поправлял очки, – Галина Уланова, великая балерина…
– Пусть приходит, двери открыты…
– Это имя… как Юрий Гагарин… как Анатолий Карпов… оно известно всей планете…
– И что? – поднял глаза Бурбулис.
– Но иногда… после войны… в Кремле, знаете ли, были такие… тихие концерты. И Галина Сергеевна танцевала для Сталина. Пели Козловский, Максим Михайлов, иногда – Юрьева Изабелла… а Сереженька Образцов, мой друг, показывал куклы…
– По-моему, Уланова… не подписывала «Слово к народу», – насторожился Бурбулис.
– А если б подписала?
– Я бы его принял.
Борис Александрович опустил голову, потом медленно встал, сделал шаг к столу, к Бурбулису, и протянул ему руку.
– Извините, что отнял время. Был очень рад познакомиться.
– И вам спасибо, – улыбнулся Бурбулис, пожимая его ладошку. – Мы, я чувствую, стоим пока на разных позициях, но сближение неизбежно: демократические институты хороши тем, что у каждого из нас есть право на ошибку; мы как-то забыли…
– Если б не вы, товарищ Бурбулис, – теперь уже старик вдруг резко его перебил, – Советский Союз жил бы еще триста лет, как дом Романовых! Дело в людях, а не в начинке… социалистический он там… капиталистический, – он и социалистическим не был, потому что Ленин сразу ввел нэп и эти страшные концессии, Троцкий настаивал, Лев Давидович, Ленина в Россию немцы привезли, а Троцкого параллельно с Лениным, тогда же, в 17-м, везли – кораблем – американцы.
Дублирующий вариант, так сказать! Очень хотелось все захватить. И получили – в подарок – концессии: КВЖД, Дальний Восток, весь север. Когда приходят американцы, они всегда грабят. Где здесь социализм, равенство, братство?
Вот у вас бутылка, – Борис Александрович заметил вдруг бутылочку боржоми, стоявшую на журнальном столике. – Ей какая разница, бутылке-то, какая водичка в ней плещется? Бутылка на то и бутылка, чтобы объем сохранить, чтобы напиточек не разлился! Но если эту бутылочку с размаха да еще и об землю, о камни, она же разлетится к чертовой матери! Но зачем? Зачем ее разбивать? Осколки потом не соберешь, то есть придется нам, дуракам самонадеянным, по осколкам топтаться всю оставшуюся жизнь, ноги в кровь резать, потому что другой земли других осколков у нас нет!
Сто лет пройдет, сто, не меньше, пока мы эти осколки своими босыми ногами в песок превратим! А до тех пор, пока не превратим в песок, мы все в крови будем. Все умоемся. От этой гадости – раскол – не убережешься, осколки могут резаться, а кровь – пачкаться! Кровь всегда брызгами летит, не разбирая сторон… Когда брызги повсюду – это уже фонтан! Ну что же… – значит, поделом нам, если по матушке-земле, предкам завещанной, достойно пройти не сумели…
Борис Александрович встал, вежливо поклонился Бурбулису и незаметно поправил на шее платок-подушечку Он старался не смотреть Бурбулису в глаза, ему хотелось как можно быстрее закончить разговор и выйти отсюда.
Бурбулис молча, с поклоном, пожал Борису Александровичу руку и скрылся в комнате отдыха.
«Кто он такой, этот Бурбулис, – подумал Алешка, – что бы великий старик так сейчас волновался?»
Алешка вышел проводить Бориса Александровича на Ивановскую площадь, и вдруг выяснилось, что у старика нет машины.
– Суббота, знаете ли, – извинился Борис Александрович. – У шофера – выходной, он и так внуков не видит…
Алешка взглянул на часы. Нет, не суббота, уже воскресенье, полночь.
Пошел снег. Опираясь на палку, которая то и дело съезжала в сторону, старик сделал несколько шагов и чуть не упал. Даже здесь, в Кремле, снег почти не убирали. Зарплаты – копеечные, они сейчас везде копеечные, поэтому дворники – разбежались.
Алешка хотел вернуться обратно, в приемную Бурбулиса, попросить машину, но остановился: он знал, машину ему никто не даст, если бы Недошивин хотел – предложил бы сам, но он, видимо, решил, что машина Борису Александровичу не положена по его статусу…
Алешка подбежал к старику:
– Пойдемте… поймаем такси….
Он аккуратно взял его под руку.
– Да как же, господи, вы ж раздетый… – заупрямился Борис Александрович.
– Ничего-ничего, идемте! Я закаленный! Я из Болшева!..
– Болшево? Вот это да… А у меня, знаете ли, дача в Валентиновке, совсем рядом… электричка ходит… – тихо бормотал старик.
Он тяжело опирался на его руку. Ноги скользили, но держались; Борис Александрович и Алешка медленно шли вниз, к Боровицким воротам. Мимо них вдруг промчался кортеж Бурбулиса, и Геннадий Эдуардович, как показалось Алешке, весело помахал им рукой…
44
С утра, слава богу, не было совещаний, но настроение испортил Евгений Комаров, губернатор Мурманской области:
– Хлеба, Егор Тимурович, на два дня. Потом катастрофа. Услышьте меня, взорвется народ: хлеба нет!
Нашел чем испугать, губернатор… После сталинских лет нет у России охоты взрываться, отбита навечно! – Самое трудное в государственной работе – неизбежные встречи с психопатами. Хлеба нет… – А при чем тут Совмин?
Катастрофа, Комаров, это у тебя, в Мурманске, в Совете министров никакой катастрофы нет!
Гайдар считал себя ученым, но каких-то открытий в экономике у него пока не было. Сочетание несочетаемого: гипертония, животик-бегемотик, вечно мокрая (от пота) лысина и – несокрушимая энергия трибуна, публициста-оратора, журналиста, который умеет не только писать, но и говорить!
Ельцина убедили: если он, Президент России, снимет Гайдара (или Гайдар вдруг сам уйдет в отставку), от России тут же отшатнется весь цивилизованный мир.
Ельцин, Ельцин… – он как опустевшая деревня сегодня…
Если бы Ельцин не пил, он не был бы, конечно, так доверчив, но если бы Ельцин не пил, это был бы не Ельцин.
Егор Тимурович уже пять раз пожалел, что принял Комарова. Дикие люди эти губернаторы! Не могут понять: Гайдар – это не Силаев и не Рыжков; льготы, дешевые кредиты, господдержка, северный завоз… – хватит, господа, попрошайничать, привыкайте к рынку, – пора!
…Возвращаясь с Хоккайдо в Москву, Егор Тимурович на один день залетел в Магадан.
«Область перенаселена, – заявил он. – Людей будем выселять!»
Выселять? Куда?!
Пройдет неделя, и Магаданская область дружно проголосует… за Жириновского. Этот малый взял в руки текст речи Гайдара и все сказал наоборот. Слово в слово!
Пообещал, что никто не выселит, вернет северный коэффициент, социальные льготы – те, что были при Брежневе, а главное, самое главное, «каждой одинокой женщине в новом году по мужику!»
С болтунами очень трудно бороться, почти невозможно: болтун говорит не переставая, и в этом – сила болтуна!
До слез вчера развеселил Борис Николаевич: Гайдар приехал к нему на доклад, Ельцин играл в волейбол и принял его прямо в спортзале. Слушал, слушал, потом вдруг подошел к зеркалу и оттопырил правый глаз.
– Вот, Егор Тимурович… – вздохнул он, – говорят, Ельцин пьет….. А я по-о-сле катастрофы в Испании, понимаешь, са-о-вершенно не сплю… Спина так болит… просто трещит по швам. М-мучаюсь-мучаюсь, встаю, выпиваю стакан коньяка, только так и засыпаю…
Смешной человечек, искренний… Кто, если бы не Ельцин, доверил бы ему, журналисту, такую страну? – У Президента, кстати, прекрасное чувство юмора. Назначив Гайдара, он пригласил его к обеденному столу и сразу предупредил: «Случилось что, Егор Тимурович, из нас двоих я сумею спасти лишь кого-то одного…»
И такой отеческий, мягкий взгляд…
А может, он не шутил? Егор Тимурович ненавидел свой кабинет, зато очень любил комнату отдыха. В центре, у окна, здесь стоял большой аквариум, где веселились рыбки. Посетителей (если это друзья, конечно) можно было принимать лежа на диване, не вставая: когда Егор Тимурович лежал, голова почти не болела, при гипертонии диван – это спасение!