А вот к нацистским добровольцам злость только усилилась. На их счету появилась ещё одна дорогая ему лично жертва, и это окончательно переводило их для Бурана в разряд только и исключительно целей. Причём не просто целей, а — злобных «чужих», которых нужно стрелять немедленно по мере появления. Чтобы они не успели подселиться в людей и размножиться.
Читал не раз, что в войну эсэсовцев в плен не брали, а если те и попадались, то их расстреливали тут же, у дороги, не доводя до лагеря. И правильно делали! А эти, из «Айдара» и прочих, — те же эсэсовцы. Ибо как только сказал: «Нация превыше всего!» — всё, амба, из числа людей ты вышел. И стал тварью инфернальной, сожравшей изнутри человека, который когда-то в этом теле был…
А следователи что ж — следователи были корректны. Двое. Молодые парни. Без предубеждений и даже с некоторой предупредительностью. Видать, знали о нынешних обстоятельствах.
Задавали вопросы. Как познакомились с Бледновым Александром Александровичем? Ещё в Москве. Не лично, конечно: по прессе, читал о нём. Ранее знаком не был, естественно. Лично познакомился только здесь, после перехода границы, случайно. Просто как добровольцу к его подразделению захотелось примкнуть. Потому что читал о нём в прессе, да.
Ни Ященко, ни тем более Юрку поминать не следовало.
В теперешней беседе со следователями Буран был предельно осторожен.
Почему пришёл с Бэтмену? Да не к казакам же! Про батальон «Заря» в Москве тогда ещё не знал никто. Из публики, имеется в виду. А Бледнов — почти свой: офицер спецназа МВД, командир роты, занимался силовыми захватами и обезвреживанием преступников. С подготовкой Кравченко — самое то.
Где брали оружие? Странный вопрос, не находите? Нет. Мне лично выдали. Кто выдал? Уже не помню. Кажется, сам Бледнов. Под роспись, по ведомости, против данных офицерской книжки.
Но внутренне Алексей ухмыльнулся, вспомнив эпизод из недавнего разговора с командиром комендачей. Тоже зашла речь о том, как поначалу получали оружие в ополчении.
— Отдаёшь паспорт, получаешь ствол? — спросил тогда Сокол утвердительно. — А вечером сдаёшь. Как лодку напрокат…
— Даже интереснее. На границе-то меня свои приняли, «бэтменовские». А я уже упакованный, с «винторезом» приехал. На, говорят, автомат тоже бери. Заводят в оружейку, а там стволы — только что не россыпью. В ящиках. Выбираю, какой там получше, старшине оружейному отдаю паспорт, военный билет. А он мне: «На хрена мне твои документы? У меня тетрадка есть!». Там, дескать, всё надёжнее, чем в куче бумажек разбираться. Взял фамилию, спросил позывной, записал — и вся военная бюрократия! Патроны вообще без счёта… Потом, правда, Бэтмен порядок навёл, — добавил Алексей справедливости ради.
А, вот и в нынешнем разговоре «винторез» выплыл — почему-то названный знаменитым. Ну, что ж? Не поверите — нашёл! Осматривал места боёв под Изварино — интересно же! — и в канаве прямо, присыпанный — лежит! Повезло, конечно, я же удачливый. Оформил всё у Бледнова, честь по чести, была запись. На её основании вот и в корпусе оружие в ведомость внесли. А вообще подобные вопросы граничат со служебной тайной, и не вижу, чтобы они имели отношение к делу.
Самому опять вспомнилось, как Сан Саныч тогда, за три недели до гибели, у Алексея на квартире, благостный, расслабленный, рассказывал под расползшиеся пельмени, как начинал с двумя «Сайгами», шестью автоматами и одним пулемётом на 12 человек своей первой команды. Как первый гранатомёт только через месяц добыли. В бою. Как раскопали на Луганском тепловозостроительном заводе свою первую боевую машину — амфибию ПТС-2. Древнюю, как дерьмо мамонта, здо-оровую, но вполне манёвренную. Алексей её видел ещё летом, а куда она потом делась — хрен знает. Сан Саныч не рассказывал.
Где воевал, Алексея тоже спросили. Отчего так часто перемещался? Так сама ГБР «Бэтмен» постоянно перемещалась. Тогда, в августе ведь половину периметра вокруг Луганска держали. Да и откомандировывал Сан Саныч группы постоянно по просьбе руководства республики.
Да, его, капитана Кравченко, Бледнов вскоре выдвинул на должность руководителя разведподразделения с совмещением должности инструктора по боевой подготовке. Да, подготовка велась по-настоящему: диверсионно-разведывательная, разведывательно-штурмовая, артнаблюдателей и корректировщиков и так далее. Потому как не банда была у Бледнова А. А., а вполне по уставу организованная войсковая часть.
Да, поэтому, в частности, капитан Кравченко не знал про то, что делалось в других, особенно тыловых службах группы Бэтмена. Вы что, товарищи, не знаете, как оно в армии? Есть области ответственности, и в чужую ты никогда не лезешь. Питанием, обмундированием, боеприпасами обеспечивали — с этим было налажено, надо отдать должное тем, кто ведал тылом. Денежного довольствия не было. Несколько месяцев, до осени — точно. Ребята рассказывали. Сам Кравченко не получал ни разу. А в октябре перевёлся в корпус, и только со слов знает, что дальше это дело наладилось.
Опять параллельно вспомнились слова Сан Саныча, что бойцы, которые пять месяцев воевали без копейки, без какой-либо материальной мотивации — это золотой фонд русского мира.
Пафосно, но верно. Сказал бы только лучше — империи. Что есть русский мир — разъяснять надо, ибо всё же элементом национализма от этого понятия тянет. Но в принципе верно. Практически все, кого знал Алексей, пришли и приехали на эту войну не за деньги и тем более не за награды, которых у республики, почитай, и нет. Это вон Донецк наделал и Георгиевских крестов, и орденов, и звёзд Героя — а тут всё скромненько. Нет, люди приходили и воевали — и умирали, как ни горько, — просто за то, чтобы не пропустить нацизм дальше. В тот самый Русский мир, который всё равно есть, каким бы эфемерным ни казался.
А раз столько людей, как вон тот же бесхитростный Еланчик, просто не смогли усидеть дома рядом с жёнами и детьми и добровольно пошли в огонь, — значит, не эфемерность их вела. Но чёткое осознание долга своего, что на совести лёг. А вот перед чем долг — вот это пускай идеологи и журналисты придумают. Или вон те же писатели, которых нацики айдаровские выкрасть пытались…
Приказывал ли Бледнов уничтожать ДРГ противника, как они определялись, как их отличали от простых мирных граждан? Тоже странный вопрос. По наличию оружия. Что с ними делали? Задерживали. Если сопротивлялись, уничтожали. А что, на войне иначе должно быть? А, вы в городе имеете в виду. Вот тут не скажу — я город не патрулировал, меня на фронте вечно применяли.
Подвалы? Знал, конечно. Про них все знали. Тогда у всех серьёзных подразделений ополчения были подвалы. И я бы сказал так: именно благодаря вот такой гибкой, если хотите, народной форме правосудия в Луганске удалось удержать ситуацию от падения в криминальную вакханалию. Рухнула официальная законность, но её стали поддерживать само ополченцы…
Заметил предостерегающий взгляд Томича. Понятно: как раз перед встречей с прокурорскими тот рассказал, что Рауф лично поехал к Сонному с довольно серьёзными обвинениями, среди которых как раз подобная самодеятельная законность. Нет, ну то, что под нею понимается у казачков, все знают, но так нельзя сравнивать!
Причём тут — «подменяли закон»? Не было закона, я считаю. Как в отсутствие власти народ вырабатывает свои формы управления, так и в отсутствие закона — свои принципы законности. Это в основе общества лежит человеческого. Отменилась украинская власть. С ней ушёл и украинский закон. Но человеческое общество осталось — и предпочло закон беззаконию. Но общество же — это люди. А среди людей есть лидеры, которые и берут на себя воплощение воли общества, как они её понимают.
Например, знаю, что в Алчевске вместо установленного законодательства действовал приказ Љ5 Головного «О введении упрощённой системы судопроизводства». На одном листочке. Нарушение комендантского часа, мелкое хулиганство, распитие спиртных напитков и употребление наркотиков — 10 суток принудительных работ. Для бойцов — 20 суток. В случае повторного нарушения — расстрел. Саботаж, открытая пропаганда в интересах противника и оказание помощи противнику — расстрел. Мародёрство, грабежи, изнасилования, кражи — расстрел. Невыполнение приказа бойцом на передовой — расстрел, в тылу — 30 суток работ. Небрежное отношение к военному имуществу, утеря оружия — 30 суток работ. Вот и всё.
А ежели лидеры неправильно общество понимают, черту переступают в исполнении законности, — общество так или иначе этих лидеров смещает, выдвигает других. В данном случае луганское общество согласилось с правосудием ополчения, знало про подвалы и в целом соглашалось с такой формой законности. И благодаря этому криминал в республике как поднялся было, так вскоре и опустился. Ибо поднялся, понюхал, чем пахнет обстановка, и предпочёл вообще к земле прижаться.
Ребята, да не подводите вы меня к этому! Я — солдат. Я был на фронте, я про всякую конкретику в тылу, в этих «личных охранах» ничего не знал и знать не мог. Просто не пересекались с ними фронтовики. Разве что когда у Сан Саныча на каком совещании, да и то редко. Потому как штаб Сан Саныча тоже боевой был, дела тыловые его не касались. Ну, только в той мере, в какой требовал снабжения бойцов.
Да, с Яношем пару раз пересекался. Но близко не знал. Знал, что тот был одним из первых двенадцати, с кем начинал Сан Саныч. И он ему доверял. И Янош в качестве начвеща был вполне на месте. А деталей я опять не знаю. Да, думаю, и Сан Саныч не знал всего. Он или доверял людям, или нет.
Да, с Лариокой были конфликты. Нет, про её дела не знаю. Просто стерва-баба, которая начала вести себя с бойцами как барынька. Пользовалась близостью к «телу». Финансы? Нет, не знаю. Показания есть, что ругался с ней по этому поводу? Не отрицаю. С ней все по этому поводу ругались. Но ругаться из-за задержек и знать конкретику — это разные вещи. К тому же лично я особо и не успел с нею в эту тему углубиться, ибо вскоре плюнул и ушёл. Одна из причин — именно из-за неё. Презираю бар, а ещё больше стервозных барынек.
И вот таким образом — от идеологии и боевых действий до попыток вытащить из него что-то по поводу злоупотреблений Бэтменовского окружения — тягомотились часа полтора. Но вроде отбился.
И опять — пустота. Дёргающая. Дерущая… И чтобы спрятаться от этой наждачной пустоты, Алексей ушёл в службу. Или, вернее, в вожделенную войну.
В тот день как раз очистили Новотошковку, а ребята Головного подошли к Санжаровке. Ещё не знали, какую роль она сыграет в дальнейшем и какую роль сыграют казачки Головного во время её штурма. Радовало само продвижение.
Впрочем, о наступлении по-прежнему не было речи. Всё ограничивалось локальными операциями… вот только масштаб и объём их нарастал. Причём как-то сам собой. Как в той же Новотошковке. Вроде отбили. Потом укры подтянули резервы и снова её забрали. Потом наши опять в неё вошли, зацепились за окраину. Потом укры снова подтянули помощь. И так далее. Есть продвижение, есть нарастание объёма боевых действий, а вот долгожданного очищающего наступления — нет.
И вообще всё очень походило на то, что командование корпуса, так и не дожавшее Головного на предмет вливания в корпус на своих условиях, даёт ему теперь право и возможность наиграться в самостоятельное наступление. А что — отчасти грамотно. Вроде проверки боем.
Вот только при всём уважении к добровольцам Головного и к нему самому — получается слабовато. Вот точно как у стариков, из-за нежелания избавляться от которых у него и идёт это перепихивание с руководством — военным и гражданским. Ну не может быть, говорят они ему, по уставу начарта в 65 лет! Да, пусть опытный. Да, пусть мастер. Да, пусть с первых дней в ополчении. Но в регулярной армии таким служить уже не положено!
А Головной, соответственно, не понимал, отчего он должен избавляться от прекрасного начарта ради каких-то формальных соответствий установлениям, да к тому же российским. И упирался. У них что тут — не новая армия новой республики создаётся? Да такие старики её основой должны быть!
Алексей в глубине души был согласен, скорее, с Головным. Даже из чисто практических соображений. Корпус не в той находится позиции ещё, чтобы пренебрегать добровольцами вообще, а уж пусть и пожилыми, но хорошими воинами — в частности. Может, ещё начать призыв пацанов 18-летних?
Но вот сейчас, вникая в сводки, понимал, почему армия должна быть в основе молодой. Как там у Цоя? — война дело молодых! Потому как вот видно военному человеку, что бригада Головного воюет именно по-стариковски: осторожно, с подстраховкой, избегая потерь. Но от этого вяло и, как бы это сказать… Некрепко, что ли. То есть оказывают эти — наверняка хорошие, опытные и достойные старики — некое стариковское же… Пожилым духом пропитаны действия бригады, вот что! Это даже не традиционная нестойкость казачков. Те нестойки, но удалы. А тут именно удальства и нет. Есть опыт, но нет решительности. Мало потерь, но мало и результатов.
Впрочем, зато вдоль Бахмутки очень эффективная артиллерийская работа идёт. Возможно, тот же начарт опытный старается. И действительно опасные бронегруппы противника, которыми тот купирует продвижения ополченцев там и сям, становятся куда более осмотрительными. А значит — менее энергичными, то есть и менее опасными.
Диалектика войны, чёрт бы её побрал…
Глава 15
Машины горели, как подожжённые тараканы. Если бы тараканов удалось как-нибудь поджечь. Деятельно горели машинки, пытаясь расползаться и застывая, когда их дополнительно накрывала невидимая, но тяжёлая плеть пулемётного свинца…
Да, через день после похорон Ирки он, наконец, нырнул в свою войну. Когда поговорили с прокурорскими. После чего Алексей спрятался в войну, как в норку.
Нет, не от прокурорских. Много чести!
От Насти.
Нет, это подло. Она — хорошая. Она ни в чём не виновата.
От себя. Которому нечего сказать этой славной девчонке.
У него погибла женщина, которую никогда особо не любил, но которая оказалась безнадёжно дорога после смерти. И Настя была тоже дорога. Но ему действительно было страшно её видеть. Потому что он знал, просто видел вперёд, что при первой же их встрече наедине между ними встанет Ирка. И что тогда делать?
И ведь Настя будет теперь в нём принимать участие! Ирина завещала! И теперь что, станет так, что Ирка с ними в постели тоже будет? А ведь будет! Наверное, справедливо так… но стыдно перед той же Иркой! Она ведь теперь там, по ту сторону, знает уже всё. Может, оттого и ушла, что узнала как-то? Кто его знает, что там с душою делается, когда она на грани между жизнью и смертью трепещет? Вот так отлетела на минуточку, увидела всё, дотоле скрытое, что меж ними с Настей произошло,— да и решила не возвращаться. От обиды или из благородства — какая теперь разница? Ушла, решила не мешать. А частично осталась. Разделилась как бы. Вот и сидит сейчас в его, Алексея душе, свернулась котёночком, лапки под себя подогнув… И… стыдно перед нею!
А ещё — Светка. Вдруг стал жечь гаденький, неостановимый стыд за себя и перед женою. Перед семьёй. Ведь любил же он её тоже!
Хотя… Вот именно что — «тоже»! Признайся честно — ведь не особо уж горел к ней в последние пару лет? Раздражала она тебя часто, нет? Своими этими попытками превратить себя в москвичку, своей озабоченностью всею этой местной мишурой. То, что всё покупками озабочена была…
Ну так что? Это, что ли, повод изменять?
А ведь ты изменил ей, Лёшка. Впервые в жизни. С Настей. Потому что правильно ходила шутка среди господ офицеров: переспать на стороне — это ещё не повод изменять жене. А тут не просто переспал ты с ней.
Полюбил ты её.
Чёрт, это же надо было так всё запутать и замесить!
Надо бы съездить, что ли, домой. Ни разу ведь не был, как зашёл сюда, на Донбасс. Ребята вон ездили, некоторые.
Ладно, вот эту войну закончим… Затишье будет или победа — или затишье после победы, — надо будет отпроситься на недельки две.
А с Настей что-то надо решать.
Надо ли? А куда деть ту тягу, что влечёт к ней со слепой, нерассуждающей силой? Любовь?
А Светка?
И делать — что?
А сделать уже нельзя ничего. Всё сделал, никого не упустил! И остаётся только окунуться с головою в войну. Чтобы заполнила всего, не давая времени и места для этого дурацкого самоанализа.