Алексей рухнул на колени, прижался щекой к колючей и начавшей уже холодеть щеке друга. Юрка, Юрка, как же так! Ну на хрена ты поднялся! Да вся эта колонна не стоит одной твоей жизни! Тем более что разгромлена она была уже по-любому, и не один, так другой снаряд артиллерии добил бы этот поганый бэтр!
И это он, Алексей, виновен в его гибели! Это он не рассчитал правильно количество и порядок следования укропской колонны, из-за чего её зад оказался не затронут в начале боя и сумел, успел сорганизоваться!
И у Юрки уже не спросишь, зачем он поднялся в окопе. Ну, то есть ясно — зачем. Но на фига, Юрка-а? Дался он тебе, проклятый!
И тебе уже не вставишь за излишнюю браваду… Всегда ты таким был, всегда храбрость твоя перевешивала расчёт, всегда тебя одёргивать приходилось. Ты был равнодушен к смерти, и вот она, получается, в конце концов взревновала. Пришла забрать тебя в свой мрачный угол… Чтобы уже не выпускать никогда…
Ушёл Юрка Семёнов, позывной Злой. Ушёл друг и брат, который первым когда-то встретил его на «нуле», ввёл в здешние дела и расклады. Ушёл, пал за други своя, пал за справедливость, за людей. Но зачем, зачем это нужно кому-то — забирать жизни таких людей, как Юрка!
Алексей встал, закрыл глаза руками, не заметив даже, что ладони его в Юркиной крови. Затем вытер их машинально, попутно вспоминая, что он тут — командир, и бой его ещё не закончен.
— Так, — сказал он хрипло, на краю голоса. Произносилось это короткое слово как-то немыслимо долго. — Осмотреть поле боя. Все документы, карты, прочее нужное сносить сюда. Уцелевших и раненых… Если ВСУшники какие есть — отводить и относить в сторону. Вон, к зелёнке. Уцелевшие укропы пускай помогают. «Айдаровцев» — кончать контролем. Всё ясно?
Подавленные и мрачные ребята вразнобой, но подтвердили, что приказ ясен и будет исполнен.
— И осторожно, мужики, — дополнил Алексей. — Ежели кто дёргаться там будет — стреляйте сразу, не ждите. Тут уже по фиг — нацик он или обычный солдат. Нужны только бумаги, а не они сами. И побыстрее, в темпе вальса. Думаю, не позднее чем через час укропы уже здесь будут. Куляб, на тебе охранение и наблюдение, выдели человека. Ежели техника какая уцелела — минируйте, чем есть. Пару джипов только оставьте, если будут. Отъедем на них потом, докуда почва позволит. Всё, бегом, исполнять.
А сам он пошёл к бэтру-убийце. Что-то манило его к этой машине. Хотелось посмотреть на тех людей, что убили его Юрку.
Ведьмак, взявший на себя что-то вроде передового охранения у своего подавленного командира и уже успевший доскакать до бэтра и осмотреть его, встретил Алексея словами:
— Трое убитых, один живой. Откинуло взрывом, то ли из люка выбросило…
Буран подошёл к лежащему на земле раненому укропу. Тот следил за его приближением со страхом, но в то же время и со злобой. По шевронам судя — «айдаровец».
Алексей вытащил пистолет, не отрывая взгляда от нациста.
Глаза того наполнялись ужасом по мере того, как он осознавал, что сейчас произойдёт, Лицо стремительно обсушалось, как бывает при осознании близящейся неминуемой смерти. «Печать ангела». Но это у людей. А у этих зверюг, палачей и карателей, которым пришло заслуженное воздаяние? Печать дьявола?
— Четверо убитых, — ощерившись, произнёс Буран.
И разрядил пистолет прямо в ту печать…
* * *
На фоне гибели Юрки он тогда с неожиданным равнодушием встретил сообщение, что в одном из передовых джипов, расстрелянных группой Куляба, обнаружились важные птички. И среди них — некто Кирилл Вызуб, заместитель командира роты. А ребятам известно, что это лицо, очень интересующее их командира.
«Густо пошли», — равнодушно отозвалось что-то в мозгу. На днях — Молодченко, теперь вот Гром.
Кирилл Вызуб, кличка Гром. Убийца отца. Западенец из Волыни, ярый нацист с руками по локоть в крови, причём в основном — в крови гражданских, которых захватывали и убивали за «связь с сепаратистами».
— Живой? — безразлично спросил Буран. Допросить бы надо, знает много. С другой стороны, начнёшь допрашивать, — так надо будет его к Мишкиным друзьям волочить, радовать. А не хотелось бы. Это означало бы — спасти жизнь гаду. А Кравченко тогда, летом, над могилой отца поклялся покарать всех его убийц. И если с Лысым и Молодченко доля компромисса ещё была возможна — там всё же прямого убийства не было, а сложилось сцепление разных обстоятельств, — то тех, кто убил отца, валить надо безвариантно.
Впрочем, приданный Кулябу ради передачи опыта Дядя Боря, который и принёс эту хорошую — в другой бы обстановке — весть, разрешил проблему одним словом:
— Убитый.
Прошли, посмотрели. Да он, Вызуб. Алексей видел на фотографиях, которые добыл однажды Митридат. Впрочем, чего там было добывать, сказал он сам тогда — социальные сети в этом смысле чудеса творят. А Вызуб скромником не был. Важно было другое. Что эти фотки разыскал не лично Мишка лично Лёшке, тем более что тот и сам мог бы напрячь по этому поводу свой ноутбук, а что собирались они в рамках расследования и розыска по подозрению в совершении военных преступлений и преступлений против человечности. То есть Кравченко получал если не лицензию на отстрел своих врагов, но точно — индульгенцию на случай встречи и… приведения приговора в исполнение…
Выглядел Вызуб неважно, когда по приказу Кравченко его вытащили из машины. Ранен он был плохо, в живот. Причём судя по черноте крови вокруг раны, задело печень. А 12,7 мм в живот — это мало удовольствия. Правда, отзывов от выживших при таком попадании Алексей не слышал. О том, что испытывал пан Вызуб перед смертью, свидетельствовала выраженная маска страдания на его ещё не обмякшем, ещё не измятом пальцами смерти лице.
Водила и два охранника важного «айдаровца» умерли, похоже, легче. Грудь, грудь, голова — мгновенно. Не ходили б вы на нашу землю, ребята…
В общем, давно чаемого удовлетворения от казни убийцы отца, пусть и не собственноручно свершённой, Алексей не испытывал. Осмотрел труп, глянул на документы, кивнул — но внутри было безразличие. Слишком больно ударила гибель Юрки по душе и по нервам — и словно обуглились их кончики, потеряли чувствительность.
Где-то — то ли в глубине, то ли снаружи — мелькнул образ отца, одобрительно улыбающегося, и это было всё.
— Ладно, — скомандовал Буран. — Этому точно гранату за пазуху приспособить. И собираемся. Машины на ходу какие?
Глава 16
Юру Семёнова провожали всем батальоном. Со всеми воинскими почестями.
На плацу перед двухэтажным зданием штаба и коробкой недостроенного здания напротив, просматриваемого насквозь через отсутствующие рамы окон, под флагштоком с приспущенными флагами ЛНР и ВДВ поставили на двух табуретках гроб. Синие табуретки, почему-то отметил про себя Алексей.
Небо было хмурым, снова затянутым тучами. Отстранённым. Не дождило, хотя погода была на грани размазни.
Как там? — «Хмурое небо тучами затянуто»… Нет, не так как-то они поют.
Не хотелось вспоминать, как именно. «Серое небо хмурым затянуто» — так, может, лучше?
Поэт, блин! Нашёл время…
Бойцы стояли повзводно, молодые и пожилые, в ушанках и беретах, в «горках» и «флорах». Технари в мешковатых армейских бушлатах, перетянутых ремнями с советской звездой на латунных бляхах. В таких же бушлатах, но молодцевато приталенные разведчики Куляба. Взвод обеспечения, как обычно, разномастен. Один боец, позывной Хонда, вообще был в гражданском — с чего бы? В общем, единообразия не было. Да и где оно было в луганском ополчении?
А Юрка лежал. И уже не поднимется…
Не все тут стояли. Вчера укропы начали явно наступление по всем направлениям — уж больно масштабный начался натиск. Пошла в ход техника, усилилось давление по всей линии соприкосновения вдоль Северского Донца, начиная со Станицы и практически до Крымского. У Счастья в атаке участвовала рота танков и усиленная рота мотопехоты. Отбита артиллерией с потерями, как говорит сводка. Интенсивные бои разворачиваются также вокруг номерных блокпостов — 29-го и 31-го. Наши вновь вошли в Новотошковку, но насколько удастся в ней закрепиться, неизвестно. Жарко было на Бахмутке.
Но это всё же обычные дела. А вот то, что второй эшелон сил ВСУ пришёл в движение, было очень важно. И потенциально опасно. Там в три раза больше сил, чем в первом.
И — всё сильнее напрягается под Дебалью. Артиллерийские дуэли большой интенсивности, бои в Ясиноватой. Танковые бои. Бригада Головного толкается с укропами под Чернухино, Санжаровкой, нащупывая дырки в обороне противника.
Судя по всему, масштаб зарубы нарастает, а реально боеспособных частей у армии ЛНР не так много, как хотелось бы. Не успели доформировать армию — Алексей упорно не желал называть её «Народной милицией». Дипломаты пусть так называют, а он — что он, милиционер, что ли?
С другой стороны, это действительно ещё милиция, а не армия. Сборная солянка, которую не успели сколотить, как следует. Да со слабыми штабами. Вот и всё.
И на этом фоне очень высокой боеспособностью отличается ОРБ. И как ни сопротивляется Перс раздёргиванию батальона на мелкие тактические группы, но приходится их выделять по приказу сверху. Сегодня с утра отправили ещё взвод — под Чернухино. Казачки там реально сопли жуют, хоть и не по своей вине, а из-за общей слабой координации. А укры, между тем, продолжают где огрызаться очень даже больно, а где и давить. И по всему чувствуется, что скоро придётся перебазироваться к Дебалю практически всем.
Прости, Юра, не все, кто хотел бы, смогли попрощаться с тобой…
Зато были другие люди, новые — трое знакомых ребят из «Антея». Тихон Ященко прислал — с машиной, с гробом, со всем, как положено.
Он долго молчал, Тихон, когда Алексей отправил ему эсэмэску с одним словом: «Злой». Потом позвонил. С городского номера. Чужого. «Привет, — сказал он. — Завтра встречай ребят. Там же». И отключился.
Там же — понятно: в Изварино. Зарядились туда на Мишкином Косте. Встретили, провели. Обнялись. Ребята передали от Тихона то, чего он не мог говорить с учётом возможной укровской прослушки. Собственно, тоже ничего особенного. Сочувствие и соболезнование. Информацию о том, что Юрку вывезут и похоронят, как положено. С воинскими почестями и с вспомоществованием его матери и детям. Жены у Семёнова не было — в разводе Юрка. Был…
Вечером посидели, помянули. Алексей рассказал, как Юрка погиб. Прочитав в переданной одним из парней, Толькой Волковым, с которым пару раз вместе работали, записке от Ященко, что тот, мол, является «ушами» Тихона, ответил на вопросы шефа по здешней обстановке. Отметил, как посуровело Толькино лицо, когда рассказал о возможных или, возможно, уже готовящихся наездах на него со стороны прокуратуры по делу Бэтмена. Не утерпел, чтобы не задать вопрос, не велел ли босс что поведать — или хоть намекнуть, — кто стоит за гибелью Сан Саныча.
Толька лишь пожал плечами: «Ничего по этому поводу не сказал».
Вот и гадай: знает, но не говорит, чтобы не выплыло случайно, не знает, и потому не говорит, — во что верилось слабо, ибо Тихон не такой человек, чтобы не знать, — либо это тайна даже не уровня Ященко. И тогда совсем плохо…
Вот и все получились поминки внутри прежнего трудового коллектива Юрки Семёнова…
И теперь все были здесь. И Юркино тело…
Вышел вперёд Перс, сказал слова прощания. Что-то обыденное, в общем и целом. Хороший боец, наш друг, по велению сердца, отомстим… То, конечно, но… Не знал он Юрку. Не успел узнать. А Юрка… Он добрый был. Потому и позывной себе взял от противоположного. С Настей и с ним, Алексеем, как поступил? Как там, в этой старой песне, что дядя Эдик любил? — «уйду с дороги, таков закон — третий должен уйти»… А ведь они даже друзьями не были. Ну, там, в Москве. Не, ну коллеги… хотя нет, это для офиса… Партнёры, соратники. Сослуживцы. «Здорово — привет — как ты?». По-настоящему здесь уже познакомились. Сблизились. Сдружились. Своевались, срослись…
И вот он, ещё лежит, чуть повернув голову набок, от раненного плеча. Бледный, будто восковый. Развороченное плечо укрыто, и кажется, что смерти нет в Юрке. Но нет и его. Вот он, рядом. В двух шагах, с безмятежным лицом спокойно спящего. Но вместе его уже нет. Нет рядом того, что, оказывается, всегда неощутимо ощущалось за плечом, — что он есть.
Перс повернулся к Алексею:
— Скажи…
Тот почувствовал вдруг тяжёлый рывок души вниз. Что сказать? Прощай, Юрка?
Не смогу!
Страшно…
— Давай, Буран, — тихо, с какой-то братской лаской проговорил Перс. — Ты должен…
Алексей сжал кулаки. Да, это долг…
— Товарищи! — начал он казённо. И замолчал, давясь комком, прыгнувшим к горлу.
Потом проговорил скрежещущим поначалу, стеклянным голосом:
— Я не могу сказать вам о том, каким был Юра Семёнов. Мне… Простите. Мне просто говорить о нём: «Был». Мне страшно сказать: «Прощай»… Вы сами знаете, каким… Какой он, Юра. Он — надёжный. Он — настоящий. Он и погиб, выручая друзей из-под огня вражеского пулемёта. Он не был военным, наш Юрка. Но он был русским солдатом! И он остался… навсегда… русским солдатом…
* * *
А дальше снова была война. В которую он зарылся, как в снег головою. Лекарство не только против морщин, но и против сердца, когда оно болит по тем, кого не вернуть…
Прямо на следующую ночь — а после отправки Юрки в Москву командир дал вечер на поминки, затем день на прихождение в себя и подготовку к выходу — выходили корректировать огонь артиллерии по укреплениям нациков у Старого Айдара и Счастья. Места знакомые.
Восемнадцатого опять ползали на корректировку — никак не давала, умело действуя, укропская артиллерия перейти к реальному наступлению. А задумано было неплохо: демонстрируя давление на Крымское и далее, заворачивать на самом деле от Славяносербска через Трёхизбенку и Счастье к Широкому у российской границы, охватывая и окружая всю группировку в Станице Луганской. Замысел красивый, но вот по силам ли? Пожалуй, в нынешнем состоянии луганской армии — вряд ли. И главный недостаток замысла — очевидность, в том числе и для укров. То-то они и построили чуть ли не Линию Маннергейма от Старого Айдара через Райгородку до Новоайдара…
Укропы, не имея всё же сил — а может, и намерения — перейти в контрнаступление, артиллерией вызверились совсем. Сводки были одна красноречивее другой. Из Трёхизбенки лупили по району Долгое, Славяносербск и памятнику «Комбат». Обстреляли Хорошее, гаубица из Кондрашёвской била по району моста в Станице Луганской, по Фрунзе кидали мины со стороны Желобок, из Попасной вели пулемётный обстрел посёлка Молодёжный, Приветное приветили со стороны Счастье и тоже миномётами. По Первомайску пулялись из БМ 21 со стороны Попасной и Камышевахи. Оттуда же по посёлку Донецкий. Со стороны Старого Айдара ВСУ вели артиллерийский и танковый обстрел посёлка Весёлая Гора. На Бахмутке бьют по луганским позициям на высоте 175,9 и 31-му блокпосту.
В ответ стреляли тоже. И поиск вели. Алексей сам ходил через ночь, находя редкое по полноте упоение, когда удавалось хорошенько прижучить укропов. Выходы опять стали удачными, лишь с одним лёгким ранением у Ведьмака. Он даже выходы прерывать не стал. Словно судьба или кто там всем распоряжается, забрав двоих близких, на том успокоилась.
Иногда Алексею приходила в голову страшная и подлая мыслишка, что судьба забрала тех, кто мешал в их с Настей раскладе, — но он отчаянно гнал от себя эту мистику. Гнал, потому что боялся. Боялся теперь уже за Светку, за детей. Хотя и что могло с ними случиться в мирной Москве. Но допущенная однажды, мысль эта о выборочности и даже разумности Смерти, время от времени возвращалась и отравляла сознание…
* * *
Был, например, какой-то странный сон.
Алексей прилёг на койку — отдыхали после выхода, он ночевал в ту ночь в бывшей школе, отведённой здесь, на линии соприкосновения, под располагу.
Совсем немного полежал, закрыв глаза и перебирая в памяти прошедшие за день события, потом уснул. И… вышел.
Он не заметил — или просто не вспомнил потом — перехода. Вроде смутного полёта через облака. Но, возможно, он это себе позже сам внушил. Зато хорошо запомнил сам сон. Или это был не сон?