В общем, не лишне было бы с Настей повидаться-попрощаться перед убытием. Извиниться за тот поступок на поминках Иришки…
Дошли до прежнего его дома, и Алексей незаметно скосил взгляд на бывшие свои окна. Затянуты плёнкой, но больше ничего. Ремонта явно не проводилось. Зайти, что ли? А смысл? Остатки вещей его и Ирки ему отдали. Смотреть на разгром? Не хочется. Видел. Пусть лучше та картинка в мозгу останется, когда он прощался с голенькой и соблазнительной Иркой…
Теперь уже воспоминание о подруге не резануло прежней пилой по горлу. Юркин ли уход заслонил? Война ли сама по себе? На ней ведь это быстро: вчера похоронил, а сегодня новые задачи. И в каждой из них жизнь — цена. И гонка эта по каруселям смерти с жизнью на плечах быстро относит назад уход даже лучших друзей.
Это он понял ещё в Чечне, но особенно ясно ощутил — здесь. Тем более что друзья продолжают жить в тебе. Пока ты жив — и они живы.
Вот и крутись — ради себя и их…
А интересно: раз ремонта нет, то сидит ещё, значит, квартирохозяйка его на подвале? У Томича, что ли, спросить? А чего у Томича спрашивать — вот же, Митридат рядом! Следствие-то под ними, под МГБ!
Странно же закрутили его обстоятельства, что вот уже три недели с тех событий прошло, а он ещё ни разу не поинтересовался у ближайшего друга, что там со следствием! Или он потому не спрашивает, что подсознательно… боится? Такие ведь волны вызвала эта история, что оказался он, Буран, под очень недобрым вниманием очень серьёзных сил. И такое ощущение, что силы эти начинают принимать относительно него решения…
Кстати, а что по Бэтмену? Ну, хотя бы официально?
Но ладно, опять не до того. Что там, значит, в сухом остатке у Мишки? Какой-то журналист. Нужен — мне. Для отбиваться. От укропов? Вряд ли. Значит, от местных. Неужели дела настолько плохи, что ему, воину, остаётся прибегать к защите журналистов?
Дела оказались ещё хуже.
* * *
Когда они спустились в «Бочку», народа там было немного. Мишка сразу потянул Алексея за свободный столик в первой зале. Обычно они занимали места во второй, для которой эта была вроде предбанника, но Мишка явно знает, что делает. Заказали по пиву. По просьбе Митридата Алексей стал — «и давай, понепринуждённее!» — рассказывать про то, как у них на Москве на бывшем Центральном аэродроме возвели хрен знает какие фигуристые здания.
Через две минуты — а восприимчивость Бурана обострилась, как на выходе, и время само отсчитывалось в мозгу — возле них раздалось радостное:
— Ой, ребята, и вы тут!
Настя.
Расцеловались, как это называется, щёчками.
— А что вы тут сидите? Пойдёмте к нам! Мы тут с интересным человеком общаемся! — и, понизив голос: — Сейчас, я только в туалет сбегаю…
Блин, готовят их там, в ЦК, в театральном училище, что ли? Натурально-то ведь как! И не просто ведь узрела и пригласила, а даже узрела — и то замотивированно. По пути в туалет, мол, чистая случайность!
Не, что творится-то, если в своей, можно сказать, «Бочке» такая конспирация?
Настя выпорхнула обратно, подхватила их чуть ли не за руки и потащила к угловому столику, где сидел мужчина лет пятидесяти. Алексей только успел сказать:
— Юлечка, вы тогда пельмешки вон за тот столик принесите, ладно?
Он тоже умеет играть в конспирацию…
Мужчина был полноват, но по ширине шеи судя, раньше был дядькой не слабым. Хотя, может, и сейчас, — что Алексей о нём знает?
Очки. Хроматические, дорогие. Взгляд не напряжённый, но и не рассеянный — как раз для нового знакомства. Лицо располагающее, открытое. В паре мест на лице — пятна, вроде аллергии. Улыбка какая-то… словно смущающаяся, но тоже располагающая. Тем и располагающая. Рукопожатие умеренное, ладони сухие. Когда поднялся, стало можно оценить рост: под 180, но при его полноте высоким не кажется.
— Хочу вас познакомить, — щебетала уже Настя. — Это журналист, из Москвы, к нам заехал из Донецка, он в командировке, работает в агентстве… ой, забыла, — она натурально хихикнула.
— «Центральный округ», представьте, есть такое, — проговорил мужчина. — Правда, его пока мало кто знает, мы только раскручиваемся. Позвольте представиться: Юрий Иванов, можно просто Юра.
Голос среднего тембра, не басовит и не высок. Говорит с расстановкой.
Улыбается открыто, идёт от него ощущение симпатии. Хочется ответить тем же. Но погодим. Взгляд-то видно, что изучающий. Только вот мимикой владеет мастерски, куда лучше Алексея. Который себя едва ли не встряхнул за шкирку, ощутив, что его взгляд чересчур пристальный, а губы едва ли не шевелятся, формулируя зрительную характеристику.
Поздоровался и Мишка, также, насколько-то его знал Алексей, с некоторой долей напряжения.
Легка была только Настя, которая продолжала своё девичье чириканье:
— Зашёл в пресс-службу аккредитоваться, а Луганска не знает, попросил показать, как тут и что. Ну, я решила первым делом нашу «Бочку» показать. И предложить поесть с дороги. Тут самые вкусные в Луганске пельмени делают. А тут — вы!
И дальше беседа пошла в таким образом очерченном ею русле. Луганск, история, достопримечательности, над всем этим — война. Обстрелы, разрушения. Ой, вам надо в аэропорт съездить, посмотреть! Вот где ужас!
Выпили по пиву. Поклевали пельмешек.
Всё это было ни о чём. Разве что — Юрий ни разу не спросил, чем занимаются его новые знакомые. Прокол для журналиста!
Отсмеявшись какой-то очередной шутке, тот, однако, спросил:
— У вас тут, я вижу, не курят. А я бы затянулся. На улице, наверное? Не присоединится ли кто-нибудь ко мне? А то я ж даже не спросил, кем вы работаете. Может, готовая тема для репортажа. Знаете, в Донецке совершенно героические коммунальщики: сразу после обстрела немедленно всё латают, что удаётся, и город выглядит совершенно ухоженным!
Мишка кивнул на Алексея:
— Вон, Лёха пусть постоит. А у меня как раз по работе пару тем с Настей обсудить имеется.
Ну, вот и всё. Сейчас откроется цель всего этого спектакля.
Накинули куртки, поднялись по скользким ступенькам на улицу. Вечно живущий в остове бывшего ларька бомжик привычно приковылял за копеечкой. Привычно получил. Может он быть тайным агентом? Раз уж пошла такая пьянка, так и паранойи кусок не помешает.
Нет, вряд ли. Или уж слишком глубокого залегания агент: Алексей его с самого первого посещения «Бочки» знает. И жить на улице в дожди и морозы — тут надо за чем-то более важным охотиться, нежели можно узнать из откровений поднабравшихся ополченцев и торговок с рынка…
Но всё же отошли подальше.
— Погромыхивает, я смотрю, — промолвил, затянувшись, Юрий.
— Да-а, — неопределённо пожал плечами Алексей.
Пауза.
— А вам ведь, Алексей, Тихон Иваныч кланяться велел, — негромко, чуть ли не нежно, проговорил новый знакомый.
Так, стало понятнее. Издалека товарищ и очень сложно подходил. Почему?
— Уходить вам надо, Алексей, — объяснил посланец от Ященко. — Серьёзная опасность вам угрожает. Те, кого вы обидели на той стороне, имеют влиятельных соратников здесь. В органах, скажем, юстиции. В аппарате Народного Совета. В аппарате Главы. И на уровне одного из министров. Вы понимаете?
Да что уж там не понять. Хватило и первого пункта, чтобы всё понять.
— Тихон Иваныч просил передать, что вам очень благодарны в инстанции, с которой он сотрудничает. За то, что ваши действия заставили раскрыться этих людей и раскрыть их связи с той стороной. Но теперь вам надо уходить. И как можно скорее. Последние операции, где вами были нейтрализованы два важных главаря «Айдара», по нашим сведениям, вызвало настоящую панику у последнего оставшегося в живых из убийц вашего отца. А он обладает влиятельными покровителями, которым и озвучил свои ощущения.
Хм, какой нежный, подумал Алексей. Как безоружного пенсионера убивать — так храбрости хватало. А теперь, значит, паника…
— При ваших заслугах перед республикой никто бы не вспомнил о вашей дружбе и связях с Александром Бледновым и тем более ни в чём не обвинил, — продолжал, с видимым удовольствием попыхивая сигаретой, этот очень хорошо информированный Юрий. Которого, кстати, по «Антею» Алексей не знал. То есть Юрий откуда-то из бери выше, раз Тихон попросту не прислал кого-нибудь из знакомых ребят. — Но теперь, насколько нам известно, принято решение вас жёстко привязать к делам не самых лучших представителей его окружения и задержать по этому делу. Одновременно это будет дискредитировать вас перед Москвой. Где, как вы, наверное, понимаете, люди, ранее доверявшие Бледнову, чувствуют себя несколько дискредитированными. Следовательно, не сумеющими оказать вам необходимую защиту…
Алексей молчал. А что тут скажешь? В Москве своя движуха…
— Санкция на ваш арест может быть выдана вот-вот, если не оформлена уже, — вбил ещё один гвоздь Юрий. — Поэтому Тихон Иваныч настоятельно рекомендует вам сегодня же собрать необходимые вещи и эвакуироваться через известный вам переход. Если вы поедете со мною, то никаких трудностей не возникнет. Но решать надо сейчас.
На краю памяти прошелестел крайний разговор с шефом перед заходом в ЛНР…
* * *
Ященко признался тогда, что не хотел его увольнять. «Но иначе никак. Не должно быть наших людей там, ясно?»
Алексей хмыкнул. Естественно…
Но шеф понял его неправильно: «Не ухмыляйся тут! Ломов с Нефедьевым — два дурака! Романтика казачья в голову ударила. Впало им, вишь ты, восстановить бывшую Область Войска Донского. Киззяки, мля…
Но они-то ладно — ребята простые. Просто рядовые сотрудники. Казачата простые. А ты — в руководстве. Был», — зачем-то уточнил Тихон.
Алексей дёрнул уголком рта.
«И ещё, — добавил шеф. — Говорил я тут с куратором. И о тебе в том числе. Значит, установка такая…».
Ященко помолчал. Затем продолжил: «Приказывать тебе уже не могу. Но сам понимаешь… В общем, считай это рекомендацией. Для твоего же блага.
Ломов с Нефедьевым у Лозицына обретаются. Это атаман, который провозгласил создание казачьего округа Войска Донского на территории Луганской области. Настаивает везде на том, что в состав ЛНР округ не входит, что сам он — глава независимого от ЛНР образования, а с ЛНР — просто союзник».
Шеф усмехнулся. Затем посмотрел очень значительно: «Но сам он союзник проблемный. Засветился ещё в 92-м году, в Приднестровье. С казаками, поскольку сам казак. Идейный. Но с душком. Во время первой чеченской якшался с Дудаевым, заключил даже договор между Всевеликим войском Донским и Ичкерийской республикой, которую Дудаев провозгласил.
Сам понимаешь, представлял дядька не войско, а самого себя, хоть и назывался атаманом. Да там атаманов тогда было — как блох на дворняге. И в подавляющем большинстве — паркетные. На лошади ездить большинство не умеет».
«У меня друг один хороший, Павел Мощалков, в позапрошлом году конный поход на Париж организовывал — помнишь, может быть?» — переменил он внезапно тему.
Алексей кивнул.
«Так вот. Он сам потомственный казак, из Сибирского войска. Правда, в нынешние казаки не поверстался, ибо не уважает их. И в чём-то он прав. Это я тебе как казак говорю, отметь!».
Кравченко снова кивнул. Отметил. Шеф был истовым патриотом казачества, но при этом трезвость взгляда и оценок его никогда не утрачивал.
«Ну и, значит, стал он искать, Олегыч-то, казаков для такого похода. Которые на лошади сидеть могли бы и ухаживать за нею. Так не поверишь — едва со всего Дона двадцать пять человек собрал! И те — кто тренер конноспортивный, кто в заводе конном какой-никакой опыт получил, кого отец выучил, в колхозе работая. Одному казачку аж 65 лет было, когда в поход уходил! Коротка скамеечка, что называется…».
«Так вот, о Лозицыне, — продолжил Ященко. — Нет, дядька он с виду авторитетный. Награждён не раз, и, кстати, не только этими самостийными казачьими висюльками, но и боевыми наградами. Вот только… — шеф выразительно хмыкнул. — Кто, как и за что его награждал, остаётся, ну… скажем, неподтверждённым. Иначе говоря, никаких подтверждений на его «Красное знамя» и «Красную звезду» нету. Если он вплоть до развала СССР строительным кооперативом владел. Потом вроде бы заходил в Абхазию, воевал в Югославии, но, сам понимаешь, этих орденов ему уже дать не могли, даже если он их заслужил. Точно так же непонятно, каким таким образом он из прапорщиков охранных войск, на зоне, то есть, — аж до генерал-полковника дорос. Или уже генерала армии, не имею свежей информации.
В общем, тёмный дядька. Пена перестройки. И политически он, как бы это сказать… инфантильный, что ли. Хитрован, как все донские, но политически действует ситуативно и импульсивно».
Шеф некоторое время похмыкал, как бы в себя, — видимо, вспоминая что-то, связанное с тем человеком.
«Так что ты к ним не ходи, — продолжил далее. — Хоть и свои там. Лозицын — человек сложный, плохо управляемый. Людей у него на подвале до хрена сидит, причём самых разных. В том числе и тех, у кого казачки его что-то отжать вознамерились. И луганские ополченцы есть, сидят на подвале. И добровольцы, которых он заподозрит, что они на укров работают.
В общем, сам себе Махно. Тебя он не тронет, конечно. Бумагу ему пошлют люди, с которыми он считается. Но в целом он для ЦК — персона нон грата. А ты уж смотри сам, слушать тебе ЦК или нет. Формально ты теперь не наш человек…».
Он снова сделал паузу, быстро глянул на Алексея.
«Но я бы тебе не советовал. А главное — он тебе не поможет, Лозицын-то, но ты окажешься в ситуации, когда из-за связи с ним о тебе хорошие люди будут плохо думать».
Ященко снова помолчал, будто собираясь с мыслями.
«Есть ещё не очень понятный персонаж, — сказал он после паузы. — Как раз в твоём родном Алчевске на днях закрепился. После отступления из Лисичанска. Головной его фамилия».
Он опять помолчал, потом продолжил: «Колоритный парень. Не старый, сорока лет ещё нету. Серьёзной работы до этих событий не имел: служил в украинской армии сержантом, после то ли в военкомате работал, то ли вовсе в народном ансамбле пел. Или плясал.
Но на войне этой показал себя толковым организатором. Правда, тоже махновец. Даже, я бы сказал, батька Махно и есть. По сути, как и Лозицын, свою республику создал. На принципах народного социализма. И людям это нравится. Хотя сам понимаешь, как самостоятельный проект это работать не будет. Никогда и не работал. Даже у того, настоящего Махно. Так, форма местной государственной организации в условиях гражданской войны. Партизанская республика. Но ему лично можно доверять — надёжный дядька. И слово держит.
Обсели его всяческие романтики. Среди которых, сам знаешь, разных выжиг — кастрюля с горкой. С другой стороны, именно у него собираются ребята с идеями. Патриоты. Иностранные интернационалисты есть. В общем, вполне Че Гевара… был бы, — уточнил Ященко. — Но в тамошних условиях степной вольницы и Дикого поля я бы сравнил его именно с Нестором Махно. Тот ведь тоже далеко не тот монстр был, каким его большевики потом рисовали. За справедливость стоял, за порядок, как ни странно для анархиста. Просто по-своему понимал этот порядок. В общем, крестьянский социализм строил Нестор. И в этом Головной на него похож.
Словом, можешь к нему подойти, — резюмировал шеф. — Но, как я сказал, своих подходов у нас к нему почти что и нет, и во многих аспектах парень этот для нас непонятен. Так что рекомендацию тебе тут я дать не смогу».
«Подожди, — воспользовался паузой Алексей. — Ты что-то ничего про официальные власти не говоришь…»
«А нечего! — весело сказал Ященко. — Формально во главе республики стоит некто Волоков. Не, нормальный такой вождь революции. Десантник бывший. Здание СБУ захватывал. Но с государственным управлением — не тянет. Бардак у него в государстве, если прямо говорить. Стена административного бреда. И бандитизм всякий голову поднял.
В общем, к Волокову не ходи, если не позовут, — продолжил он. — А если позовут, отмалчивайся. Подбит он уже, считай. Вообще вся эта компания энтузиастов подбита — он, Беглов, Молодай на Донецке…»
«Беглов тоже?» — удивился Алексей. Что-то он пропустил…
«Да по нему с самого начала вопросы были, — дёрнул щекой Тихон. — Биография шита белыми нитками. И шили её в бывшей «пятёрке». КГБ, — пояснил он, видя поднявшуюся бровь собеседника. — Эти, «идеологи», борцы с идеологическими диверсиями. В конце восьмидесятых годов они довольно бурно вербовали агентуру среди всех возможных активистов антисоветской направленности. Не знаю, помнишь ли, но всплывали данные, что большинство лидеров прибалтийских националистов на самом деле работали под колпаком «пятёрки». То же — украинские ребята из УНА-УНСО… Дмитро Корчевский тогда вдруг вылез как бы неведомо откуда.