– Теперь это дело полиции, – со знанием дела заявил Эрик. – Вряд ли мы еще что-нибудь услышим, пока они не поймают убийцу и не отдадут под суд.
Тут как раз прозвенел звонок, так что им пришлось оставить игру, поставить парты на место и скрепя сердце заняться французским.
Добравшись до дома, Малкольм сразу кинулся за газетой, но не нашел там никаких упоминаний о трупе в канале. Зато «Труп в библиотеке» оказался на редкость захватывающим, так что он проглотил его в один присест, запоем, хотя ему давно уже полагалось спать. Несмотря на все жестокости, которые в ней творились, книга почему-то была не такой страшной, как мысль о человеке, потерявшем желудь, – несчастном, напуганном и задушенном.
Эти мысли никак не шли у Малкольма из головы; от них было невозможно отделаться. Вот если бы они с Астой сразу же предложили ему помочь! Они нашли бы желудь, человек улизнул бы от агентов ДСК и остался бы жив…
С другой стороны, эти двое из ДСК вполне могли следить за ним всю дорогу и, возможно, собирались арестовать в любом случае. То, какой одинокой и тоскливой оказалась его смерть, – вот что терзало Малкольма больше всего.
На следующий день после школы он отправился в монастырь – посмотреть, как там ребенок. Ему сказали, что прекрасно и сейчас она спит, и нет, увидеть ее никак нельзя.
– Но у меня для нее подарок, – взмолился Малкольм, обращаясь к сестре Бенедикте, которая работала у себя в кабинете. Сестра Фенелла была занята где-то еще и повидаться с ним не пришла.
– Очень мило с твоей стороны, Малкольм, – сказала монахиня. – Если ты дашь его мне, я прослежу, чтобы она его получила.
– Спасибо, – сказал с сомнением Малкольм, – но я лучше приберегу его до тех пор, когда смогу отдать сам.
– Как пожелаешь.
– Может, мне что-нибудь сделать, пока я тут?
– Нет, Малкольм, сегодня не надо, спасибо. У нас все отлично.
– Сестра Бенедикта, а когда они прикидывали, поместить сюда ребенка или нет, это бывший лорд-канцлер все решил? Лорд Наджент, да?
– Он, разумеется, принимал в этом участие. А теперь, если позволишь…
– А чем вообще занимается лорд-канцлер?
– Он один из высших представителей судебного ведомства в королевстве. И спикер Палаты лордов.
– Почему тогда он принимает решения об этом ребенке? Детей-то в стране, должно быть, пруд пруди. Если бы это он решал, куда кого из них девать, у него бы больше ни на что времени не оставалось.
– Уверена, ты прав, – сказала сестра, – но так уж получилось. Родители девочки – важные люди, наверняка причина в этом. Надеюсь, ты ни с кем об этом не болтал? Дело наверняка секретное и уж точно частное. А теперь, Малкольм, ты меня прости, я должна привести в порядок эти счета до того, как начнется вечерня. Ступай. Мы с тобой поговорим в другой день.
Она сказала «все отлично»… но это было совсем не так. Сестре Фенелле уже полагалось вовсю заниматься обедом, а ее нигде не было видно, зато по коридорам со встревоженным видом сновали какие-то незнакомые сестры. Малкольм беспокоился за малышку, но ведь сестра Бенедикта всегда говорила правду… И все-таки ему было не по себе.
Малкольм вышел наружу, под темную вечернюю морось. В мастерской горел теплый свет: наверняка плотник, мистер Тапхаус, все еще там. Он постучал в дверь и вошел.
– Что это вы делаете, мистер Тапхаус? – спросил он.
– А на что это похоже?
– На окна. Вот это похоже на кухонное, только… Ой, нет, это ставни, да?
– Верно. Посмотри, юный Малкольм, какая эта рама тяжелая.
Старик поставил раму для кухонного окна посреди комнаты, и Малкольм честно попробовал оторвать ее от пола.
– Ого! Вот это тяжесть!
– Вся из двухдюймового дуба! Еще прибавь вес самого ставня и представь, что получится.
Малкольм представил.
– Нужно очень надежное крепление в стене. Они куда будут открываться – наружу или внутрь?
– Наружу.
– Тогда его ничего, кроме камня, не удержит. Как же быть?
Мистер Тапхаус подмигнул и распахнул шкаф. Внутри Малкольм увидел какое-то большое механическое устройство, опутанное кольцами толстых проводов.
– Антарная дрель, – гордо сказал плотник. – Хочешь помочь? Подмети-ка здесь.
Он закрыл шкаф и протянул Малкольму метлу. Пол был засыпан толстым слоем стружки и древесных опилок.
– А почему… – начал было Малкольм, но мистер Тапхаус его перебил.
– Можешь, конечно, спрашивать, да только много все равно не узнаешь. Все окна разломаны, а почему – никто мне не говорит. Я и не спрашиваю. Я вообще никогда не спрашиваю. Просто делаю, что сказали. Вот только это не значит, что мне не интересно.
Старик поднял раму и прислонил к стене рядом с еще несколькими.
– Что, и витражи тоже? – ужаснулся Малкольм.
– Витражи – пока нет. Сестры думают, что они слишком ценные и вряд ли кто попытается их разбить.
– Так это для защиты? – недоверчиво спросил Малкольм.
Да кому в целом свете понадобится нападать на монахинь или бить им окна?
– Ничего другого я не придумал, – пожал плечами мистер Тапхаус, убирая стамеску обратно в футляр на стене.
– Но… – мальчик не знал, как закончить фразу.
– Но кто станет угрожать монахиням? Да уж, в том-то и дело. На этот вопрос у меня ответа нет. Но что-то носится в воздухе. Чего-то они все боятся.
– Тут как-то все стало… странно.
– Точно.
– Это как-то связано с ребенком?
– Кто его знает. Ее папаша в свое время крупно насолил Церкви.
– Лорд Азриэл?
– Он самый. Но я бы на твоем месте не совал нос в эти дела. О некоторых вещах даже говорить опасно.
– Почему? Что тут может быть опасного?
– Вот что, хватит. А когда я говорю «хватит», это значит – хватит. Не надо забываться.
Деймон мистера Тапхауса, потрепанного вида дятлица, сердито щелкнула клювом. Малкольм замолчал и принялся сметать опилки и стружку к поленнице, из которой плотник завтра будет топить старую чугунную печь.
– Пока, мистер Тапхаус, – сказал он, закончив.
Старик что-то проворчал в ответ.
Разделавшись с «Трупом в библиотеке», Малкольм взялся за «Краткую историю времени». Эта книга пошла куда тяжелее, но он ничего другого и не ждал, тем более что тема оказалась ужасно интересная, пусть даже Малкольм понимал далеко не все, о чем писал автор. Он твердо решил закончить книгу к субботе и почти в этом преуспел.
Когда он пришел, доктор Релф как раз меняла разбитое стекло в задней двери. Малкольма это страшно заинтересовало.
– Как это случилось? – стал допытываться он.
– Кто-то его разбил. Я заклинила верх и низ двери, так что внутрь они бы все равно пробраться не смогли, да, видно, понадеялись, что ключ остался в замке.
– Найдется у вас замазка? И несколько стекольных гвоздей?
– А что это такое?
– Такие мелкие гвоздики без шляпок, чтобы удерживать стекло на месте.
– Я думала, это замазкой делается.
– Не ею одной. Могу принести вам немножко.
На Уолтон-стрит, минутах в пяти пешком, была лавка скобяных изделий – любимое место Малкольма после корабельной лавки. Он мельком взглянул на имевшиеся у доктора Релф инструменты: все нужное у нее было, так что Малкольм помчался в лавку и в мгновение ока вернулся с мешочком стекольных гвоздей.
– Я видал… я видел, как мистер Тапхаус один раз такое делал в монастыре. Он плотник, – пояснил мальчик. – А делал он вот что… глядите, я вам покажу…
Чтобы не расколотить стекло молотком, он приставил стамеску боком к гвоздю, и стукнул уже по ней, вгоняя гвоздь.
– Ух ты, хорошая мысль, – восхитилась доктор. – Дай-ка я попробую.
Убедившись, что она ничего не напортит, Малкольм дал ей забить последние гвоздики, а сам принялся мять и греть замазку.
– Тебе, наверное, нужен шпатель? – спросила хозяйка.
– Нет. Обычный столовый нож вполне сойдет. Лучше с круглым кончиком.
На самом деле Малкольм никогда не шпатлевал стекла самостоятельно, но хорошо помнил, как это делал мистер Тапхаус, а у того выходило очень аккуратно.
– Замечательно, – похвалила доктор.
– Нужно, чтобы она высохла, а потом чуть-чуть подшкурить, и уже можно красить, – авторитетно сказал мальчик. – И тогда ей никакая погода не страшна.
– Ну, думаю, мы заслужили по чашке шоколатла, – сказала она. – Спасибо тебе большое, Малкольм.
– Только я сначала приберусь, – ответил он.
Мистер Тапхаус так бы и сделал. Малкольму казалось, что тот за ним наблюдал и наградил суровым кивком, когда все было, наконец, прибрано и подметено.
– Мне нужно сказать вам две вещи.
Они сидели у огня в маленькой гостиной.
– Хорошо.
– Может, вовсе и не хорошо. Знаете монастырь, где смотрят за тем ребенком? Мистер Тапхаус, плотник, делает для них тяжеленные ставни на все окна. Зачем – сам не знает. Он никогда не спрашивает, зачем… Но ставни и правда очень тяжелые и крепкие. Когда я давеча приходил туда, все сестры были какие-то заполошные, а потом смотрю – мистер Тапхаус ставни делает. Вам такие, может, тоже надо. Мистер Тапхаус сказал, сестры, похоже, чего-то боятся, но чего – он не знает. Не знаю, может я ему не те вопросы задавал… Может, надо было спросить: «У вас тут окно, что ли, разбилось?» – но я не сообразил.
– Не бери в голову. Интересные вещи ты говоришь. Думаешь, это они ребенка защищают?
– Наверняка. Но у них там вообще много такого, что в защите нуждается – распятия всякие, статуи, серебро и прочее. Хотя если бы дело было только в грабителях, они бы не стали морочиться с такими ставнями, какие мистер Тапхаус делает. Так что, думаю, они за ребенка волнуются.
– Наверняка так и есть.
– Сестра Бенедикта считает, сам лорд Наджент, бывший лорд-канцлер Англии, решил поместить ребенка к ним. Но почему – не сказала, а когда я слишком много вопросов задаю, она сердится. А еще она говорит, ребенок – это дело секретное. Но про нее ведь уже так много народу знает… И я подумал, что это вряд ли теперь важно.
– Вероятно, ты прав. А что еще ты хотел сказать?
– А, да.
Малкольм рассказал, что отец Эрика, тот, что из судейских, говорил про человека в канале.
Ханна побледнела.
– Боже мой, какой ужас! – воскликнула она.
– Думаете, это правда?
– Ох, даже не знаю. А ты как думаешь?
– Ну, Эрик всегда немного преувеличивает.
– Да?
– Он любит хвастаться, что знает больше других, – то, что его отец в суде слышал.
– Интересно, его отец вообще стал бы ему такое рассказывать?
– Думаю, стал бы. Я сам слышал, как он обо всяком таком толкует – о судебных заседаниях, и вообще. Эрику-то он наверняка правду говорит, а вот сам Эрик… А, впрочем, кто его знает. Я просто думаю, тот бедняга… он таким несчастным выглядел…
К его огромному смущению Малкольма, голос у него задрожал, горло перехватило, а из глаз неожиданно покатились слезы. Когда ему случалось расплакаться дома – конечно, в более юном возрасте, – мама всегда знала, что делать: она обнимала его и укачивала – нежно, осторожно, пока рыдания не стихнут. Малкольм вдруг понял, что хотел поплакать о том мертвеце с того самого момента, как услышал о нем, но только маме-то он об этом сказать не мог…
– Простите, – буркнул он.
– Малкольм! Прекрати извиняться. Это я должна просить прощения за то, что ты оказался во все это замешан. И думаю, что на этом нам стоит поставить точку. Я не должна была просить тебя…
– Не хочу я ставить никакие точки! Я хочу узнать!
– Это слишком опасно. Если кто-то решит, что ты что-то об этом знаешь, ты окажешься в большой…
– Я знаю. Но я и так уже в ней и ничего не могу с этим поделать. И это вовсе не ваша вина. Я бы и так все это увидел, имеет оно там какое-то отношение к вам или нет. И я хотя бы могу с вами поговорить! Мне же совсем не с кем было – даже с сестрой Фенеллой. Она бы такого точно не поняла.
Малкольм все еще был в замешательстве и видел, что и доктор Релф тоже смущена, потому что она явно не знала, что делать. Ему не хотелось, чтобы она кинулась его обнимать, и обрадовался, что она даже не попыталась… но все равно вышло как-то неловко.
– Ну, хотя бы обещай мне, что не будешь задавать никаких вопросов, – сказала она наконец.
– Да, хорошо. Это я обещать могу, – вполне искренне сказал он. – Никого специально я расспрашивать не стану. А вот если кто-то сам расскажет…
– Только будь осмотрителен. Постарайся не выглядеть слишком заинтересованным. А нам с тобой лучше и дальше заниматься тем, что предполагает наша легенда: говорить о книгах. Что ты думаешь вот об этих двух?
С Малкольмом еще никогда в жизни никто так не разговаривал. В школе, когда в классе сидят сразу сорок человек, на это никогда не хватало времени – даже если расписание позволяло и учителю было интересно. Дома это вообще было немыслимо, потому что ни папа, ни мама чтением не увлекались. В трактире он больше слушал, чем участвовал в разговорах. А у единственных двух друзей, с которыми он и вправду мог поговорить о подобных вещах, – у Робби и Тома – не было ни таких обширных знаний, ни такого глубокого понимания, как у доктора Релф.
Когда он расплакался, Аста, превратившись в маленького хорька, забралась к нему на плечо, потом постепенно успокоилась, и вскоре уже примостилась рядом с Джеспером, мартышкой с приветливой мордочкой, и о чем-то тихо шепталась с ним, пока люди обсуждали «Труп в библиотеке» и почтительно, с осторожностью подступали к «Краткой истории времени».
– Вы в прошлый раз сказали, что занимаетесь историей идей, – спросил Малкольм. – Что вы этот… историк. Вы какие идеи имели в виду? Такие, как в этой книге?
– Да, в основном, – отвечала Ханна. – Представления о всяких больших вещах, вроде вселенной. А еще – о добре и зле, и прежде всего – откуда все это вообще взялось.
– Вот об этом я никогда не думал, – признался Малкольм. – Я даже не думал, что можно думать о таких штуках. Они же просто… ну, есть. Выходит, люди думали о них всякое разное еще в прошлом?
– А как же! И случались времена, когда было очень опасно думать неправильные вещи – или, по крайней мере, говорить о них вслух.
– Прямо как сейчас.
– Да, боюсь, ты прав. Но пока мы держимся официально опубликованных источников, вряд ли мы с тобой попадем в неприятности.
Малкольм хотел спросить ее о тайнах и секретах, с которыми ему пришлось столкнуться, и не были ли они в свою очередь тоже частью истории идей, но почувствовал, что сейчас тему лучше не менять. Поэтому он спросил, нет ли у доктора Релф еще каких-нибудь книг по экспериментальной теологии, и она нашла ему одну, под названием «Странная история частиц», а потом отпустила рыться на полках с детективами, где он нашел себе еще один опус от автора «Трупа в библиотеке».
– У вас тут навалом книг этой писательницы, – уважительно заметил он.
– И это еще не все, что она написала.
– Сколько книг вы прочли?
– Тысячи. Вряд ли мне удастся сосчитать.
– И вы все их помните?
– Нет. Я помню только очень хорошие. Большинство детективов и приключений не слишком-то хороши, так что через некоторое время я начисто забываю, о чем там речь, и могу перечитывать их заново.
– Вот это здорово! – обрадовался Малкольм. – Но мне, наверное, пора идти. Если еще что-нибудь услышу, я запомню и потом скажу вам. А если у вас еще окно разобьется, вы, небось, теперь и сами с ним справитесь, раз уж я вам про стекольные гвозди все показал.
– Спасибо, Малкольм, – сказала она. – И еще раз: будь осторожен.
Тем вечером Ханна не пошла в колледж ужинать, как обычно. Вместо этого она отнесла записку в привратницкую Иордан-колледжа и отправилась домой, делать себе яичницу-болтунью. После еды она выпила бокал вина и стала ждать.
В двадцать минут десятого раздался стук в дверь. Она тут же открыла и впустила мужчину, стоявшего под дождем.
– Жаль, что пришлось вытащить тебя на улицу в такую ночь, – сказала она.
– Мне самому жаль, – отозвался он. – Ладно, неважно. В чем дело?