— По себе сужу. До советской власти кто в нашей народности, у эвенков, знал грамоту? Никто. Тьма-тьмущая, вслепую жили. А теперь? Далеко не ходить: у нас в Уськах школа-семилетка открыта — раз. Брат мой учился в Ленинградском институте народов Севера — два. Сам я учился, семилетку окончил. Пошел бы дальше по науке, да враги помешали. Вот и приходится уничтожать их сознательно, с пониманием, потому как жизнь нашу спутали, захотели, чтоб мы в пояс им кланялись.
Кирилл теперь говорил запальчиво, от волнения голос его стал гневным.
— По национальности я, значит, эвенк. Раз толкую с пленным фашистом, попятно, через переводчика. Спрашиваю: «Знаешь, кто такие эвенки?» «Никс, никс», — отвечает и глаза выпучил, головой трясет. Задаю ему еще вопрос: «А зачем на советскую землю полез? Чего вам надо у нас?» Фашист понял, наверно. Весь как-то сразу съежился, губы затряслись. «А убивать не станете?» Пленных, говорю, не убиваем. Да и вообще, зачем понапрасну патроны жечь. Тут он и выпали все… О себе, понятно, смолчал, а про Гитлера больше. «Пространство, пространство, говорит, Гитлер хочет. Вот и послал нас на восток…» Меня и зло берет, и смех разымает. Эх, говорю, пришельцы, не видать вам востока, как собственных ушей. И в этот миг смеяться захотелось: один я, эвенк, отправил на тот свет более полсотни фашистов. Вот вам и пространство, хотел — получайте!
Батум замолчал. Выражение спокойной гордости на его лице, крепко выдубленном южными степными ветрами. Взгляд чуть прищуренных глаз, как всегда, острый, проницательный; он смотрит вдаль, туда, где широкая степь, купаясь в зыбком мареве, сливается с голубизной неба. О чем он в эту минуту думает? О своем вчерашнем поединке? А может, горячие мысли унесли его в далекую, как солнце, Уську. Вернется ли он туда? И скоро ли… Уж он-то знает, солдатские версты длиннее всяких других верст.
ЗАКОН ЖИЗНИ
Маленькое лобастое зернышко может долго пролежать в земле спокойно, затерявшись среди стылых комьев и камней. Но это только до поры до времени. Падут на землю благодатные дожди, подуют теплые плодоносные ветры, и станет оно наливаться свежей силой, зашевелится, выкинет росток, и — вверх, вверх, все выше и выше. Расталкивая комья земли, дробя камни, пробивая клеклый пласт, рвется росток к солнцу, и чем больше препятствий, тем он настойчивее, упрямее. И только вперед, только вверх.
Так и человек: до поры до времени ходит он равный среди равных, простой, незаметный.
А придет время, и распрямит плечи человек, и во всей силе раскроется его настоящее, ему одному возможное…
* * *
Вдоль лесной опушки, разгребая цепкие ветви шиповника, мы шли на передний край, пролегавший в километре от леса, по берегу извилистой, пересохшей за лето речки. Над нами то и дело, распарывая небо, пролетали снаряды и ухали в чащобе или на просеках.
Медленно и тяжко валились на землю поверженные деревья.
Спутник мой — плотный, невысокого роста и дочерна загорелый старшина Пулат Атаев — шагал впереди. Походка у него неторопливая и ровная, словно опасность его и не касалась.
Заслышав шум летящего прямо над нами, снаряда, он заметил:
— Под музыку живем.
Поглядел на меня, рассмеялся, сверкнув ровным рядком белых зубов.
— И вам не страшно?
— Раньше каждому снаряду кланялся, а теперь свыкся, — спокойно, без всякой рисовки, ответил Пулат.
Некоторое время мы шли молча. Когда выбрались из леса на поляну, поросшую молодым ельником, Пулат заговорил снова. Он стал доказывать, что на войне опасность легче переносит тот, кто привык к ней раньше. Не сразу приходит это драгоценное качество, но чем круче идет жизнь человека и чаще ставит его в трудные положения, тем скорее приобретает он смелость и бесстрашие.
По горячему, убежденному тону Пулата чувствовалось, что он крепко верит в правильность своих суждений.
— Привычка — вторая натура, — обрадовавшись пришедшему на ум изречению, сказал Пулат. — Вы можете не поверить, но я правду говорю: к опасности я привык еще на учениях… Командир наш, капитан по званию, был лихой в своем деле, весь в орденах. «Я, говорит, научу вас страха не бояться». Помню, на учениях нам довелось наступать вслед за разрывами своих снарядов. Идешь в атаку, а впереди тебя снаряд как грохнет, и осколки летят, того и гляди заденут. Один осколок шлепнулся у ног, нагнулся я, хотел притронуться рукой, а он еще горячий. Страшно было привыкать. Хотя снаряды падали свои, но все разно — боязно. А еще такой был случай… — опять оживился Пулат.
Но договорить ему не удалось.
Из кустарника, мимо которого мы проходили, вдруг подала свой зычный, тявкающий голос зенитная установка. Высоко в небе летала двухвостая «рама». Слышались частые хлопки зенитных снарядов. Белые клубки разрывов угрожающе настигали вражеский самолет, и он скоро отвернул от наших позиций.
— Пронесло! — ехидно усмехнулся Пулат, глядя на фашистский самолет. — Удирает. Теперь экипажу несдобровать.
— Почему?
— Вернутся не солоно хлебавши. Начальство разжалует…
Дальше было совершенно голое поле. Мы спустились в траншею, замысловатыми зигзагами тянулась она до самой реки. Скоро траншея вывела нас к землянке, в которой жили разведчики. Они сейчас спали на уютной и широкой, как печь, лежанке. Бодрствовал только один Когда мы вошли, он встал и, протирая глаза от въедливого дыма, недовольно буркнул:
— Никакой тяги нет. Труба, что ли, засорилась…
Солдат был высок ростом, с рыжими, точно подпаленными, усами.
— Безветрие, вот и не идет дым, — сказал Пулат, — Чай кипятишь?
— Уху варю, — ответил рыжеусый.
— Значит, свежей рыбки покушаем, — радостно проговорил Пулат и, обращаясь ко мне, пояснил: — Отсюда мост недалеко. Фашисты уже вторую неделю бомбят, а он стоит целехонький, невредимый. Возле моста дно глубокое, воды много. Вот и сыпят туда бомбы. А как фрицы кончат бомбить, мы сразу к мосту, оглушенную рыбу собираем. Много ее всплывает.
— Без труда ловим рыбку из пруда, — усмехнулся рыжеусый солдат.
— Вари, вари скорей, есть охота, — кивнул в его сторону Пулат.
В землянке мы разговорились, и я ближе узнал старшину Атаева.
* * *
…Средняя Азия — это край жгучего солнца и белых хлопковых полей, край горных, вечно не смолкающих водопадов и обширных пастбищ, где, подобно тучам, с перевала на перевал движутся отары колхозных овец… В том краю, на берегу бурной реки Сыр-Дарьи, провел свою юность Пулат Атаев. Он любил бродить по степи, взбираться на горы, вершины которых поднимаются под самые облака. Подолгу глядел он на эти вершины. Над ними, в раскаленном небе, парили орлы. Они то взмывали ввысь, то камнем срывались в ущелье, к прохладным водопадам. Свободный полет могучих птиц тревожил воображение юноши. Как бы он хотел быть гордой птицей, парящей над кручами гор…
Пулату было девятнадцать лет, когда вспыхнула война. Враг топтал украинские и белорусские поля. Горе далеких своих друзей таджики восприняли как свое собственное горе, и Пулат не мог усидеть дома.
В день проводов на фронт молодых таджиков было людно на тихой степной станции. Горные жители съехались сюда на верблюдах, конях и даже на маленьких упрямых ишаках. Пулат стоял недалеко от выложенного камнем колодца. Его мучила жажда, но нечем было зачерпнуть воду.
К Пулату подошел старый таджик с реденькой клинообразной бородкой. Он сузил глаза, пристально оглядывая парня.
— Пить хочешь, сынок? — спросил он и подвел юношу к колодцу.
Воды в нем не оказалось. На неглубоком дне, свившись в клубок, лежали змеи.
— Убьешь гадюк, будет тебе вода. А не убьешь — лишимся мы и воды, и самой жизни…
В глазах старика стоял суровый укор, и Пулат, перехватив этот взгляд, устыдился своей минутной слабости. Он зашагал к эшелону.
— Попомни, сынок. Змею придавишь, и возвращайся… Будет тебе вода, чистая, как горный хрусталь.
Много прошло времени с того памятного дня, но и сейчас Пулат живо помнит и старика с реденькой бородкой, и его мудрые простые слова, и тот древний колодец, на дне которого притаились змеи.
— Это вы про этот случай хотели мне рассказать? — напомнил я о прерванном разговоре у ельника.
— Нет, то совсем другое… Как я стал разведчиком, — ответил Пулат.
…Дело было в роте запасного полка, где Пулат поначалу служил. Капитан, учивший солдат не бояться опасности, пригляделся к Пулату. Он еще не воевал, но чем-то сразу пришелся по душе командиру. Началось с того, что Пулат однажды попросил определить его в разведку.
— А сумеешь? Ведь разведка — нелегкое дело, тут и выносливость нужна, и смелая хватка.
— Пулат по степи ходил, на горы взбирался, — ответил Атаев. — Верьте, Пулат сумеет ходить в разведку.
— А как у вас со зрением? — спросил командир. — Разведчик должен уметь все видеть.
— Почему не уметь? — не успокаивался Пулат. — Человек гор зорок как орел.
Спустя несколько дней командир роты убедился, что Атаев действительно может стать хорошим разведчиком-лазутчиком.
На занятиях в поле Атаев поспорил с товарищами, что если он спрячется вот здесь, на клочке земли, то его никто не найдет. Товарищи вначале подумали, что Пулат их разыгрывает. Но тот был серьезен. Этот спор заинтересовал и командира.
Пулат надел халат, взял автомат и доложил, что готов к действию. Командир подал сигнал всем собравшимся лечь вниз лицом и не поднимать головы.
Не прошло и десяти минут, как послышался голос:
— Встать! Приступить к поиску!
Долго искали Пулата. Бойцы обшарили кустарник, подходили к холмикам, заглядывали в окопы и воронки, истоптали, кажется, весь обозначенный для поиска «пятачок» земли. Пулата не находили. Командир, видя, что поиски напрасны, подал сигнал сбора и подвел бойцов к воронке, в которую они уже мельком заглядывали. На дне зашевелился, точно живой, песок. Пулат встал, выплюнул изо рта соломинку, через которую дышал, и с лукавой хитрецой поглядел на товарищей.
— Здорово обвел! — сказал командир и ласково посмотрел на Пулата — Толковый выйдет из тебя разведчик! Пошлю!
* * *
Много раз Пулат Атаев проникал в тыл противника. Однажды разведчикам было приказано захватить мост. Фашисты могли при отходе взорвать его, и нужно было непременно опередить их.
Вылазка началась поздней ночью. Обмотав сапоги тряпками, разведчики шли бесшумно. Линию фронта удалось пересечь благополучно. До моста оставалось пройти еще километра три.
Атаев вел своих товарищей через буераки, непролазные кустарники, по целине, заросшей колючим бурьяном. Позади двигалось ядро разведгруппы лейтенанта Каганова.
В ночной глуши послышался какой-то дробный стук. Атаев припал к земле: движутся повозки. Прислушался, по говору догадался, что это немцы. У разведчика, который был в паре с Пулатом, появился соблазн напасть на обоз.
— Давай обстреляем!
— Нет, горячность не нужна, — возразил Пулат.
— А чего их терпеть?
— Можно увлечься обозом, наделать шуму и упустить главное, — пояснил Атаев. — Нам приказано мост захватить. А обоз как раз, наверно, на мост и движется.
Разведчики пропустили обоз и осторожно тронулись дальше. Подошли к насыпи, расположились у ее подножия. Атаев взобрался на гребень насыпи. При бледном свете луны тускло отливала река. Через нее был перекинут добротный мост. Берега были вязкие, отлогие. Вдоль реки тянулась заболоченная низина.
«Мост надо захватить, иначе нашим будет трудно переправляться», — подумал Атаев, и у него созрел смелый план налета.
— А что, если мы колонной подойдем к мосту? — обратился он к подошедшему командиру отряда лейтенанту Каганову.
Тот в недоумении пожал плечами:
— Там часовой.
— Вы же немецкий язык знаете. И маскхалаты у нас немецкие — признают за своих.
— Попробуем, — после долгого раздумья согласился командир. — Риск — благородное дело.
У моста взад и вперед ходил вражеский солдат. Лейтенант Каганов приказал Атаеву подкрасться к нему из-за спины. Тем временем разведчики походным шагом направились к мосту. Солдат ходил возле бикфордова шнура, который стоило только подпалить, как мост взлетит на воздух. Когда разведчики подошли совсем близко, он окликнул:
— Стой! Кто идет?
— На переправу, свои, — спокойно ответил лейтенант, стараясь как можно чище говорить по-немецки.
— Проходите, а то скоро взрываю мост.
— Обожди. У меня там взвод, — все так же спокойно проговорил лейтенант.
Тем временем Атаев вплотную подкрался к ничего не подозревавшему фашисту. Резким прыжком Пулат подскочил сзади и нанес ножевой удар в спину.
…На рассвете наши передовые части начали переправляться через реку по спасенному мосту.
* * *
Пулат Атаев вернулся из очередной разведки. Контрольного пленного не привел, и командир легко угадал на его лице обиду.
— Почему такой грустный, Пулат?
— Смелость и храбрость у меня есть, — заговорил, переминаясь с ноги на ногу, Атаев, — а силы большой не имею. Пулат без большой силы пропадает. Попался вражина здоровый, тяжелый… Живым не мог взять, пришлось его в расход пустить… Без «языка» Пулат пришел.
— Да, жалко, что без «языка», — посочувствовал командир. — Но это дело поправимое.
К Пулату прикрепили напарника, разведчика Лукьянова, высокого детину. Сила его была хорошо известна всем — штангист.
Атаев и Лукьянов стали ходить в разведку вдвоем. Как-то в зимнюю стужу двое суток напролет разведчики наблюдали за передним краем противника. По дымку, стелющемуся над снежным холмом, они определили, что там блиндаж. На второй день помела метель, да такая, что стоило отойти шага на три, как человек этот терялся из виду. Не ожидая, однако, пока стихнет снег, разведчики решили напасть на блиндаж.
Шли долго. Снег порошил глаза, таял на ресницах, ставших влажными и мохнатыми. Натруженные и тяжелые, словно чугунные, ноги вязли в глубоком и рыхлом снегу, от усталости хотелось спать. Но разведчики упрямо шли. Чтобы не сбиться с пути, приглядывались к сугробам, наметенным в одну сторону, по ветру. Вот и проволочное заграждение, проделали ножницами проход и вскоре оказались у блиндажа, почти по самый верх заметенного снегом. Зарылись в сугроб, терпеливо лежали, ожидая, когда появится кто-нибудь из блиндажа. Время тянулось очень медленно. Боясь отморозить руки, Пулат то и дело подносил ладони ко рту, отогревая своим дыханием, и шевелил пальцами ног, стараясь их чувствовать.
Так они пролежали до сумерек, до того часа, пока не послышался скрип сапог. Увидели немецкого солдата. Он подошел к блиндажу и, стряхнув с длиннополой шинели снег, неторопливо начал спускаться по ступенькам. Чувствуя биение сердца, Пулат немного выждал, потом вскочил и сверху прыгнул прямо на немца.
Вражеский солдат оказался сильным и ловким. Он намеревался сбросить с себя советского разведчика. Вмиг подоспевший Лукьянов ударом в голову сшиб фашиста. Не медля ни секунды, Пулат кинулся в блиндаж. Резким движением отворил толстую дверь. На нарах сидели два вражеских солдата. Они вскочили, намереваясь схватить висевшие на стенке автоматы. И прежде чем они успели это сделать, Атаев выхватил из-за пояса гранату, швырнул и отскочил от прохода.
Взрыв был настолько сильный, что блиндаж, казалось, подпрыгнул.
Пулат вернулся к товарищу, связали пленного и повели с собой, исчезнув в пурге.
* * *
В полк, где служил Атаев, мне приходилось ездить часто. И всякий раз я узнавал о новых военных приключениях Пулата. Последняя встреча с храбрым разведчиком произошла уже в конце войны, под Будапештом.
Командира роты разведчиков я застал в несколько необычной обстановке. Он был в отдельной и совершенно глухой полуподвальной комнате. Кирпичная кладка стен и потолок из бетона были, вероятно, настолько толстыми и прочными, что в комнату не проникал даже малейший звук, хотя на улице гремела адская канонада нашей артиллерии. За маленьким столиком, у аппарата, сидела девушка-радистка. Она выстукивала однотонные звуки на ключе Морзе. А командир озабоченно наносил что-то на карту.