Однажды он вышел с Фрэнком проверить анемометр возле Лабиринта. Мишель намеревался выяснить, сумеет ли он проникнуть под приятный поверхностный облик этого человека, но у него ничего не получилось: Фрэнк оказался слишком холоден, слишком профессионален, слишком дружелюбен. Годы работы в Вашингтоне сделали его по-настоящему изворотливым. Несколькими годами ранее он участвовал в подготовке первого пилотируемого полета на Марс, а также был старым другом Джона Буна, первого человека, ступившего на эту планету. Кроме того, ходили разговоры, что он играл не последнюю роль и в планировании нынешней экспедиции. И уж точно Фрэнк входил в число тех, кто не сомневался, что попадет в избранную сотню, – его уверенность в этом казалась незыблемой. Все время, что они шли, его голос звучал как-то очень по-американски, громыхая слева от Мишеля.
– Глянь на те ледники – они вываливаются в проходы, и их сдувает прежде, чем они успевают долететь до дна долины. Чудесное место, да?
– Ага.
– А эти катабатические ветры, которые спускаются с полярной шапки… прут себе и не остановятся ни перед чем. Еще и холодные – жуть. Мне даже интересно, остался ли еще наш флюгер на месте.
Как выяснилось, остался. Они вынули картридж с данными, вставили новый. Вокруг них тянулась необъятная бурая скала, которая образовывала собой чашу под звездным небом.
На обратном пути Мишель спросил:
– Зачем тебе на Марс, Фрэнк?
– Мы что, будем здесь говорить о работе?
– Нет-нет, мне просто любопытно.
– Ладно. Ну, я хочу испытать, каково это. Хочу жить там, где можно попробовать что-то по-настоящему новое. Наладить всякие системы, в общем, что-то такое. Я вырос на Юге, как и ты. Правда, американский Юг совсем не такой, как французский. Мы варились в своей истории очень, очень долго. А потом как-то раскрылись миру – отчасти потому, что дела пошли плохо. Отчасти потому, что по побережью пронеслась целая куча ураганов! И у нас появилась возможность построить все заново. Мы так и сделали, но изменилось не многое. Изменений, Мишель, оказалось, лично для меня, недостаточно. Поэтому у меня и возникло это желание – попробовать снова. Вот моя правда. – И он бросил на Мишеля такой взгляд, будто хотел не только подчеркнуть, что это была правда, но и отметить, насколько редкий тому выпал случай – слышать от него правду. После этого он стал нравиться Мишелю чуть больше, чем прежде.
В другой день (или, скорее, другой час той же бесконечной ночи) Мишель вышел с небольшой группой, чтобы проверить климатологические станции, что стояли вдоль берега озера. С собой у них были сани-банан, загруженные батареями для замены, баллонами сжатого азота и прочим. Мишель, Майя, Чарльз, Аркадий, Ивао, Бен и Елена.
Они шагали поперек озера Ванда, сани тянули Бен и Майя. Долина выглядела огромной, а застывшая поверхность озера сверкала, зловеще искрясь под ногами. Человеку с севера уже могло показаться, что небо переполнено звездами, а во льду, по которому они ступали, их свет еще и дробился на множество осколков. Шагавшая рядом Майя светила под ноги фонариком, выхватывая все трещинки и пузырьки, что встречались на пути, отчего создавалось ощущение, будто она светит на стеклянный пол, устланный поверх бездонной пропасти. Когда же она выключила фонарик, Мишелю вдруг показалось, будто звезды другого полушария сияют у него под ногами сквозь какую-то прозрачную, чуждую планету, что находилась гораздо ближе к центру галактики. Он словно смотрел в черную дыру, зияющую в центре всего. В бездонный водоем звездного света. И с каждым шагом их отражения смотрелись по-новому, будто в калейдоскопе белых крапинок среди черноты. И казалось, всматриваться вот так в поверхность озера можно до бесконечности.
Когда они подошли к дальнему берегу озера, Мишель оглянулся. Их комплекс, вырисовываясь над горизонтом, светился вдали, будто яркое зимнее созвездие. Он знал, что внутри тех коробок находились их товарищи, которые в это время работали, готовили еду, читали, отдыхали. Напряжение, что царило в них, было неявным, но довольно сильным.
Одна из дверей комплекса открылась, и клин света выхватил участок ржавого оттенка скалы. Такое, несомненно, можно будет увидеть и на Марсе – через год-два. К тому времени нынешнее напряжение значительно спадет. Но там нет воздуха. Когда-нибудь, конечно, получится выйти наружу – правда, в скафандрах. Но велика ли разница? Зимний костюм, который был на Мишеле сейчас, по замыслу дизайнеров, во многом походил на космический скафандр, а сковывающий ветер, что спускался по долине, был похож на очищенный кислород, только что преобразованный из жидкого состояния в газ и немного подогретый. Холод Антарктиды, холод Марса… между ними нет существенных различий. В этом отношении год тренировок и испытаний здесь был хорошей идеей. Они, по крайней мере, могли хорошенько прочувствовать, каково им придется там.
Бен поставил ногу в небольшое углубление на поверхности, но поскользнулся и упал на лед. Он вскрикнул, и Мишель первым увидел, что случилось. Затем подбежали и остальные. Бен стонал и корчился, и все склонились над ним.
– Подвиньтесь-ка, – приказала Майя, проталкиваясь между Мишелем и Аркадием, чтобы встать перед Беном на колени.
– Бедро?
– Ай… да…
– Держись. Крепко держись. – Бен ухватился за ее предплечье, а она взяла его за бок. – Так, сейчас отстегнем твою упряжку. Теперь подставьте сани. Да осторожнее с ним! Хорошо. Лежи смирно, мы отвезем тебя на станцию. Сможешь лежать ровно или нам тебя пристегнуть? Ладно, пошли. Помогите выровнять сани. Кто-нибудь сообщите на станцию, пусть готовятся нас принимать. – Затем она впряглась в сани сама и двинулась поперек озера быстро, но ровно, скользя ботинками, будто коньками, и светя фонариком себе под ноги. Остальные шли следом по бокам от Бена.
На станции Мак-Мердо , на противоположном берегу моря Росса, располагался дополнительный персонал – как раз для того, чтобы поддержать их на озере Ванда, – и уже примерно через час после их возвращения на станцию послышался шум вертолета. Бен к этому времени был в бешенстве, коря себя за это падение. Злость терзала его сильнее, чем боль, хотя позднее выяснилось, что он сломал бедро.
– Он упал мгновенно, – говорил Мишель Майе. – Так быстро, что не успел и руку выставить. Неудивительно, что у него перелом.
– Жаль, – отозвалась Майя.
– А ты хорошо среагировала, – продолжил Мишель неожиданно даже для себя. – Очень быстро.
Она лишь отмахнулась.
– Я столько раз такое видела… У меня все детство прошло на льду.
– Ах да, конечно.
Знания. Опыт. Это была основа принятия всех спонтанных решений. И в жизни Майи, чувствовал он, такое происходило сплошь и рядом. Эргономика – ее специальность, как раз изучала то, как люди справляются с теми или иными проблемами. Она собиралась лететь на Марс. Он – нет. Он любил ее. Как, впрочем, и многих других женщин. Просто так получалось. Но с ней…
Из личных, тщательно зашифрованных записей Мишеля:
Майя: очень красивая. Тигр, проникающий в комнату, где пахнет сексом и убийством. Альфа-самка, перед которой все преклоняются. Скорая во всем, включая смену настроений. С ней я могу говорить. Мы беседуем с ней по-настоящему, потому что ей неважно, зачем я здесь. Неужели это правда?
Спенсер Джексон: сильный. Скрытная душа. Глубины, не поддающиеся никаким расчетам, даже для него самого. Он словно озеро Ванда среди нас. Его разум утончен и не допускает общинной обыденности. Может нарисовать любое лицо дюжиной штрихов, обнажив всю душу изображенного. Но я не думаю, что он счастлив.
Татьяна Дурова: очень красивая. Богиня, попавшая в мотель. И пытающаяся найти выход. Знает, что все считают ее красивой, и поэтому никому из нас не доверяет. Ей нужно вернуться на Олимп, где ей место и где она будет с равными себе. Наверное, она думает, что Марс – это и есть Олимп.
Аркадий Богданов – это сила. Очень стойкий и надежный парень. Если в чем-то убежден, то до потери памяти. Видит то, что и предполагает увидеть, и не пытается этого скрывать. Говорит: «Того, чем я владею, достаточно, чтобы я стал необходим на Марсе». Не согласны? Я согласен. Инженер, смышленый и изобретательный, не интересующийся чем-то бо́льшим.
Марина Токарева: красавица. Очень серьезная и собранная, не болтает о пустяках. Постоянно о чем-то рассуждает. И думает, что собеседник так же быстр, как и она, поэтому проследить за ходом ее мыслей бывает не так просто. Тонкие точеные черты, густые черные волосы. Иногда, следя за ее взглядами, я думаю, что она из числа тех лесбиянок, которые должны разнообразить наше общество, но порой она как будто присматривается к Владу Танееву, самому пожилому мужчине.
Джордж Беркович и Эдвард Перрин объединены из-за своего отношения к Филлис Бойл. Причем между ними сложилось не столько соперничество, сколько партнерство. Оба думают, что им нравится Филлис, но на самом деле и тому и другому нравится то, как его чувства копируются другим. Филлис это тоже нравится.
Ивана довольно красива, несмотря на худое лицо и неправильный прикус; а когда лицо типичной химички-заучки озаряет глуповатая улыбка, она внезапно превращается в богиню. Стала лауреатом Нобелевской премии по химии, но нечего и думать, что она получила ее за эту улыбку. Хотя, увидев ее, сразу сам становишься радостнее. Ей стоило бы вручить эту премию уже ради того, чтобы увидеть эту улыбку.
Саймон Фрейзер: хорошо скрытая сила. Англичанин; учился в частной школе с девяти лет. Очень внимательно слушает, хорошо говорит, только раз в десять меньше, чем остальные, что, естественно, создало ему репутацию настоящего тихони. И он украдкой играет с этим образом. Мне кажется, ему нравится Энн, которая в некоторых отношениях похожа на него, только не впадает в крайности, в других же – не похожа совсем. Энн не играет со своим образом, она даже не знает о его существовании – американский недостаток самосознания против британской иронии Саймона.
Джанет Блайлевен: красивая. Говорит быстро, уверенно. Пышет здоровьем. Классная грудь. Но собачья дружба дружбой не считается.
Энн настоящая красавица, хоть и строгая на вид. Высокая, худая, сильная – и телом, и лицом. Притягивает взгляд. Определенно думает о Марсе всерьез. Люди видят это в ней и любят за это. Или нет – в зависимости от обстоятельств. Еще у нее особенная тень.
Александр Жалин – это сила. Любит женщин глазами. Некоторые из них это замечают, другие нет. Мэри Данкел и Джанет Блайлевен проводят с ним много времени. Он настоящий энтузиаст. Что бы ни захватывало его интерес, это овладевает им полностью.
Надя Чернышевская: сначала думаешь, она простая, но потом понимаешь, что одна из самых красивых среди всех. Это вызвано ее солидностью – физической, умственной, моральной. Она – скала, на которой все держится. Ее физическая красота заключается в атлетичности – невысокая, округлая, крепкая, ловкая, грациозная, сильная – и в глазах: радужки пестрые, густо усеянные цветными точечками, в основном карими и зелеными, а также голубыми и желтыми, складывающимися в концентрический узор, который со стороны, как обычно кажется, имеет цвет, похожий на ореховый. В таких глазах можно утонуть и никогда не выплыть. А она смотрит в ответ взглядом, лишенным страха.
Фрэнк Чалмерс: сила. Мне так кажется. Трудно рассматривать его отдельно от Джона Буна. Как его приятеля, пособника. Сам по себе он здесь не так впечатляет. Будто играет второстепенную роль, менее важную для истории. Он уклончив. Крупный, грузный, смуглолицый. Сдержанный. Кажется дружелюбным, но на настоящее дружелюбие его поведение не похоже. Искусный политик, как и Филлис, только друг другу они не нравятся. Ему нравится Майя. А Майя дает ему чувствовать себя частью своего мира. Но чего он хочет на самом деле – неясно. Внутри него скрывается человек, о котором никому ничего не известно.
Что же касается более формальной работы, то он брал доработанный миннесотский многоаспектный личностный опросник и анкетировал группы по десять человек. Сотни вопросов, подобранных таким образом, чтобы дать статистически значимые личностные профили. Подобные тестирования считались одним из основных способов оценки, прошедших проверку временем, поэтому вполне естественно, что одно из них он проводил на протяжении всей зимы.
Претенденты проходили этот тест в Яркой комнате, освещенной десятками многоваттных ламп, отчего казалось, будто все светилось само по себе, даже лица. Наблюдая за ними, Мишель вдруг подумал, насколько нелепой была его должность учителя этих гениальных людей. И отчетливо увидел в их лицах, что они отвечали на вопросы не затем, чтобы показать, кем являлись, но затем, чтобы показать, кем должны являться, чтобы их взяли на Марс. Конечно, если читать ответы, зная это, то можно выяснить о них почти столько же, как если бы они были искренни. И все же Мишель поражался, наблюдая это в них с такой ясностью.
Впрочем, ему не стоило так удивляться. Лица отражали настроения и многое другое, причем с предельной точностью – по крайней мере, у большинства людей. А может, и у всех – ведь если кто-то старался сохранять бесстрастное лицо, это уже говорило о том, что он стремится не выдавать своих чувств. Нет, думал он, глядя на них, это же целый язык, если за ними как следует понаблюдать. Слепым голоса играющих актеров кажутся искусственными и поддельными, а раз в нашем мире все «слепы на лица», то стоит только по-настоящему посмотреть… и может родиться какое-нибудь новое направление френологии, основанное на внешности человека. Тогда Мишель стал бы одноглазым в мире слепых.
И он завороженно наблюдал за лицами. Яркая комната и в самом деле была очень яркой; проведенное здесь время, по идее, должно было предотвратить наступление сезонного аффективного расстройства. В таком освещении каждое лицо, ослепительно сияющее, будто не просто говорило ему о чем-то, но и составляло собой целый ребус, заключающий суть характера человека: в той или иной степени сильного, умного, обладающего чувством юмора, скрытного, какого угодно, но всегда эта личность была представлена целиком, вся как на ладони. Вот, к примеру, Урсула, слегка радостная, считала этот тест лишь одним из множества тестов, что ставили психологи; как медик она понимала: это одновременно и нелепо и необходимо, ведь и вся медицинская наука являлась и искусством, и наукой. Сакс, напротив, принимал тесты всерьез, как и все остальное; он рассматривал их как научный эксперимент, а еще верил, что ученые во всех дисциплинах одинаково честно борются с методологическими трудностями своих дисциплин. Все это читалось по его лицу.
Каждый здесь был экспертом в чем-то своем. Мишель изучал естественное принятие решений и был экспертом в этой области, поэтому знал, что эксперты в любой ситуации принимали доступные им ограниченные данные и сопоставляли со своими обширными знаниями, после чего принимали быстрые решения, основанные на аналогиях с прошлым опытом. Таким образом, выходило, что сейчас группа экспертов занималась тем, что позволило бы им получить грант или защитить свою работу перед комиссией. Или чем-то в этом роде. То, что они никогда не сталкивались с подобными заданиями, было для них обстоятельством проблематичным, но преодолимым.
Если только они не расценивали ситуацию как слишком нестабильную и не поддающуюся прогнозированию. Иногда такие ситуации действительно имели место: даже лучшим метеорологам не под силу точно предсказать выпадение града, а лучшим военным командирам – направление внезапных атак. Ряд недавних исследований по этому вопросу показал, что часто и психологи ошибались в прогнозах, когда пытались предсказать будущие диагнозы по результатам стандартных тестов. Во всех случаях проблемой оказывался недостаток данных. И Мишель внимательно разглядывал лица людей, будто читал бело-розовые или желтоватые сводки о личностных характеристиках, – и пытался прочитать по ним все остальное.