МИХАИЛ НЕМЧЕНКО
Густой туман, склеивший море и небо. Человек на мостике, будто парящий в белесом облаке над смутными очертаниями палубы. Он еще не знает, этот хмурый, зябко поеживающийся в своей отсыревшей куртке моряк, что через несколько мгновений станет первым землянином, который увидит…
И мгновение настает. Пелена тумана, как сдернутое рывком покрывало, внезапно исчезает, и, ошеломленно запрокинув голову, человек на мостике видит там, высоко в утреннем небе, Руку. Огромную красноватую Руку, протянутую с небес к океану. Линии локтя растворяются в голубизне, а кисть с непривычно длинными, сужающимися на концах пальцами четко рисуется на высоте километров четырех. И пальцев — шесть!
Наверно, никогда еще на этом сейнере, мирно ловившем рыбу в Беринговом море, вахтенные не орали так истошно. И никогда еще люди, выскочившие на палубу, не застывали так вкопанно, как в этот миг, наткнувшись взглядом на Руку, занявшую полнеба…
Утренний Токио под моросящими тучами. Утробно ревущие реки машин, стремнины скоростных эстакад в сизой пене бензиновой гари. Зонтики, зонтики, зонтики, как кровяные шарики, плывущие напряженно пульсирующими сосудами улиц. И вдруг невидимый тромб разом закупоривает все сосуды: в сказочно распахнувшейся сини над городом возникает Рука. Оборванно глохнет машинный рев. Порывом ветра пробегает по улицам глухой, сдавленный звук — вдох изумления и шуршание миллионов опадающих зонтиков.
Минуты оцепенелого безмолвия… Потом кто-то сигналит, кто-то требует дать дорогу. Но тщетно: город остается замершим весь этот час, пока Рука простерта над Японией и над всем часовым поясом от Ледовитого океана до Австралии. И везде — в тундре у моря Лаптевых, на причалах Находки, в пальмовых чащах Ириана — люди видят ее протянутой прямо над головой, из центра небосвода.
Плывет вечным своим руслом солнце, и вслед за ним над новыми землями и морями возносится Рука. Встает властным и загадочным небесным знамением, чтобы через час так же необъяснимо исчезнуть, возникнув дальше к западу.
И всюду одно и то же: безмолвные толпы, остановившиеся поезда, притихшие базары, опустевшие цехи, пассажиры у самолетов, не посмевших взлететь. Птицы, испуганными хлопьями сыплющиеся с неба, неведомо как чуя неладное. Ошеломленный Шанхай. Онемевшая Калькутта. Потрясенный Новосибирск. Миллиарды зрачков, прикованных к небесной Длани, — зрачков, расширенных одним смятением, одной тревогой и надеждой.
Бритоголовые монахи в желтых одеждах, молящиеся в горных монастырях Гималаев о спасении мира. Не успевшие еще разгореться погребальные костры на берегу Ганга — их торопливо и испуганно гасят, чтобы дым не осквернил чуда, рожденного небом. Паломники в белом, застывшие у спуска к воде, не решаясь в этот миг небывалого совершить долгожданное омовение в священной реке. Прокаженные, с мольбой об исцелении тянущие к небу изуродованные кисти. И где-то среди сожженных засухой полей бредущая в горячей пыли босая женщина в выгоревшем сари, прижимая к отвисшей пустой груди скелетно-ссохшееся тельце, выкрикивает безумными, посинелыми губами: «Почему ты пустая, Рука?! Почему ты пустая?!»
Нетерпеливо ждущая, не сомкнувшая глаз Европа, еще перед полночью взбурленная телевестью о неслыханном, надвигающемся с востока. Улицы и крыши, поля и дороги, застланные сплошным человеческим ковром, — словно страны и народы выстроились на некий вселенский смотр. И вздрагивает ковер, от горизонта до горизонта колыхнувшись навстречу протянувшейся с неба Деснице.
Антенны радиотелескопов, нацеленные в зенит, туда, где размыто тают очертания исполинского локтя. Операторы за пультами локаторов, прощупывающие Руку потоками излучений, снова и снова убеждаясь, что она бесплотна. Колокольный звон и коленопреклоненные толпы перед соборами. Проповедники, призывающие покаяться в преддверии Страшного суда, и студенты на площади, назло и наперекор аплодирующие небу. Тысячи тысяч объективов, неотрывно и завороженно впитывающих каждую черточку шестипалой Длани, и шныряющие вокруг карманники, не теряющие времени даром… Длинноволосый парень на набережной Гамбурга, бросающий в воду какой-то пакет, — может, то взрывчатка, которую он должен был подложить этим утром?.. Школьный оркестр в подмосковном поселке, дерзко, во всю мочь играющий «Звездный марш» под растерянными, осуждающими взглядами учителей. Гондольеры, застывшие с веслами в руках на каналах Венеции. И миллионногорлый вскрик нильской долины — вскрик смятения, восторга и суеверного ужаса: там на рассекшей небо ладони на короткий миг возникает отчетливый силуэт пирамиды…
Замершие причалы Квебека. Жаркие пляжи Рио, забитые народом так спрессованно-плотно, что если бы даже кто-нибудь захотел в то утро купаться, все равно не смог бы войти в воду. Неподвижные фигуры индейцев где-то высоко в Андах. Завернувшись в одеяла, они глядят на вознесшееся над горами чудо, а рядом невозмутимо пасутся ламы.
Опустевшие автострады Штатов, наверно, впервые за столетие остановивших бег своих каров. Нью-Йорк, где предприимчивые люди успели за неполных пятнадцать часов провернуть все, что надо, и теперь, в момент появления Руки, продавцы в дверях универмагов уже предлагают рубашки и майки с ее изображением. Но нет, желающих не находится: то, что открывается взору в вышине, в прорезях синевы между небоскребами, — разом отрешает от суеты. И даже экстренные выпуски газет, заполненные интервью с учеными и фантастами, даже их, протягиваемых продирающимися сквозь толпы мальчишками-газетчиками, почти никто не покупает. И никто не обращает внимания на плакат в витрине магазина: «А если нашествие? Ты запасся необходимым?» А вон и сам хозяин — глядит из выступа своей витрины на освещенные утренними лучами красноватые пальцы в небе, и на бледном, застывшем его лице ясно читается: он и сам не знает, что может оказаться необходимым на случай нашествия…
Негромкое жужжание проектора оборвалось, экран погас, и тут же поднялись шторы, впустив в класс весеннее солнце. Ребята зажмурились от яркого света.
— Сегодня мы начинаем новый раздел истории, — сказал учитель. — Ну-ка, кто расскажет, почему во всех школах мира его начинают вот этим документальным фильмом?
Все двенадцать кристалликов на учительском столе загорелись зеленым.
— Ну давай ты, Ванда.
— Этот фильм… — Поднялась из-за парты смуглая рослая девочка, — это произошло на другой день после того, как на Земле была превращена в топливо последняя ядерная боеголовка. Наши звездные братья протянули нам руку. Его-то они и ждали, этого дня…