— Скажи мне, Бруклин Мария Роджерс, что ты знаешь о лисах?
Я перевожу взгляд на старика. Он смотрит на меня, не отрываясь. Его маленькие глаза не двигаются, словно он выбрал какую-то точку на моём лице, и обращает внимание только на неё.
— Н—не знаю … То, что они из семейства псовых …
— Ты видела их здесь, в Японии? — не дожидаясь конца моего ответа, Мастер задает новый вопрос.
— Нет, не видела. Они обитают тут?
Старик еле заметно кивает головой.
— Не на виду у всех, разумеется. Чтобы увидеть лису, нужно иметь что-то большее, чем зрение. Чтобы услышать лису, нужно иметь что-то мощнее, чем слух. Чтобы говорить с лисой, нужно иметь что-то влиятельнее, чем голос.
Я никогда не любила загадки, потому что не обладала нужным складом ума. Мой мозг работал над их решением, но не получал ничего, кроме перегрузки. Я снова поворачиваю голову вперед, собираясь еще раз прокрутить в голове сказанные Мастером слова, чтобы, хотя бы в этот раз, попытаться разобраться, но как только мой взгляд устремляется перед собой, я замираю. Буквально в десятке шагов от меня стоит лиса. Ее шерсть имеет светло — зелёный оттенок, но он выглядит настолько естественным, что я верю в то, что так и должно быть. Но что она делает здесь, в саду, в месте, где полным полно туристов? А, главное, почему никто, кроме меня, на нее не обращает внимания?
— Вы видите это? — шепчу я старику, словно боюсь, что само животное меня увидит. — Видите?
Но ответа не поступает, и я отрываю взгляд от животного и перевожу его в сторону старика. Но, как оказалось, его уже и след простыл. Я снова оборачиваюсь на животное, но и оно исчезло.
— Бруклин! Вот ты где! — голос матери застает меня врасплох, от чего я даже слегка подскакиваю. — Пойдём, нам пора, иначе мы не успеем в музей до его закрытия.
Я встаю, всё еще не сводя взгляда с места, где буквально секунды назад стояла лиса.
Она точно была там, это не могло мне привидеться!
— Приходи завтра, Бруклин Мария Роджерс, — раздается где-то совсем рядом голос Мастера. Я верчусь вокруг себя, но не вижу его среди деревьев сакуры. — Ты придёшь?
Я медленно и отрывисто киваю в пустоту.
***
Я лежу на кровати и смотрю в потолок, ожидая момента, когда снова придёт голос, мешающий мне спать. Голос ногицунэ, сидящего внутри Стайлза. Но он всё не появлялся. Нормальный человек, наверное, был бы рад такому стечению событий и постарался бы наконец уснуть, но я знаю, что за этим не скрывается ничего хорошего.
Чтобы окончательно расправиться с любыми намеками на сонливость, я встаю с постели и подхожу к окну. Мне не нравится город, в котором я теперь живу. Конечно, он лучше, чем Бэйкон Хиллс с его странностями, но, всё-таки, именно их мне и не хватает.
Я помню все моменты, которые связывали меня с людьми в родном городе, особенно, с Эрикой. Помню, как мы сдружились после знакомства в больнице, где я навещала свою бабушку, а Рейенс была на обследовании. Именно тогда ей диагностировали первый случай эпилептического припадка. Именно в тот день я сказала, что мне нравится ее красный бантик, которым были перевязаны ее белокурые волосы. Нам было по 10 лет. И вот, спустя практически семь лет, ее уже нет рядом. Да, врачи не справились с точным диагнозом, но я знала, что ее убило.
Первое время я даже порывалась отомстить. Только вот как человек может причинить вред оборотню?
К сожалению, я слишком поздно обо всём узнала. Эрика пришла ко мне вся такая абсолютно на себя не похожая: самоуверенная, гордая, властная. Это была не моя подруга, я ее не узнавала. А когда она объяснила мне, что к чему, я сначала не поверила, а потом, когда та мне продемонстрировала, наорала на нее и прогнала прочь.
Я точно помню слова, которые сказала ей тем вечером. Последние слова, которые она от меня услышала …
— И больше никогда, слышишь, никогда не подходи ко мне.
Да, я испугалась. А еще, возможно, завидовала ей.
Если бы я только смогла повернуть время вспять …
А теперь, я сама — оборотень. Теперь я сама то, чего я боялась, то, во что я не верила. Не знаю, карма это, злой рок или чей-то заговор. А, возможно, даже судьба.
Только вот дело в том, что в судьбу я не верю.
Я — преследующая лиса, а это значит, что меня крайне тяжело застать врасплох.
— Что тебе нужно? — произношу я вслух, всё еще не отрывая взгляд от пейзажа за окном.
Я знаю, что сзади меня, у самой входной двери в комнату, стоит человек, захваченный в плен тёмным духом.
— Ты же знаешь, что я не боюсь тебя, и при желании, наверняка, могу тебе навредить, — не дожидаясь ответа на свой вопрос, добавляю я, и, затем, наконец, оборачиваюсь.
На меня смотрит Стайлз. Его голова чуть склонилась в бок, от чего его лицо приобрело изучающее выражение.
— Как и я, — произносит демон внутри парня. Он делает шаг вперед, заставляя меня рефлекторно отклониться назад и упереться спиной в подоконник.
— Оставь его.
Стайлз отрицательно качает головой.
— Вы все так недооцениваете его. Он сильнее, чем кажется, и это, одновременно, и мешает мне, и убеждает меня в правильности выбора.
Я скрещиваю руки на груди.
— Что тебе ОТ МЕНЯ нужно?
— Помощь, — Стайлз делает еще один шаг мне навстречу. — Ведь ты не кицунэ, верно? Я это точно знаю. Ты — рейко. А потому тебе не обязательно быть доброй. Неужели, старик Йокоширо не рассказал тебе о преследующей лисе, прежде, чем запихнуть ее в твое тело?
Я прищуриваюсь. Он знает о том, что я не рожденная лиса, и даже не та, над которой взяли контроль.
— Ведь ты сама разрешила ему это сделать, не так ли? — Стайлз неожиданно меняет курс, и сейчас стоит напротив моего стола, обводя контур вещей, стоящих на нём, своими длинными тонкими пальцами. — До того момента, как он стал истинным кицунэ, разумеется. Сколько ему было? 90 лет?
— 103, по его словам, — я внимательно слежу за каждым движением Стайлза.
Согласно легенде, которую мне рассказывал сам Мастер (как после выяснилось, одним из его многочисленных имен было Йокоширо), человек, родившийся кицунэ, в течение жизни может достичь максимального количества хвостов — девяти. Чем сильнее и старше становится рожденный кицунэ, чем больше значимых и великих поступков он совершает, тем больше у него шансов жить и после смерти, в физическом образе лисицы.
Так случилось и с Мастером. Должно было случиться …
Когда мы встретились с ним в том саду, ему было 103 года. Он чувствовал, что человек в нем умирает, а лиса не может жить в мёртвом теле. Но он всё еще не мог стать истинным кицунэ — физическим образом лисицы — после смерти, потому что у него было лишь 8 хвостов. И тогда он решил совершить еще один поступок — стать проводником для того, чтобы переместить потерянного духа — оборотня в человека. Это было опасно как для его жизни, так и для моей, и сейчас я понятия не имею, почему тогда, месяц назад, так просто дала на это своё согласие.
Самопожертвование — один из величайших подвигов. Мастер совершил его, и получил свой последний хвост. Однако, затем, он сделал то, что никогда не планировал — вместе со своей аурой он передал мне два своих хвоста. Он никак не объяснил мне этот свой поступок. Старик просто протянул что-то, завернутое в плотную ткань, а затем ушёл. И я больше никогда его не видела.
Видимо, ногицунэ не был осведомлён об этом, раз считал, что Мастер теперь бессмертен. По крайней мере, это можно засчитать мне как преимущество.
— Преследующие лисы не просто слышат других. Раньше они использовали этот дар для того, чтобы сводить с ума. Наверняка, рейко в тебе знает об этом, и, быть может, даже помнит, как когда-то десятки или сотни лет назад проделывал это. Потому что это его природа. И твоя природа тоже, Брук.
Пока я могу контролировать лису в себе, ногицунэ удалось если не полностью, то практически, подчинить себе Стайлза.
— Я не дам рейко сделать это, — произношу я.
— Он сам всё сделает, — улыбается Стайлз.
И тут я понимаю, что пора.
Я вытаскиваю из—за спины один из хвостов, который прятала за резинкой пижамных штанов и в резком движении разламываю его пополам, а затем непроизвольно кидаю две образовавшиеся часть в сторону Стилински. Они входят точно в стену по бокам от него.
Тонкий, едва уловимый зеленоватый свет окутывает Стайлза, словно пелена тумана, и он падает. Сначала на колени, обхватив голову руками, а затем валится на бок без сознания.
Я стою и смотрю на всё это, словно не своими глазами. Я знала, что хвост должен помочь, но я не знала, как нужно его использовать. А рейко внутри меня знал, и сделал это самостоятельно.
Неужели, он и вправду сильнее, чем я думала?
***
Я понятие не имею, что скажу матери и отчиму, когда через пару часов сюда приедет Скотт МакКолл, чтобы забрать тело своего, вроде как, более или менее живого друга. Не знаю, как объясню им, что он вообще тут делает ночью, и почему он без сознания, а еще, что это за странные штуки у меня воткнуты в стену.
Зная мать, та подумает, что я занимаюсь оккультизмом. Отчим лишь закатит глаза, а затем будет пытаться наказать меня, несмотря на то, что в моей жизни он играет последнюю роль.
Я не представляю даже, что буду говорить самому Скотту, да меня это и не волнует, потому что я знаю, что всё равно придется говорить правду.
Я осторожно приближаюсь к лежащему на полу Стайлзу. Прошло уже 15 минут с тех пор, как я использовала хвост, и парень так и не пошевелился.
Я присаживаюсь на колени и касаюсь его плеча одними подушечками пальцев, но нет никакой реакции. Тогда я уже сильнее толкаю его, и всё еще ничего. Я тяжело выдыхаю и одним движением переворачиваю юношу на спину из позы на боку.
В голове мелькает мысль о том, что стоит проверить, дышит ли он вообще, и я наклоняюсь к его лицу совсем близко, чтобы уловить дыхание.
И тут вдруг Стайлз распахивает свои глаза.
Я вскрикиваю, только и успевая, что отлететь от него на метр, а затем тут же прикрыть рот ладонью, словно это поможет вернуть вопль обратно.
Стайлз быстро-быстро моргает. Я вижу, как лихорадочно поднимается и опускается его грудная клетка — парень явно нервничает … Или боится?
— Где я? — спрашивает он. Его голос наполнен болью и слезами. — Где я?
Он привстает и поворачивает голову на меня. С минуту мы просто смотрим друг на друга, не отрываясь. Я вижу ауру ногицунэ, но сейчас она уже не такая тёмная, как была утром. Сейчас она, скорее, напоминает светло—фиолетовый контур.
— Брук? Брук Роджерс? — первым нарушает тишину Стайлз.
Он помнит меня, но не помнит, как здесь оказался. Кажется, это хороший знак. Кажется, мне удалось на время вырубить ногицунэ.
— Как ты себя чувствуешь, Стайлз? — я медленно, на четвереньках, приближаюсь к юноше. — Что ты помнишь?
— Я … Я не … — Стилински трёт лоб, а затем хмурится. Он переводит свой взгляд точно перед собой, словно вглядываясь куда-то. — Я не помню. Господи, это снова случилось, да?
Я киваю, несмотря на то, что понятия не имею, о чём он. Но сейчас я хочу, чтобы Стайлз доверял мне, иначе, кто знает, к чему это может привести. Пусть думает, что я в курсе.
— Я позвонила Скотту, он будет здесь через пару часов, — произношу я.
Стайлз благодарно улыбается мне.
Он устал. Я вижу это по его глазам, светло—карим, именно таким, которые так любила описывать Эрика. Она говорила, что он не такой, как все, этот Стайлз.
Знала бы она, как тогда была права.
— Почему я тут? Почему именно у тебя?
Я поджимаю губы. Сказать правду или соврать?
— Стайлз … Нам предстоит долгий разговор, когда приедет Скотт. Нам есть, чем поделиться.
========== // the chessboard ==========
— Оборотень? — переспрашиваю я Мастера после того, как он заканчивает свой монолог. — В смысле, настоящий, с клыками и шерстью на лице?
Мы встретились со стариком на том же месте в то же время на следующий день. Мама и отчим хотели отвести меня на рынок, но я отказалась, притворившись больной, однако, стоило им только закрыть дверь, как я тут же выскочила вслед за ними, разве что курс взяла противоположный.
— Не совсем, — произносит Мастер. Он смотрит куда-то мимо меня, словно его сознание сейчас очень далеко от реальности. — То, что имеешь в виду ты, называется “ликантропией”. Кицунэ — это дух. Скажи мне, Бруклин Мария Роджерс, разве на моём лице растёт шерсть?
— Нет, — отвечаю я, даже не поднимая глаз на Мастера.
Всё, о чём сейчас были мои мысли — это Эрика. Я вспомнила тот момент, когда она стала оборотнем прямо у меня в гостиной — ее лицо вытянулось, уши стали больше и длиннее, по скулам пошла шерсть, а во рту образовались настоящие клыки.
Тогда я испугалась. Тогда я пятилась назад до самой лестницы, ведущей на второй этаж моего дома. Тогда я упала на спину и в страхе еще некоторое время ползла, пытаясь увеличить дистанцию между собой и тем, что когда-то было моей подругой. Тогда я попросила ее больше никогда ко мне не подходить.
— Не хочешь спросить меня, как я стал кицунэ? — спрашивает Мастер, привлекая моё внимание.
Я поднимаю на него глаза и мельком осматриваю его лицо, словно сомневаясь в правдивости его слов, а затем киваю.
— Я родился таким. Моё родовое дерево тянется далеко в те времена, когда многие на планете были не совсем людьми: шаманами, оборотнями, духами, — старик кладёт свою свободную руку, не держащую трость, мне на плечо. — Сейчас рожденных оборотней осталось очень мало. И если те, кто зовутся ликанами, могут продолжать свой род, создавая стаи с помощью обращений — укусов — то нам, духам, такой способ, к сожалению, не подвластен.
Я не отрываясь смотрю на старика. Всё это казалось бы мне полнейшим бредом, если бы я сама единожды уже не была свидетелем. Я поджимаю губы, пытаясь понять, зачем же Мастер рассказывает мне всё это, а так же почему от его прикосновения я чувствую себя такой маленькой и беспомощной, словно уменьшилась до размеров пылинки.
— Но мы можем передавать часть своей ауры избранному человеку. Тому, в котором она смогла бы прижиться. Тому, кто смог осуществить над ней контроль и использовать ее во благо. Тому, кто готов взять на себя ответственность над магической древней разрушительной силой.
Хватка старика на моём плече усиливается, словно он боится, что я сейчас встану и убегу. Но в моей голове нет такой мысли. Сейчас, я, наоборот, словно зачарованная, ловлю каждое его слово.
— Но, что тогда станет с вами?
Старик убирает руку с моего плеча и лезет в складку на своем кимоно, доставая откуда-то из—за пояса кусок плотной ткани, и протягивает его мне. Я молча беру его и разворачиваю у себя на коленях. На полотне есть рисунок красками. В некоторых местах он уже протерся, но в целом, несмотря на, наверняка, довольно большой возраст, он отлично сохранился.
На ткани изображена белая лисица, стоящая на задних лапах и держащая в передних что-то черное и продолговатое, напоминающее ножи. Везде, где не было рисунка, на ткани имелись иероглифы.
Мастер начинает читать надписи по—японски. Несмотря на то, что я абсолютно не знаю этого языка, я слушаю внимательно, с замиранием сердца. Когда старик замолкает, я перевожу взгляд с ткани на него — он снова смотрит точно перед собой.
— Когда дух кицунэ получает девять хвостов, он приобретает силу бесконечности жизни, ума, проницательности. Их мех становится белым, отождествляя это с добрыми ее поступками при жизни, и позволяет человеку после смерти стать истинным кицунэ — лисицей-хранителем, физическим образом животного.
— И сколько у вас хвостов? — задаю я свой очередной вопрос.
— Восемь, — отвечает Мастер. — К сожалению, у меня практически не осталось времени для того, чтобы получить девятый.
— Вы умираете?
Вопрос прозвучал не очень тактично, однако, Мастер ответил мне кивком.
— Знаешь, что я вижу, Бруклин Мария Роджерс, когда смотрю на тебя? — спрашивает он, хотя всё еще смотрит точно перед собой.