Не эсеры, а большевики сразу же после победы Октября объявили крестьянский «Наказ» временным законом, обязательным к исполнению на всей территории России. Выступая на Втором Всероссийском съезде Советов, Ленин говорил: «Здесь раздаются голоса, что сам декрет и наказ составлен социалистами-революционерами. Пусть так. Не все ли равно, кем он составлен, но, как демократическое правительство, мы не можем обойти постановление народных низов, хотя бы с ним были не согласны».
Большевики, таким образом, провели в жизнь программные требования эсеровской партии, которые не решилась вовремя провести сама эта партия.
Известно, что радикальному решению земельного вопроса мешала позиция правых лидеров эсеров – Н. Д. Авксентьева, В. М. Чернова, А. Ф. Керенского. Не без их ведома и участия Временное правительство летом и осенью 1917 года санкционировало посылку военных отрядов для предотвращения самовольного захвата крестьянами помещичьих земель. Только в октябре, когда крестьянское движение в России стало принимать характер аграрной революции, а среди крестьянства стало быстро расти влияние как левых эсеров, так и большевиков, лишь в эти дни стала меняться и позиция правого крыла эсеровской партии. Так, 16 октября 1917 года Объединенная комиссия Временного правительства и Совета Республики спешно провела законопроект, который временно отдавал землю крестьянам. Но эта мера уже не произвела на крестьянские массы такого впечатления, на какое рассчитывал А. Керенский. На местах мало кто узнал об этом новом законе, так как информационные связи между столицей и деревней были тогда еще очень слабые.
Не была абсолютно детерминирована и внешняя политика Временного правительства. Я уже писал выше, что крах самодержавия был ускорен одними лишь слухами о попытках двора заключить сепаратный мир с Германией. Буржуазные круги России все еще хотели вести войну «до победного конца». Поэтому Временное правительство стремилось восстановить боеспособность армии и подготовить ее к новому наступлению на главных фронтах. Но после неудачи июньского наступления настроение в стране и в армии резко изменилось, что привело и к изменениям в составе Временного правительства. К началу осени вопрос о мире стал главным политическим вопросом в стране. За мир выступали теперь не только большевики, но и левые фракции меньшевиков и эсеров. Так, например, Л. Мартов в своей речи в Совете Республики требовал немедленного заключения мира, ибо иначе «от русской армии ничего не останется, и даже сама Россия станет предметом торга между империалистическими державами».
Всего за несколько дней до Октябрьского переворота военный министр А. И. Верховский сделал в одной из комиссий Предпарламента секретный доклад о положении в армии. По свидетельству М. К. Скобелева, Верховский, в частности, заявил: «Я сказал прямо и просто всему составу Временного правительства, что при данной постановке вопроса о мире катастрофа неминуема <…> В самом Петрограде ни одна рука не вступится в защиту Временного правительства, а эшелоны, затребованные с фронта, перейдут на сторону большевиков. Действия правительства ведут к катастрофе». Если судить по сохранившимся черновикам протоколов и записям самого Верховского, его доклад правительству сводился к следующим тезисам: «Положение на фронте катастрофично. Выхода нет. Всякие попытки восстановления боевой мощи не способны преодолеть разлагающую пропаганду мира. Здесь тупик. Единственная возможность бороться с тлетворным влиянием большевиков – это вырвать у них почву из-под ног и самим немедленно возбудить вопрос о заключении мира. Весть о мире внесет в армию оздоровляющее начало. Опираясь на наиболее сохранившиеся части, можно было бы силой подавить анархию в стране».
Ознакомившись с этим докладом, А. Керенский был крайне разгневан и отправил военного министра в отставку. Однако позицию Керенского в вопросах войны и мира перестал поддерживать в эти дни не только лидер меньшевиков Ф. И. Дан, но и лидер правых эсеров А. Р. Гоу.
Уже после победы Октябрьской революции английский посол в России Джордж Бьюкенен дал телеграмму своему Министерству иностранных дел, советуя «освободить Россию от данного ею слова и сказать ее народу, что принимая во внимание изнуренность, вызванную войной, и дезорганизацию, связанную с любой великой революцией, мы предоставляем им право самим решать – хотят ли они заключить мир с Германией на ее условиях или продолжать войну на стороне союзников. Требовать от России выполнения обязательств, установленных соглашением 1917 года, было бы с нашей стороны игрой на руку Германии».
Историк Луис Фишер, комментируя эту телеграмму, справедливо замечал: «Если бы посол отправил такую депешу шестью месяцами раньше и убедил своих начальников в ее разумности, и если бы другие западные послы в Петрограде поступили таким же образом и имели такой же успех, то советской власти, может быть, и не было бы. Не было ничего, ни в истории, ни на небесах, что предопределяло бы происшедшие события». Вскоре после Октябрьской революции в Петрограде был созван съезд партии правых эсеров. Большинство выступающих на съезде видели главную причину поражения партии в неправильной тактике эсеровского ЦК, оказавшегося неспособным к решительным действиям. В резолюции съезда по текущему моменту указывалось на то, что необходимый для социалистической демократии этап коалиции с буржуазией сослужил большую службу весной 1917 года. Но в дальнейшем этот союз перестал оправдывать себя, и от него следовало отказаться. Однако эсеровская партия не проявила достаточной решительности и не взяла вовремя власть в свои руки, оставив эту власть до конца «в руках ослабленного, обесцвеченного, потерявшего популярность правительства, сделавшегося легкой добычей первого же заговора».
Русская буржуазия хотела вести войну «до победного конца». Но она вовсе не желала вести войну во что бы то ни стало, даже ценой потери своей власти. Уже через несколько месяцев после Октябрьской революции генерал П. Краснов, возглавивший Донское правительство, заключил союз с германским командованием и разрешил германским подразделениям вступить на территорию Донской области. Добровольческая армия Л. Каледина и А. Деникина сохраняла верность Антанте. Однако еще в августе 1918 года глава кадетов П. Милюков писал конфиденциально Деникину, что нужно соглашаться на мир с Германией, на независимость Польши и Финляндии, даже на благожелательный нейтралитет в отношении Германии, лишь бы немецкие власти помогли созданию в России национального правительства во главе с великим князем Михаилом Александровичем.
Не была предопределена и политика Временного правительства по отношению к Учредительному собранию. Была возможность созвать Учредительное собрание уже через несколько месяцев после Февральской революции, то есть летом 1917 года. Это существенно укрепило бы власть и мелкобуржуазных партий. Однако Временное правительство намеренно затягивало созыв Учредительного собрания. Как писал один из историков в эмиграции: «Временное правительство не сумело правильно рассчитать свое время и не успело выполнить свою задачу, для решения которой оно было создано. В этом именно и был его исторический провал».
Из сказанного выше очевидно, что и Октябрьская революция вовсе не была абсолютно неотвратимым событием. Октябрь даже в большей степени, чем Февраль, был реализацией одной из альтернатив возможного исторического развития России. Это событие не было ни случайным, ни абсолютно неизбежным, но, как и всякое историческое событие, оно было сочетанием необходимости и случайности.
4. О стихийности и организации масс в 1917 году
Вопрос о соотношении между стихийностью и организацией в революционном движении давно занимал русские революционные партии. Меньшевики утверждали, ссылаясь на опыт Европы, что массовые народные революции всегда начинаются стихийно. Поэтому никакая партия не может «назначить» революцию в России: эта революция придет сама и ее нельзя «организовать». Партия должна быть готова к революции, члены партии должны вести агитацию и пропаганду, способствуя прояснению целей революции и выдвижению народных вождей. Но народными движениями нельзя руководить подобно тому, как полководец руководит действиями войск во время сражения.
После массовых выступлений в январе 1905 года меньшевики писали в «Искре» (тогда уже меньшевистской), что этот подъем стихийной массовой пролетарской борьбы решительно опровергает как либеральных маловеров, не веривших в то, что «народ заговорит», так и большевиков – этих «утопистов конспиративной организации», которые считали возможным «механическим рычагом агентуры двигать по своему усмотрению миллионную армию рабочего класса». Задача социал-демократов, как писал тогда Л. Мартов, «не столько организовывать народную революцию, сколько развязывать ее». Сходной точки зрения придерживались в то время и ведущие социал-демократы Европы. «Революции не поддаются воспитанию, – писала Роза Люксембург, – масса должна быть действующим хором, а руководители лишь “персонажами с речами”, “истолкователями массовой воли”». Даже требования большевиков о военно-технической подготовке восстания Р. Люксембург считала утопическими.
Иной была позиция большевиков. Они не отрицали ни возможности, ни важности стихийных революционных выступлений, подобных январским выступлениям петроградского пролетариата в 1905 году или восстанию на броненосце «Потемкин». Уже позднее, подводя опыт также и Февральской революции, В. И. Ленин писал: «Что стихийность движения есть признак его глубины в массах, прочности его корней, его неустранимости, это несомненно». Но одной стихийности мало. Именно стихийность, неорганизованность и связанная с этим разрозненность революционных выступлений были главной причиной неудачи революции 1905–1907 гг. «Не может быть назначена народная революция, – писал Ленин. – Но назначить восстание, если его действительно готовили и если народное восстание возможно в силу совершившихся переворотов в общественных отношениях, вещь вполне осуществимая».
Одну из своих статей в газете «Вперед» Ленин озаглавил «Должны ли мы организовывать революцию?». Его ответ был положительным.
Революция 1905–1907 гг. не разрешила этого спора. Тогда потерпели поражение и массовые стихийные выступления рабочих, крестьян и моряков, но не привело к победе и такое заранее спланированное и организованное большевиками и эсерами выступление, как декабрьское вооруженное выступление рабочих в Москве.
Февральская революция была в значительной степени результатом стихийного взрыва недовольства петроградских рабочих, работниц и гарнизона. К революции неожиданно для властей примкнули и находившиеся в столице казачьи полки. Сопротивление отдельных полицейских подразделений было быстро сломлено: фигуры жандармов исчезли с улиц города. Революция, возникшая в столице, как пожар охватила всю страну и была поддержана на всех фронтах. Н. Бердяев писал: «Нельзя даже сказать, что Февральская революция свергла монархию в России. Монархия в России сама пала, ее никто не защищал, она не имела сторонников». Иными словами, Февральская революция произошла примерно так, как и представляли себе политическую революцию меньшевики: никто эту революцию не назначал, никто заранее не составлял плана ее развертывания ни в Петрограде, ни по всей стране. Не удалось позднее установить имена тех солдат, которые подняли Волынский полк на поддержку бастующих рабочих, – событие, ставшее переломным в дни революции.
О стихийности и неожиданности Февральской революции писали впоследствии и многие из ее участников и ученые-историки. «Ни одна организация, – писал В. Базаров, – не может приписать себе чести руководства первыми днями революции». Активный участник февральских событий в Петрограде Н. Суханов также свидетельствовал: «Ни одна партия не готовилась к великому перевороту. Все мечтали, предчувствовали, “ощущали”. Эсер В. Зензинов писал вскоре после падения монархии: «Революция ударила как гром с неба и застала врасплох не только правительство, Думу, существующие общественные организации, она явилась неожиданностью и для нас, революционеров».
Через десять лет после революции меньшевик О. А. Ерманский вспоминал: «Улица была окончательно завоевана рабочими массами, которые двигались как лавина. Это было стихийное движение, в котором не было оформленной и непосредственной цели. Были ли тут попытки какого-либо руководства – не знаю. Кажется, не было».
Этот же тезис о полной неожиданности и стихийности Февральской революции повторяется и во многих западных исторических исследованиях. «Февральская революция, которую все революционные партии ожидали, – писал, например, М. Файнсод, – застала всех их врасплох».
Американский историк А. Уолш также утверждал: «Февральская революция ни в каком смысле не была большевистским или марксистским движением. По своим причинам, организации или руководству она была хаотичным движением».
В. И. Ленин также не раз отмечал стихийный по преимуществу характер февральских событий в России. Он писал: «В феврале массы создали Советы раньше даже, чем какая бы то ни было партия успела провозгласить этот лозунг. Само глубокое народное творчество, прошедшее через горький опыт 1905 года, умудренное им, – вот кто создал эту форму пролетарской власти».
Верно, однако, и то, что неожиданность и быстрота революционного взрыва в 1917 году, который в этой его форме действительно никто не мог предвидеть, была связана с огромной подготовительной работой всех революционных партий в предшествующие годы. Уже революция 1905–1907 гг. была «генеральной репетицией» революционных событий 1917 года. Сам царизм, призывая в армию и обучая обращению с оружием миллионы крестьян и рабочих, проводил, помимо своей воли, военно-техническую подготовку революции. Немалое значение для развертывания революционных событий имело массовое пополнение младшего офицерского корпуса представителями интеллигенции, студенчества, а также отличившимися на войне солдатами и рядовыми казаками. Вероятные союзники рабочего класса – крестьяне – стояли вооруженные и организованные в качестве военных гарнизонов во всех крупных городах, при этом особенно крупные гарнизоны были в Москве и Петрограде.
Надо ответить также, что не одни лишь левые, но и часть правых и либеральных центристских партий своей критикой царского правительства также способствовали подготовке революции. Многие речи известных думских ораторов распространялись через газеты или в списках не только в буржуазно-либеральных кругах, но и среди студенчества, интеллигенции, в офицерских кругах и среди части рабочего класса. Милюков говорил, что, критикуя правительство, Дума сдерживает толпу и таким образом охраняет власть. Но это была иллюзия. Ближе к истине был В. Шульгин, который постоянно задавал себе вопрос: «Не слишком ли сильно Прогрессивный блок критикует правительство, уверяя, что оно никуда не годится? Не помогает ли это революции? Сдерживаем ли мы или разжигаем революцию?» И действительно, критика правительства в Думе в сочетании с тупой неуступчивостью царской власти объективно помогала развитию и расширению революционных настроений в обществе.