– Пусть он объяснит, – кивнул в мою сторону Сергей. – Он лучше знает.
Я взял себя в руки, откашлялся в кулак и, присев на стул, спокойно произнёс:
– Да нет уж, сынок, сказал «А», говори и «Б». Решил отца растоптать, так действуй.
– С чего это ты взял? – визгливо вскрикнул Сергей. – При чём тут растоптать? Я же не виноват, что… что ты… это… что ты пидором в зоне жил… что…
– Не виноват! – перебил я. – Но наверняка знаешь, что такое беспредел…
– А ты это сейчас к чему говоришь? – спросил Сергей. – Хочешь сказать, что тебя по беспределу опустили? Маме расскажи, может, она тебе и поверит. Кстати, привет тебе от Кости Шамана.
Почувствовав, как по спине сбежала струйка пота, я понял, что сыну известны все подробности случившегося.
– Лихо тебя обработали, – хладнокровно ухмыльнулся я. – Ну, что ж, тебе решать…
– Конечно, мне, – сказал Сергей, – ты, например, как бы поступил на моём месте? Промолчал бы? А ты не подумал, что я скажу братве?
– Ах, вон оно что! «Братве»? – передразнил я его. – Да ты, смотрю, в блатные подался?
– Эй, мужики, – напомнила о себе Галина Ивановна, – так вы можете внятно сказать, что происходит или так и будете загадками говорить?
– Мать, – воскликнул сын, – ты серьёзно не понимаешь, или под… наивную девочку ко…
– Не смей так с матерью разговаривать! – повысив голос, оборвал я. – Совсем распоясался, – и, обращаясь к жене, добавил: – Галина, я не хотел затрагивать эту тему, но так получилось, – он тяжело вздохнул и добавил: – я в колонии жил среди опущенных…
– Это как? – разинула рот жена. – Опущенные – это кто?
– Ну, как кто? – развёл руками я, мысленно подбирая нужные слова. – На воле их называют голубыми, в лагере – пидорасами.
– Ну? – воскликнул сын, обращаясь к матери. – Теперь ты поняла?
– Что? Что я должна понять? – испуганно спросила мать.
– Как что? – развёл руками сын. – То, что наш папа… это… ну, в общем… голубой.
Галина Ивановна не сразу нашлась, что сказать. Минуту спустя она поднялась со стула и подошла к мужу:
– Это правда, Боря? – спросила она дрожащим голосом.
– Что именно?
– Ну, что ты этот, как его, голубой?
– Мама, пойми ты, наконец, – не дожидаясь моего ответа, выпалил сын, – наш папа не просто голубой, а гребень, то есть петух, и в зоне он жил в петушатнике среди пидоров.
– И что с того? – ответила мать. – Какая разница, где он там и среди кого жил? Сейчас он живёт дома. Он после этой колонии тебя уже родил и вырастил. Почему ты сейчас об этом вспоминаешь? У нас здесь не колония, и не тюремные порядки. Твой отец уже двадцать пять лет на свободе, у нас скоро серебряная свадьба.
– Мама, – возразил сын, – ты понимаешь, что я не имею права сидеть с ним за одним столом. Если мои друзья узнают, меня самого опустят…
– Это что же за друзья у тебя такие, – перебила Галина Ивановна, – если они могут тебя… тебя.., – она не решилась произнести слово «опустить», но продолжила: – и за что? За то, что ты с родным отцом за одним столом обедаешь?
– Нормальные друзья! – ответил сын. – Просто такие законы…
– Какие законы? – возмутилась мать. – Ну, какие законы? Что с тобой, сынок? Ты с кем связался? По каким-таким законам ты живёшь?
– В тюрьму он собрался, – усмехнулся я, – вот и придумал себе законы.
– Отец, – возмущённо воскликнул Сергей, – ну, зачем ты сейчас вводишь мать в заблуждение? Ты же прекрасно понимаешь, о чём я говорю…
– Нет, не понимаю. Я бы мог понять, если бы мы были в лагере, – возразил я, – но переносить зоновские порядки на волю, а тем более в семью, извини, это верх скудоумия… Это тупость несусветная. Зря ты затеял весь этот разговор, зря. Хорошо, я уйду из дома, живи ты здесь, общайся с друзьями, желаю тебе счастья… Только не забывай, что твои так называемые друзья и тебя в любой момент могут загнать в гарем, повод всегда найдётся. Не ту дорогу ты избрал в будущее, сын, но бог тебе судья…
Жена, слушая диалог наш диалог, вся напряглась и вдруг зарыдала:
– Куда ты уйдёшь, Боря? Помиритесь вы, ради бога!
– Галя, дорогая моя, после того, что наговорил этот… извини… мерзавец, перемирия не может быть в принципе…
– Не оскорбляй меня, – процедил Сергей.
– А то, что будет? – злорадно усмехнулся я. – Руку на отца поднимешь? А вот тут, сынок, хочу предупредить тебя: коли уж ты начал жить по арестантским понятиям, так знай, что честному пацану поднимать руку на пидора западло. Постигай науку, новоявленный уркаган, пригодится…
Как ни уговаривала меня жена не совершать поспешных поступков, я остался непреклонен – обида пожирала моё сердце, я едва сдержался, чтобы не расплакаться. Бросив в портфель зубную щётку, вложив туда же ноутбук, проверив в бумажнике документы, кредитную карту, хлопнул себя по карману, убедившись, что телефон на месте и, поцеловав жену, покинул квартиру. Галина, знала меня достаточно хорошо и, прощаясь перед дверью, она не стала закатывать истерику, проводила меня молча. Я её тоже знаю не хуже – скорее всего, она надеялась, что вся эта размолвка с сыном временная и завтра-послезавтра внезапный раздор стихнет и всё наладится.
Какое-то время, я просто гулял по вечернему городу и, часто вздыхая, вспоминал былое. Иногда к горлу подкатывал ком, а на глазах выступали слёзы, но воли я им не давал, и они каждый раз скоро просыхали. Я давно уже научился совладать со слезами, хотя в тот вечер мне это давалось чересчур тяжело.
«За что меня бог так наказал? – мысленно вопрошал я. – Почему я всю жизнь с детства вынужден лгать, изворачиваться, унижаться, придумывать какие-то глупые легенды, в конце концов, изображать из себя иного человека, чем я есть на самом деле? Как и почему это произошло? Я хочу любить! Любить по-настоящему, без остатка, отдать любимому человеку душу и сердце…».
Глава 2
Воздух в тот вечер мне казался липким, я никак не мог им надышаться. Над московскими крышами нависло набухшее небо, и из этого огромного небесного резервуара начинали срываться первые капли.
К тому времени, набродившись по городу до боли в коленях, я тщательно откашлялся в кулак и набрал номер телефона своего приятеля Владимира Копытина:
– Не спишь? – придав голосу бодрехонький тембр, спросил я.
– Ёлы-палы! – радостно донеслось из трубки. – Да неужели ты, Борька? Филатов! Здорово, брат! Ушам своим не верю, сколько мы не виделись?
– С год, наверное, точно, – ответил я.
– У тебя там что, в подъезде все собаки передохли?
– Все живы, слава богу! – сказал я. – Здравствуй, Володя. Вот, в гости к тебе собрался. Не занят?
– Да о чём ты говоришь, хоть бы и был занят, какая разница? – воскликнул Копытин. – Ты забыл, как я «трезвый в стельку» в три часа ночи заезжал к вам чайку попить? До сих пор стыдно Галине в глаза смотреть. Кстати, как она там поживает? Как Серёга?
– Все здоровы, – ответил я, – приеду, расскажу, поделюсь новостями. Скажи, что взять?
– Боря, ничего не надо брать, всё есть! – заверил Копытин. – Если, конечно, ты за то время, что мы не виделись, не стал употреблять какие-то особые, экзотические напитки.
– Да брось ты, Вова, – ухмыльнулся я, – какая на фиг экзотика! Честно говоря, я в последнее время почти совсем не употребляю, но вот сегодня захотелось выпить. А с кем мне ещё провернуть такое важное дело?
– Вот это ты правильное решение принял, – обрадовался товарищ, – вот это деловой подход, я ведь тоже один ни-ни… Пить одному – опасное дело! А ты знаешь, Борис, между прочим, я собирался тебе звонить. Тоже есть новости…
– Хорошие хоть? – настороженно спросил я.
– Ну, смотря с какой стороны посмотреть, – уклончиво ответил Копытин и, сделав небольшую паузу, добавил: – и смотря кто будет новость оценивать.
– Не можешь ты без своих еврейских штучек, – хмыкнул я, – вечно какими-то загадками говоришь,
– Так, Боря, – приятель пропустил мимо ушей шутку, – жду тебя. Приедешь, всё узнаешь. Ты далеко?
– В центре, на Арбате, – пояснил я.
– Вот и прекрасно! – воскликнул Владимир. – Значит, через пятнадцать-двадцать минут будешь у меня. Жду. А то я тут совсем одичал, на телевизоре уже белое пятно образовалось.
– Что за пятно? – не сообразил сразу я.
– Ну, от взгляда моего пристального, – рассмеялся товарищ. – Просмотрел насквозь!
– А-а-а! Понял! – уловив смысл шутки, рассмеялся я.
– Не тяни, садись на такси и дуй ко мне! – сказал Копытин. – Накрываю поляну!
– Да ты там сильно не суетись, – виновато произнёс я. – Какая поляна на ночь глядя?
– Не переживай, мой юный друг, всё будет как в лучших домах Лондона и Парижа, – заверил Копытин.
Отключив телефон, я улыбнулся и мысленно произнёс: «Владимир не изменился! Эту присказку о Лондоне с ударением на втором «о» я услышал от Копытина ещё в первый день знакомства, лет двадцать назад на дне рождения у общих знакомых. Познакомились, разговорились, подружились, первое время частенько устраивали совместные посиделки, выезды на природу, иными словами дружили весело – без совместного бизнеса, без одалживания денег, без поиска общих врагов.
А года три назад стало известно, что Копытины развоодятся, и встречи наши стали всё реже и реже. Мы с Галей даже пытались помирить их, но все наши усилия оказались тщетными. Сложилось такое впечатление, что они просто устали друг от друга. Владимир так и сказал: наши чаши терпения переполнились и требуют парообразования. Екатерина как-то совсем уж резко выпустила из своей чаши пар и через несколько месяцев вышла замуж за моложавого мужчину, а Владимир после развода так всё это время и пребывал в холостяках. С новой семьёй Кати отношения у нас не сложились, да она и сама не жаждала продолжения дружбы. Так бывает, когда внезапно меняется всё – и муж, и соседи, и друзья, и родственники, и место жительства, и даже… взгляды на будущее.
Но как бы там ни было, Копытин оставался весёлым и верным другом. Я мог доверить этому человеку любые тайны и все свои секреты. Владимир знал обо мне практически всё. Я признавался себе: «Если бы не Володька, я бы уже давно сошёл с ума». Я дорожил этой дружбой и бесконечно уважал Копытина.
Мне даже не пришлось звонить в дверь – друг ждал меня на пороге своей квартиры. Высокий, седовласый, с лучистыми глазами, приветствуя меня, Владимир, пробасил:
– Дай я тебя обниму, Боруха, ты не представляешь, брат, как ты поднял мне настроение. Проходи, проходи, да не разувайся ты…
– Там дождик крапает, Володь, осень на дворе, обувь не совсем чистая, лучше разуюсь, – возразил я.
– Ну, тогда на, надевай мои ботфорты, – хозяин ловко скинул с ног комнатные тапочки и подвинул их ко мне.
– Спасибо, – рассмеявшись, закивал я, – ну у тебя и названия, – и мы прошли на кухню.
– Деликатесов особых нет, – шутя, оправдывался хозяин, – но всё же кое-что имеется, нарочно для тебя держал. – Копытин поднял до уровня головы банку чёрной икры и покрутил ею перед Борисом.
– Вон оно как! Это теперь называется, нет деликатесов? – улыбнулся я и добавил: – Крутой ты, чувак и скромный очень!
– Да-да! – согласился приятель. – И водочка у нас имеет соответствующее, так сказать, наименование, полюбуйся, – он вынул из кухонного шкафа бутылку водки, на этикетке которой красовалась выпуклая рыбина и чёрно-золотистая надпись «Белуга».
– Не многовато ли будет? – покачал я головой, имея в виду литровый объём бутылки.
– Тю! – воскликнул Копытин, передразнивая меня (это южно-российское «тю» он впервые услышал именно от меня, оно ему так понравилось, что он навсегда включил его в свой лексикон). – Стареешь, брат! Пол-литра на рыло! Когда это было многовато? И, кстати, многовато – это хорошо! Главное, чтобы немало было. Но мало не будет, я тебе точно говорю, – Копытин отворил другую дверцу шкафа и продемонстрировал ещё несколько разномастных бутылок.
– Ух ты! Да у тебя тут целый вино-водочный магазин, – покачав головой, удивлённо произнёс я. – Как бы нам с тобой тут не застрять на недельку.
– Ты знаешь, дружище, я так редко выпиваю, что не грех раз в год и перебрать.
– А зачем покупаешь, если не пьёшь? – удивлённо спросил я.
– Хм, – Копытин подмигнул, – а вдруг Борька Филатов нагрянет, что делать? А если честно, Борь, не покупаю я спиртного, это мои благодарные пациенты снабжают. Не скажешь же им, вы лучше деньгами поощряйте, хотя сейчас многие так и делают. Мне один пациент на каждом приёме «пятёрочку» вручает, такой старичок древний, но крепенький, видать за здоровьем следил смолоду. По-моему, из бывших партийных боссов, но сам он не раскрывается, а я и не настаиваю. Как-то решил проверить, чем дышит одуванчик, и говорю ему: «Пал Палыч, неудобно как-то пенсионера обирать, совесть замучает…». А он пристально посмотрел мне в глаза и говорит таким металлическим голосом: «Ты за меня, Владимир Маркович, не переживай, не последний кусок доедаю. А вот, когда тебе наши власти будут достойную зарплату платить, я буду в знак благодарности приносить тебе что-нибудь со своего огорода». Ну, как тут не согласиться с меценатом?
– Фермер, что ли? – вытаращил я глаза.
– Да какой фермер, ты чего? – усмехнулся Копытин. – Я же тебе говорю: из бывшей номенклатуры. Он за всю свою жизнь в руках тяжелее авторучки и собственного члена не держал. Я таких кренделей издалека вижу. У него и помощник на даче имеется… или даже помощники. Я так понял, что он детям своим, да и, видимо, внукам тоже, в своё время обеспечил будущее на много лет вперёд, ну а те в свою очередь создали теперь старику подходящие условия для заслуженного отдыха. В прошлом году в Швейцарию ездил на обследование, в этом – в Израиль, на будущий год в Германию собрался. Иными словами, верно подметил: не последним куском делится.
– Нефтяник, наверное, бывший, – предположил я, – или газовик.
– Да бог с ним, – махнул рукой хозяин, – мне какая разница, пусть хоть король бриллиантовый! Моё дело маленькое – лечить и не навредить.
– Кстати, ты обещал новостью поделиться! – вспомнил я.
– Нет, брат, – Копытин погрозил пальцем, – ты сначала расскажи, что там у тебя случилось?
– Почему сразу «случилось»? – вздёрнул брови я.
– Боря! – протянул Копытин. – Ты прекрасно держишься, брат. Молодчина! Но, извини, дружище, у тебя на лбу написано: Уильям Шекспир, «Маленькие трагедии».
– Литератор ты хренов! – рассмеялся я и поправил друга: – «Маленькие трагедии» – это у Пушкина.
– Ну и ладно, – согласился Копытин, – автор тут не имеет значения. Тут дело в другом, когда это ты ко мне, мой дорогой друг, в гости в такую «рань» приезжал, да ещё без жены? Рассказывай-рассказывай, – наполнив рюмки, предложил Владимир. – Надеюсь, с Галькой-то всё нормально? Или бес в ребро пробрался?
– Нет-нет, – замахал я руками, – как раз с Галиной всё хорошо! Бесов гоню от себя.
– А что тогда глаза такие потухшие?
– Серёга бузит, – тяжело вздохнув, произнёс я. – Да так бузит, что, наверное, уже и не помиримся никогда.
– Да ладно тебе! – изумлённо воскликнул Копытин. – Зачем так фатально? Что там у вас произошло?
– Подлость произошла, Володя, великая подлость! – опустив голову, сказал я.
– Не томи уже, говори! – Копытин положил руку на плечо другу. – Освободись от негативной информации, как я тебя всегда учил. Говори, и пусть вся чернота идёт прочь, а мы её сейчас водочкой, водочкой заразу…
Я поднял голову и долго смотрел на Копытина (тот не стал нарушать моё молчание – Владимир умел слушать и слышать собеседника), затем, откашлявшись, тихо сказал:
– Отказался садиться со мной за стол?
– В смысле? – разинул рот Владимир.
– В прямом! – горько усмехнулся я. – Надули ему в уши, он пришёл домой и объявил матери, что отец, то бишь я – голубой.
– Ни хрена себе! – присвистнул Копытин. – И как он это объяснил?
– Забыл, что ли? Я же тебе рассказывал о перипетиях своей тюремно-лагерной жизни и о том, почему уехал со своей малой родины, у нас в городе все, всё и всегда обо всех знают, а если не знают подробностей, то сами такое додумают, что и на голову не натянешь…