Симак высунул голову — они слушали рассказ шахтеров. Нового к тому, что уже знал Озеров, они не добавили. Мациевич постучал кулаком по крыше кабины и приказал:
— Прямо к вентиляторной!
Он выпрыгнул еще до того, как грузовик затормозил полностью. В вентиляторной было несколько человек посторонних, они возбужденно толпились у ровно и мощно гудевших машин. При появлении главного инженера они, замолчав, торопливо расступились. Мациевич быстро спросил у дежурного вентиляторщика.
— Как с вентиляторами? Распоряжения были?
— Нет, Владислав Иванович, только Семенюк интересовался, не случилось ли чего с машинами. Пока держу нормальный расход.
Мациевич поспешил в управление. Он вбежал в кабинет Озерова вместе с самим Озеровым и Симаком. В вестибюле толпились вышедшие наверх шахтеры. Начальник шахты и парторг задержались с ними. Мациевич промчался мимо, ни на кого не взглянув. Его провожали злыми глазами. Он слышал чьи-то слова из толпы: «Доигрались, волокитчики, людей загубили ни за что!» — он не обернулся на возглас. Он кинулся к внутренним телефонам. Семенюк прильнул ухом к репродуктору, чуть не влезал в него головой. Мациевич молча оттолкнул его. Семенюк отчаянно посмотрел на него и вдруг схватился за голову.
— Боже ж мой, что ж то делается? — простонал он. — Новый взрыв! От спасателей никаких звонков, мабуть, все погибли!
Он доложил о принятых им мерах, о своих предположениях. Мациевич быстро сказал Озерову:
— Мне сейчас полагается быть здесь — распоряжаться спасательными работами. Думаю, Семенюк или ты вполне меня замените. Хочу спуститься в шахту, там мое присутствие нужнее при данных обстоятельствах.
Озеров колебался, Симак настороженно переводил взгляд с одного на другого.
— Ладно, — неохотно сказал Озеров. — Заменим тебя.
Мациевич позвонил секретарю и приказал:
— Мой шахтерский костюм. Попросите у спасателей один запасной респиратор. Живо!
В кабинет поминутно приносили анализы исходящей струи, сообщали о приезде машин с горноспасателями. Уже сорок человек в полной готовности стояли у проходной, ожидали последнюю, самую крупную партию с подземного рудника. Мациевич пробегал глазами сводки анализов и торопливо переодевался. После одного из звонков Озеров негромко сказал:
— От Пинегина. Будет через десять минут.
Пинегин вошел вместе с человеком, сообщившим, что последняя машина с горноспасателями прибыла. Вслед за ним показался Волынский. Мациевич не обратил внимания на Пинегина, он поспешно натягивал на голову каску и закреплял лампочку, респиратор был уже на нем. Пинегин остановил Мациевича.
— Я знаю, каждая минута дорога, — сказал он. — Но я должен быть в курсе. Известно вам уже что-нибудь точно?
Ему ответил Озеров:
— Точно ничего не известно. Произошли два взрыва, оба где-то на средних горизонтах, метана там до этого дня не наблюдалось. В шахте остались люди, работавшие на низу. Очень возможно, что имеются местные пожары. Если они распространятся, шахта надолго выйдет из строя.
Пинегин спросил, переводя строгий взгляд с Озерова на Мациевича:
— Какие меры вы приняли для спасения людей и шахты?
На этот раз заговорил Мациевич — зло и решительно:
— Самый лучший способ спасти шахту — остановить вентиляторы. Начавшиеся пожары задохнутся без кислорода — во всяком случае, не распространятся. Люди, конечно, погибнут, зато уголь будет спасен. Случаев такого рода масса в истории угольной промышленности. Не этого ли вы хотите от нас, Иван Лукьянович?
Пинегин побледнел. Его брови сдвинулись. Он сказал негромко:
— Я спрашиваю, что вы предприняли?
— В шахту вдувается максимум воздуха, который вообще возможно получить, резко ответил Мациевич. — Я иду на риск распространения пожаров, чтобы спасти людей. Вы можете создавать любые следственные комиссии, я отвечу за каждое свое слово и поступок.
Озеров встал и подошел к Мациевичу.
— Вместе ответим, — сказал он спокойно. — Это также и мое решение.
Пинегин молчал. Он смотрел на обоих руководителей шахты, но видел больше, чем только их, — они были лишь концом ярко возникшей перед ним цепочки. Они спасают людей — возможно, никого из этих людей уже нет в живых и все их усилия заранее напрасны. Но шахта может на долгие недели выйти из строя, и это — реальность. Ее, шахту эту, создавали годами. Считанные часы требуются, чтобы ее разрушить. Через неделю последний кусок кокса будет загружен в печи — остановятся плавильные цехи, замрет электролиз, самые крупные в стране заводы перестанут выдавать продукцию. Это будет рана, серьезная рана, нанесенная всей стране, всей промышленности страны. За нее ответит он, Пинегин, его одного спросят: «Что же ты смотрел? Как ты допустил это?» Он гордился собой, своей беспорочной службой, ни один выговор не запятнал его биографию. Хуже, чем выговор — позорное снятие с работы завершит эту начавшуюся сегодня цепочку событий…
Пинегин мотнул головой, словно отбрасывая в сторону эти мысли. Решение его было твердо.
— Ответите, конечно. На то вы и руководители, — проговорил он мрачно. — А пока осуществляйте, что задумали.
Он не сдержался. Он подошел к Симаку, громко ему заметил:
— Вот уж не ожидал, чтобы так скоро исполнились твои страшные пророчества. Теперь надо признать — один ты по-настоящему понимал положение.
Симак промолчал. Воспользовавшись тем, что Пинегин повернулся к насупленному, замкнутому Волынскому, Симак быстро отошел в сторону. Он тронул за плечо уходившего Мациевича.
— Слушай, Владислав Иванович, я спущусь с тобой. Без твоего разрешения меня не пропустят.
Мациевич враждебно посмотрел на него.
— Зачем? Контролировать меня собираешься? Успеешь — будет официальное расследование.
Симак покачал головой.
— Не к чему нам теперь ссориться, не до того.
Мациевич угрюмо отвернулся.
— Ладно, поторопись переодеться. Ждать не будем.
Сводный отряд горноспасателей уже был в сборе у проходной. Мациевич сухо кивнул начальнику отряда, сделал знак, чтоб он шел рядом с ним. Уже в штольне к ним присоединился подоспевший Симак. Отряд спасателей — они тащили тяжелое снаряжение и не могли быстро двигаться — отстал от своих руководителей.
Мациевич коротко объяснил свой план спасательных работ.
— В вентиляционные печи заходить только там, где двери не в порядке. И особенно не задерживаться — за один выход отряда все равно всю систему проветривания не восстановить. В открытые штреки, уклоны и квершлаги заглядывать по два — быстренько пробежать и догнать остальных; мало вероятно, чтоб в открытых ходах сидели люди. У всякого завала останавливаемся, может, оставляем часть людей для немедленной расчистки — у нас нет гарантии, что под обломками не погребены раненые. Основная же масса, в том числе мы сами, без всякой задержки — на нижние горизонты. Рабочие оттуда не выбирались — значит, они нас ждут.
— Правильный план, — одобрил начальник отряда. — Я то же самое хотел предложить.
Мациевич покосился на Симака. Симак молчал.
Первую остановку пришлось сделать сразу за рудничным двором, в месте, где от главной штольни отходило много транспортерных штреков и квершлагов: в некоторых из них были разрушения. Проверка ближнего завала ничего не дала — свет лампочек пронизывал хаотическое переплетение бревен и досок, людей под ними не было. Зато бойцы, обследовавшие второе обрушение, наткнулись на следы человека, лампочки осветили зажатую бревнами каску. Начальник отряда скомандовал начать раскопки. Мациевич и Симак помогали молодым бойцам отбрасывать лопатами землю и камни и поднимать бревна. Внизу, под перепутавшимися балками, обнаружили Синева. Он был без чувств, но жив. Горноспасатели знали нехитрые правила оживления потерявших сознание, три человека энергично возились с Синевым. Начальник отряда заметил Мациевичу:
— Может, пойдем, Владислав Иванович, пока они тут приводят его в чувство? Люди ведь там ждут нас.
Мациевич угрюмо всматривался в лицо начавшего уже дышать и шевелить руками Синева; теперь оно из черного стадо бледным, его обтерли ватой со спиртом.
— Ждут, верно, но где? Одно слово Синева, может быть, сбережет нам часы напрасных поисков. Будем терпеливы.
Начальник отряда сам принялся растирать Синева. Через несколько минут тот открыл глаза. Он еще ничего не понимал и не отвечал на вопросы. Мациевич тряс Синева за плечи, заглядывал ему в глаза, настойчиво повторял:
— Это мы, Алексей. Спасли тебя… Ты спасен, понимаешь? Что остальные? Где остальные? Понимаешь меня — где остальные? Я спрашиваю тебя, что ты знаешь о других? Ты слышишь меня, Синев?
Синев наконец услышал. Он заговорил, давясь словами, разобрать их не удалось. Мациевич приставил ухо к самым губам Синева, попросил повторить. До него донесся слабый шепот:
— В гезенке… Ржавый… Всех уводит… Гезенк… Камушкин… Камушкин…
Синев, обессиленный, замолчал, снова закрыл глаза, упал на руки поддерживавших его людей. Мациевич не стал добиваться дальнейших объяснений, самое важное он уже знал. От его медлительности и сдержанности не осталось и следа. Он стремительно вскочил на ноги.
— Синева на носилках наверх! — скомандовал он. — Два человека! А мы, товарищи, вниз.
По дороге он предложил начальнику отряда:
— Разобьемся на две группы. Я иду в гезенк с основной партией, ты отыскиваешь первый отряд спасателей, они, вероятно, где-то недалеко.
— Это можно, — согласился начальник отряда. — Пока пойдем вместе — до развилки.
Скоро лампочки спасателей осветили человека с ношей на руках. Человек шатался, брел у самой стены, поминутно прислоняясь к ней. Он закричал, увидев лампочки спасателей, пытался побежать навстречу, но свалился. Симак с Мациевичем подбежали к нему — это был Камушкин с Машей. Они стали поднимать его, он оттолкнул их и сам поднялся на ноги. Машу тут же положили на носилки, она была по-прежнему без сознания. Один из бойцов вынул медицинскую трубку, наскоро прослушал девушку.
— Жива, — сказал он уверенно. — Дышит аккуратно. Скорей бы ее в палату.
— Сам доставишь ее наверх, Павел Николаевич? — спросил Мациевич Камушкина. — Тебе тоже нужно полежать — на себя не похож. Неужели и ты попал во взрыв?
Камушкин отрицательно покачал головой. Он не отводил взгляда от черного безжизненного лица Маши.
Два бойца подняли носилки и понесли их. Камушкин повернулся к Мациевичу и Симаку.
— Дайте мне респиратор, — сказал он хрипло и устало. — Ничего со мной не было, разок тяпнуло по башке. Не буду отлеживаться, когда на участке такое несчастье. Не смотрите на меня так, я не ранен, измучился только, через десять минут пройдет. Почему вы замешкались? Семенюк сказал мне: «Через пять минут выходит первая партия спасателей».
— Они через пять минут и вышли, — подтвердил Мациевич. — И, кажется, сами попали в переделку, — ни звонков от них, ни их самих. Произошел второй взрыв. Думаю, судя по характеру взрыва и загрязнению исходящей струи, что на этот раз вспыхнула угольная пыль, а не метан. К сожалению, среди наших спасателей не было ни одного достаточно опытного горняка, Семенюк поторопился отправить партию вниз.
— Правильно, угольная пыль, — заметил Камушкин. Он с каждой минутой восстанавливал свои силы и уже уверенно шагал рядом с быстрым Мациевичем. — И знаете, где взорвалось? Около шестого штрека, волна шла оттуда.
За пятым штреком стали попадаться первые знаки происшедшего несчастья — сорванные взрывом каски, черенки лопат, разбитые аптечки и кислородные приборы. Потом увидели раненого спасателя — он полз в темноте по штольне и тихо стонал. Весь отряд без команды бросился в шестой штрек. Лампочки осветили покореженную крепь, людей, валявшихся друг на друге. Погиб один, остальные получили ранения, многие были ранены серьезно. Неожиданный воздушный поток, вызвавший взрыв пыли, после катастрофы помогал спасать пострадавших — он оттеснял и разрежал углекислоту. По штреку тянул сравнительно чистый воздух. Половина отряда- принялась вытаскивать на свежую струю своих пострадавших товарищей, остальных Мациевич увел с собой.
— Скорей, скорей! — твердил он, шагая все стремительнее.
8
Решение Ржавого — увести людей в гезенк — было самым разумным в создавшихся условиях. Гезенк представлял собой вертикальную шахту, колодец со входом снизу, а не сверху. Здесь пробивалась самая короткая дорога между верхними и нижними горизонтами, проходка этой шахты шла с двух концов одновременно, но еще не была закончена: оба ствола не сомкнулись. Ржавый рассчитал, что тяжелая углекислота, приносимая все в большем количестве свежей струей, не сумеет заполнить уходящее наверх пространство. Сообщить о своем решении диспетчеру он не мог: телефонная линия на его участке была повреждена.
Он стал командовать всеми спасательными действиями. Ему сразу же подчинились: Ржавый был самый опытный и заслуженный из шахтеров, лучше других мог разобраться в обстановке. Он приказал, чтобы рабочие прихватили с собой имевшийся плотничий инструмент и доски. После этого он побежал на развилку путей — следить, чтобы кто-нибудь из соседних бригад в панике не помчался наверх, в заполненный газами пояс шахты. Он повесил рядом с собой на гвозде рудничную бензиновую лампу. Пламя вначале горело нормально, метан, сочившийся в этом районе из пор земли, нигде не скапливался, его, как и прежде, выбрасывало на исходящую из шахты струю током нагнетаемого под землю воздуха. Уже после встречи с Синевым Ржавый заметил изменение в форме пламени — оно не удлинялось, начинало коптить, потом вокруг него появился зловещий голубоватый ореол. Последний из шахтеров, Полищук, пробежал в убежище. Товарищи, встревоженные, громко окликали Ржавого. Он крикнул: «Сейчас!», но не тронулся с места. Он напряженно вглядывался в лампочку, прикрутил фитиль, чтоб точнее определить форму пламени, — голубоватый ореол увеличивался. Пламя медленно погасло, удушаемое метаном, в воздухе его было уже не менее семи процентов — самая взрывная концентрация. Ржавый повернулся в сторону свежей струи, подставил под нее лицо — струя была слабая, но отчетливая. Он представил себе весь огромный путь, который она пробегала в этих подземельях. Все ему было понятно: где-то опрокинуты запасные вентиляционные двери, свежая струя нашла себе более короткий путь к выходу, до низа добираются только жалкие ее остатки, насыщенные углекислотой. Вот отчего стало больше метана — его уже не так энергично выносит наружу. Взрыва Ржавый не боялся, взрыв был маловероятен, он опасался другого: метан, один из легчайших газов, мог натечь в гезенк, вытеснить сохранившийся там здоровый воздух. Ржавый снова повернулся к свежей струе — отравленная и ослабевшая, она текла, она боролась с метаном, уносила его наружу. Вентиляторы на поверхности продолжали сражаться с разразившейся в недрах земли катастрофой — товарищи не оставляли их в беде, они думали о них, эта слабая струя была рукой первой помощи, протянутой им, скоро придет и другая, настоящая помощь. Ржавый торопливо побежал в гезенк.
Он никому не сказал о своих открытиях и опасениях. Он видел, что люди и без него понимали всю опасность положения. Крутой, поднимающийся вверх уклон кончался вертикальным колодцем. На площадке колодца толпились все бежавшие с мест работы люди. Несколько человек при свете аккумуляторных ламп поспешно сколачивали двери, чтобы закрыть выход из гезенка. Ржавый указал на щели между досками и забраковал их работу. Он сам устанавливал двери, сорвал с себя телогрейку и дал заткнуть ею просветы между досками и стенами. Другие шахтеры сделали то же самое.
Широкий гезенк уходил вверх метров на пятнадцать. В нем было несколько сот кубометров сравнительно чистого воздуха. Люди, раньше задыхавшиеся на истощенной свежей струе, сейчас дышали свободно и шумно. Уже слышались смех и шутки — в любом, самом отчаянном положении всегда найдется что-нибудь такое, над чем можно посмеяться.
— А Колька Серкин летел на двадцать метров впереди взрыва! — говорил молодой шахтер. — С такой скоростью можно башкой стену прошибить и наружу выскочить.