Камушкин грубо прервал ее:
— Все, хватит! Картина ясная — хулиган, сквернослов, трус, задавака. Удивляюсь, как милиция за шиворот меня не хватает. Даже страшно такого на свободе держать.
Она напомнила:
— Вы сами хотели слушать.
Он продолжал с досадой:
— Да, сам. Только не всякое приятно слушать. Вылили на меня, что полагается и что не полагается — кто такому обрадуется? Нет, вижу — с вами нужно ухо востро.
Она весело отозвалась:
— Вот и хорошо, что увидели. На будущее пригодится. Будете смирнее.
Ее насмешки все больнее жгли его. Он сказал угрюмо:
— Вряд ли буду смирнее. Смирным с вами нельзя — забьете. Другой совсем подход требуется. Натуральный.
Она неосторожно поинтересовалась:
— Это как надо понимать — натуральный подход?
— Вот так! — крикнул Камушкин, с силой хватая ее.
Он прижал ее к груди, жадно целовал, потом, отброшенный сильным толчком, упал на камни дороги. Вскочив, он снова хотел кинуться на нее. Маша подбежала к краю обрыва.
— Попробуйте сделать хоть шаг! — пригрозила она гневно. — Я прыгну вниз и, если со мной что случится, вы ответите.
Устрашенный, он не двигался.
— Маша, не дурите! — молил он. — Ну, не надо, слышите! Отойдите от обрыва. Все может быть, ну какая же вы, право!
— Уходите назад! — требовала Маша. — Еще, еще! Вот так. Теперь слушайте. Я пойду дальше сама. Вы возвращайтесь в поселок. Не нужны мне такие горячие провожатые.
— Я не могу вас покинуть, — настаивал он, не приближаясь.
Она крикнула:
— Слышите вы — сейчас же убирайтесь! Не заставляйте меня звать на помощь.
Камушкин ответил упрямо:
— Зовите. Одну я вас не оставлю.
Она уже готовилась закричать, но со стороны шахты на дороге показался высокий человек. Маша издали узнала его по широкой прямой походке, он двигал ногами, как шестами. О нем на шахте говорили: «Василий шагами меряет метры». Это был Ржавый, бурильщик, он, как и Маша, жил в городе. Ржавый с удивлением переводил взгляд с Камушкина на Машу.
— Что у вас случилось? — спросил он. — Для прогулок вроде не место. И погода не благоприятствует — мороз.
— Для милых полсотни градусов — не мороз, — с невеселой усмешкой возразил Камушкин. — И чем место плохое? Самое подходящее для горячего объяснения на холоду.
Маша подошла к Ржавому и взяла его под руку. Они уже встречались в управлении, немолодой рабочий относился к ней ласково, как к дочери.
— Очень хорошо, что вы подоспели, Василий Аверьянович, — сказала она. — Товарищу Камушкину нужно возвращаться, а я боялась идти одна. — Она повернулась к Камушкину. — До свидания, надеюсь, никто на вас не нападет.
Когда они прошли вперед, Ржавый сказал:
— Ну, а все же, Маша, что произошло? Никогда не поверю, чтоб Павел бросил девушку одну на дороге. Нагрубить — это он может. Наверное, лишнее себе позволил?
— Да нет же, — уверяла Маша. — Ничего не было.
И чтоб уйти от этой темы, она заговорила о нормах выработки, близко интересовавших и ее, и Ржавого.
6
Камушкин мрачно плелся обратно. Он вспоминал злые упреки Маши, ее обвинения и насмешки — все в нем кипело. Вот каким его изображают, вероятно, так она и другим о нем говорит! И главное, сама кто — вздорная девка, только диплом у нее в кармане, ни рожи, ни тела! Но губы его еще ощущали прикосновение ее губ, сердце гнало по телу горячую кровь. Камушкин остановился и в бешенстве топнул ногой.
— Будет! — крикнул он на себя. — Губы как губы, у других лучше. Выкинуть эту чепуху из головы!
У самого поселка Камушкина встретила женщина в шубе, закутанная до глаз в платок. Она, видимо, давно уже тут стояла — на платке нарос толстый слой инея.
— Здравствуй, полумуженек! — приветствовала женщина Камушкина. — Интересно, кого это ты вздумал в город провожать?
Он сердито прошел мимо, женщина потянула его за рукав. Он рванулся, но она была сильна, как мужчина, — разъяренный, он повернулся к ней.
— Отстань, Полина! — сказал он нетерпеливо. — Нет у меня сегодня настроения объясняться. Пусти, слышишь!
— Вот оно что! — протянула она насмешливо. — Настроения нет. Заболел, может? Воспаление хитрости прихватил? Беседовать со мной настроения нет, а с чужими бабами прогуливаться — есть?
Он презрительно покривился.
— Кто о чем, а вшивый о бане. Неужели ты не можешь дня прожить, чтоб не думать о таких глупостях?
— Я-то могу, — возразила она. — Ты не можешь, Паша, вот в чем беда. Ты одно понимаешь — дурное дело не хитрое. Приходится мне учитывать такой твой характер, ничего не поделаешь. И лучше будет, если ты это запомнишь на будущее.
Он грубо выругался.
— Не пугай! — сказал он грозно. — Я тебе ничего не должен — сама лезла. И предупреждал тебя — на долгую возню меня не хватит. Помнишь свои слова: «Я тебя о любви спрашиваю, а не о сроках». Кончился наш срок, понятно?
— Понятно, — ответила она без злобы. — Спасибо за уведомление. А если я твою новую любовь с тобой повстречаю, морду я ей начищу, в этом не сомневайся.
Он отвернулся от нее и зашагал дальше. Она молча шла рядом. Пройдя несколько домов, Камушкин остановился.
— Полина, — сказал он устало. — Это же глупо, пойми. Ну, чего ты идешь за мной, как привязанная? Отцепись, ей-богу!
— Привязал к себе, вот и привязанная, — отозвалась она немедленно. — Ничего поделать не могу, тянет за тобой неведомая злая сила. Просто сама плачу от горя, что так невесело получается.
Как он ни был расстроен, он не удержался от смеха. Глядя на него, она сама звонко, на всю улицу расхохоталась. Досадуя на себя за неуместное веселье, он сказал:
— Повеселились, хватит. Пора по домам.
Она положила руку ему на плечо.
— Пойдем ко мне, Павел. Чаем угощу, печеньем хорошим — собственное.
Он покачал головой.
— Чаем и печеньем не обойдется, сама понимаешь. К чему это нам сейчас?
— Пойдем, — настаивала она. — Поговорим. Поговорить нам надо обязательно. Без разговору только на шею бросаются. Расставаться надо с толком, по-хорошему. Помнишь в песенке: «Уж вы, девушки, поверьте: расставанье хуже смерти!» Хоть словами скрасить такую грустную штуку. Пойдем, прошу тебя!
Он нехотя повернул назад. Для крепости она взяла его под руку. У крайнего барака, где она жила, он снова остановился и попробовал отговориться. Не слушая его, она вбежала в прихожую — он покорно шел позади.
Барак состоял из коридора, густо отмеченного дверьми, — каждая вела в крохотную комнатушку. Это было общежитие одиночек, известное в поселке под хлестким прозвищем «инкубатор». Комната Полины, квадратная, в восемь метров, была нарядна и хаотична. На окне висели шелковые гардины, на стене и на полу — ковры, на постели лежало дорогое покрывало. Но все было спутано и разбросано — на покрывале валялись халат, шляпа и книги, на столе стояла пудреница и коробка с новыми туфлями, ковры на стене были утыканы булавками и иголками с нитками — чтоб всегда находились под рукой. Полина схватила халат и скомандовала:
— Отвернись! По случаю твоего нового поведения, смотреть воспрещается, а то сам ослепнешь и меня сглазишь.
Камушкин, усмехаясь, повернулся к окну. Полина, переодевшись, захлопотала у стола. Камушкин молча поглядывал на нее. Он никогда особенно не любил эту красивую молодую женщину, но она поражала его своей бесшабашной смелостью и щедростью во всем — в страсти, в ненависти, в дружеской привязанности. Ему нравилось наблюдать за ее порывистыми движениями, нравился ее язык — насмешливый, точный и беспощадный.
— Значит, на другую перекинулся, — сказала Полина, наливая чай. — Вообще я давно от тебя такой подлости ожидала, еще до приезда этой Машки. Ненадежный ты человек, не годишься для серьезных отношений. Хорошей семьи с таким, как ты, не построишь.
— Это почему же? — поинтересовался он.
— А потому, — объяснила она деловито. — В настоящей семье должна быть вера. Ну, в крайнем случае, один поглядывает за другим, если тот не очень тверд. А чтоб оба беспокоились — это уже никуда не годится. Ты же мой характер знаешь — только вздумают меня обмануть, я сама нос натяну.
— Правильно, — подтвердил он. — Характер у тебя собачий.
— Вот видишь, — продолжала она. — Так что нового для меня тут нет. Другое меня удивляет — что ты в ней нашел? Худющая, злая, никогда не засмеется. А ты на совещаниях глаз с нее не сводишь, чуть ли не рот на нее раскрываешь, весь выставляешься в ее сторону.
Он предложил сумрачно:
— Ладно, оставим этот глупый разговор.
— Нет, зачем оставлять? Раз начали, так давай закончим. Теперь второе — Алешка Синев. Он вокруг нее, как колесо вокруг оси. И она вроде не против — вместе в кино ходят, в городе встречаются, до подъемника он ее провожает, как вот ты сегодня надумал. По всей видимости — серьезно закручено. Так что, Паша дорогой, вряд ли тебе у нее посветит, хоть и слава о тебе такая идет, что ты герой. Это я, дура, на славу твою польстилась, а она не поддастся — умнее.
Он сказал, уязвленный:
— У тебя не спрошу, в кого мне влюбляться.
— И напрасно, — заметила она. — Я бы совет неплохой дала. Что, разве я не точно обрисовала?
— Ну, точно, — ответил он нехотя. — А что из этого?
Он сердито отвернулся. Полина внимательно глядела на него. Понизив голос, она сказала:
— Вижу — по серьезному влюбился. Врезался, как оглобля в окошко. Правильно выходит — любовь зла, полюбишь и козла.
Он гневно крикнул:
— Хватит! Я пришел к тебе не для того, чтобы ты у меня в душе иголкой ковырялась. Еще одно такое слово скажешь, сейчас же уйду!
Она протянула руку.
— Сиди, Павел. Не хочешь об этом, не будем. О другом побеседуем — много у нас накопилось для разговора. Ты, наверно, не помнишь, что сегодня ровно месяц, как ты в эту комнату не заглядывал? То я в вечерней смене, то ты на совещаниях, заседаниях и учебах — отговорки находились.
Он покосился на нее с угрюмой насмешкой.
— А ты дни считала, которые проходили без встреч?
— Считала, конечно. Я ведь не такая бездушная, как ты. Если люблю, так люблю. Сперва ничего не понимала, а потом сообразила, что к чему. Сердцу не прикажешь, для кого оно должно гореть, а мне, конечно, было обидно. Если хочешь знать, так не раз и поплакала от такой твоей неверности. А потом решила, что не стоишь ты, чтобы из-за тебя слезы лились.
Он осведомился равнодушно:
— Утешилась уже? Нового дружка нашла?
Она ответила дерзко:
— Понадобится, найду. У тебя тоже разрешения не затребую, в кого влюбиться. Думаешь, на тебе одном свет клином сходится? Имеются и получше тебя.
Он пожал плечами. От гнева она, красивая, стала еще красивей. Она видела, что он любуется ею. Она закончила с задором:
— Говорила же я тебе, что ты для серьезных отношений не годишься. Вывод отсюда я сделала.
— Интересно все же, какой?
— А такой. Вашего брата только свистни — полк примчится. Вот хочешь хоть на пари — твоего же приятеля Комосова опутаю.
— Он же лысый.
— Лысый, да надежный. За таким проживешь как за каменной стеной. Дело не в лысине, она не от годов, а от раздумья. Муж умный, добрый и ласковый, за чужими юбками не уносится — чего лучше?
— Бери Комосова, не возражаю. За многие его грехи в части расчетов полагается ему серьезное наказание. Хочешь, я вас сосватаю?
— А мой взгляд сам сосватает, без твоих слов, — уверенно возразила Полина. — Только взгляну, как надо — готово. Одно спасает Комосова — не нравится он мне. Знаю, что хорошо будет с ним, а не могу без души. Нет, если по-серьезному, так кроме тебя, Павел, мне лишь один человек нравится у нас на шахте.
Он вопросительно посмотрел на нее. Она сказала спокойно:
— Мациевич.
Камушкин с удивлением поставил стакан на стол. Полина наслаждалась выражением его лица. Камушкин знал, что Полина, что-либо задумав, не признает препятствий и ничего не страшится, но ее слова о Мациевиче показались ему бахвальством. Он сказал недовольно:
— Ври, но в меру. Глупости это — о Мациевиче.
Она настаивала:
— Вовсе не глупости. Такой же человек, как все вы. Сколько раз замечала — он в президиуме, я в заднем ряду, все на меня поглядывает. Перед тем, как я на мое горюшко с тобой закрутила, он меня в театр приглашал. Да, да, в театр, не как ты — кроме кино ничего не признаешь.
— Почему до сих пор об этом не говорила? — недоверчиво спросил Камушкин.
— А зачем было говорить? Ревность понапрасну возбуждать? Ты ведь бешеный — сам не знаешь, что в иную минуту выкинешь. А теперь, после нашего окончательного объяснения, можно и не скрываться.
— Невероятно! — бормотал он, качая головой. — Мациевич тебя приглашал!
— Ну, прямо — невероятно! — воскликнула она с досадой. — Почему невероятно? Он, во-первых, холостой — надо же ему когда-нибудь жениться.
— Жениться ему, конечно, надо. Только ты ему не пара, Полина.
— Это как сказать. Диплома у меня, конечно, нет — простой контролер ОТК. Зато сердце есть. Да, да, не ухмыляйся, имеется. Даже от такого плохого, как ты, сама не ушла бы. Если я по-серьезному полюблю, так на всю жизнь, все снесу для друга — напасти, болезни, неудачи. Ходить за мужем буду, как за ребенком, угадывать, чего ему надо. Один ты у меня этого не видишь, а другие соображают.
— Да я не спорю, — примирительно сказал он. — Знаю, что ты хороший человек.
Полина быстро вспыхивала и быстро остывала. Она возвратилась к старой теме:
— Так, все же, что у тебя с твоей новой кралей? Провожал ты ее, но что-то скоро вернулся. Не вышел разговор?
Он знал, что легко она не отвяжется. И перед ней ему не хотелось ни хитрить, ни скрываться. Он невесело пошутил:
— Вышел, только боком. Сама же ты все подробно описала — и что Алешка Синев дорогу перебежал, и что умная она, на внешность не поддается. Все получилось точно по твоей описи.
— Тогда отставать от нее надо, — заметила Полина. — Не позориться.
Он ответил с горечью:
— Точь в точь и она так говорила. Предложила отстать. Для убедительности обругала и поиздевалась.
Полина вспыхнула снова. Глаза ее грозно заблестели. Она крикнула с возмущением:
— А какого черта ей еще надо? Слепая она, что ли? Тебя и Алешку рядом поставить — орел и воробей! Кто на шахте этого не знает!
Он ответил с усмешкой:
— Она, видимо, не знает. Может, возьмешь, ради того, что теперь мы с тобой только друзья, на себя этот труд — разъяснить ей, насколько я лучше, чем Синев? Поделишься своим опытом обхождения со мной. Интересно, что бы она тебе на это ответила?
Полина с негодованием отрубила:
— Не вижу ничего интересного. И говорить с ней не собираюсь. А вот, чем я тебе пригрозила — морду ей при встрече начистить — это нужно бы.
— Зачем? — спросил Камушкин серьезно. — И за что?
— Найдется — за что и зачем!
— Ты собиралась скандал устроить потому, что думала, будто она меня от тебя отбивает. Теперь ты сама видишь, что она не отбивает, а отталкивает меня. Почему же ей такое жестокое наказание?
— Говорю тебе — есть причины. Чтоб разула глаза и видела людей, каковы они есть.
Камушкин встал и взял пальто.
— Ладно, я пошел. К удивлению, поговорили мы с тобой хорошо, все точки на места поставили. Даже не ожидал, что так мирно получится. А ты держи меня в курсе, как у вас дела с Мациевичем пойдут. Все-таки начальник мой, да и тебе я добра желаю — интересно, чем закончится.
— Не беспокойся, скрываться не буду, — пообещала она, провожая его до двери. — Решусь, наконец, в него влюбиться, вся шахта мигом об этом узнает.
7
Маша принесла Мациевичу новую сводку. Он склонился над нею, молча барабанил пальцами по столу. Она заскучала — в этом кабинете приходилось сидеть, как в засаде, не шевелясь и не разговаривая, чтобы не спутать нить размышлений главного инженера.
— Прекрасно, — сказал наконец Мациевич, — великолепно, сразу видно, в чем существо наших сегодняшних затруднений. Но этого недостаточно, Мария Павловна, придется вам еще потрудиться.
Новое задание было сложно, целая исследовательская работа. Мациевич требовал, чтобы точно такие же сводки были составлены не только по текущему месяцу, но и по прошлым, за два года сразу. Метан появился четыре месяца назад, нужно проверить, как шла работа до его появления, — это даст возможность установить его влияние на производительность труда.