А прямо на эти красные "морды" взирал с неприкрытым презрением Николай, восседавший на чугунном коне. Под сень императора, когда-то жесткой рукой подавившего мятеж предков тех, кто поднял это восстание, поспешил Кутепов. Он надеялся найти в мощи этого образа силу, достаточную для разгона толпы. Иначе - придется стрелять. А у них мало патронов. Мало. Нет, всегда есть полтора десятка, из неприкосновенного запаса, но...Кто знает, сколько раз им понадобится неприкосновенный запас? И где они еще раздобудут огнеприпасы, если Арсенал в осаде, а может, уже...
Толпа зашумела еще больше, едва завидев солдат. В нее, в эту толпу, уже влились бежавшие от Синего моста люди. И сама она, эта тысяченожка, едва не разбежалась, когда за десять минут до того началась перестрелка. Но все же тысяченожка не расходилась, а расползалась у ступеней Исаакия. Она еще надеялась проглотить с потрохами и Кутепова, и всех его людей.
Он встал прямо под бившими воздух копытами коня. Там, над ним, была опора. Кутепов верил в этом. Может, хоть потаенный, сокровенный страх всех заговорщиков и мятежников, прозвавших Николай Павловича Палкиным, разгонит эту толпу? А что?
- Приказываю всем разойтись. Дважды повторять не буду.
Кутепов выпрямился во весь рост. Силы словам его добавили цепи стрелков, выстроившиеся по обе стороны от чугунного Николая. Одна протянулась от барельефа с Хлерным бунтом, другая - от Сенатской площади. С десяток человек засел у ограды.
Тысяченожка всколыхнулась. Передние ее ноги-жвала, в шинелях, полушубках, а кто и в мерзлых виц-мундирах, подались назад, напряглись, встрепенулись. Тысяченожка готовилась к броску.
- С Вами говорит Столыпин. Тот самый, у которого есть галстук, - усмехнулся премьер, шагнув на припорошенные снегом гранитные ступени. - Разойдитесь и больше не выходите на улицы. В ином случае - галстуков хватит на всех.
Голос Столыпина отлетел от купола и разлетелся по всей площади. Ветер, было подымавшийся, стих. С неба полетели крохотные снежинки. Они падали на лежащие на курках пальцы солдат. Один из них на секунду отнял руку и прижал ее к губам, пытаясь дыханием отогреть закоченевшие пальцы. Взгляда своего он не отнимал от вспухшей на ступенях Исаакия тысяченожки. Солдат подумал о маме, о сестре Манечке, которой жениха подыскали. Свадьбу должны сыграть...А вдруг - сегодня? Он подумал, что там тепло, очень тепло, спокойно. А здесь...здесь люди...Бунт...Свои на своих... Из-за серых, таких же серых, как патроны и солдатские шинели, как окопы и трупы, туч, нет-нет, да пробивались лучики. И ему привиделось - может быть, из-за отклоненного куполом Исаакия солнечного света - что снежинки-то багрового цвета... Кровавое это марево существовало много меньше единого мига, и тут же исчезло. Но теперь этот небесный пух приобрел противный, едва ли не трупный, серый цвет. И стало солдату противно как никогда.
Молчание затянулось. По воздуху протянули невидимый канат, стальной и бесконечный, столь тяжко натянутый, что он звенел. Кутепов поднял вверх правую руку, весь напрягшись. Тут же сотни рук легли на курки. Молчание разлилось по площади. Казалось, что это на кончик полковничьего указательного пальца был намотан конец стального каната, и стоило только ему опустить руку, как...
Как со стороны набережной раздался не крик даже - вой. Тысяченожка тут же, сжавшись, распалась на бесчисленное множество черных пятен, - обезумевших от страха людей. Никто из них не пытался стрелять или бросаться в цепи камнями: все думали только о том, как бы выжить.
Столыпин услышал, как позади Кутепов выдохнул. Воздух выбивался из груди тяжело: с норовом был воздух, с тем еще норовом.
Интермедия вторая
Васильевский остров. Утро. Тихо, донельзя тихо. Кажется, что и войны нет, и на улицах толпы бунтующих жителей разошлись. Но ощущение это было обманчивым: у самого порога, на мостах, шли ожесточенные схватки горстки полицейских с восставшими солдатами и "сознательным элементом" с Выборгской стороны. И только здесь тихо...
Перезвон телефонного аппарата гулом разнесся по квартире. Тут же подлетела прислуга в накрахмаленном переднике. Марья, вот уже год как отправившаяся на заработки из самой Бездны, каждый раз со страхом подпрыгивала от этого переливчатого звука. Он почему-то напоминал паровозный свисток, только если последний был представительный, осанистый, уверенный, что ли, телефонный звонок полнился досадой и нетерпением.
- Да! Здесь! Кто?.. Ой! Ой! Извольте подождать немножечко, Ваше благородие! Сейчас! Сейчас! - и трубка рухнула с негодующим стуком на банкетку.
Дуня, подобрав полы юбки, помчалась по коридору направо, да так быстро, что едва не врезалась в далеко выдававшийся стенной угол. Спасла ее лоб от здоровенной шишки только многомесячная привычка хождения взад-вперед по этим коридорам.
- Александр Павлович! Александр Павлович! Вас...самый главный генерал! Самый главный! По телефону! Александр Пав..! - не успела она докончить фразы, как распахнулась дверь, и из залитой утренним светом комнаты показался Кутепов.
Он уже был в кителе, застегнутом на все пуговицы, и, кажется, даже в начищенных сапогах. Но она-то ведь помнила, что совсем-совсем забыла пройтись по коже ваксой, хотела сейчас этой сделать. Дуня от неожиданности отпрянула назад, прикрывая рот ладошкой. Морщинистой ладошкой: от постоянных стирок одежды и домашних дел кожа ее, некогда нежная, вконец огрубела.
Кутепов ринулся к телефону. Тратить время на расспросы, что это за такой "самый главный генерал", было никак нельзя. Секунда, нет, две секунды скрипа половиц - и вот уже уверенный, но тихий ответ в трубку:
- Кутепов у аппарата! Ваше Превосходительство?! Так точно! Прибуду! Уже на улице! - и гудки на той стороне.
Лицо полковника мигом озарилось. Хоть какое-то действие! Хоть что-то! Только не тягостное ожидание!..
Он оказался на улице меньше через минуту. Ноги сами несли его по Биржевому проезду. Но Господи, сколько же народу! Узкий переулок между зданиями университета полнился институтками, студентами и профессурой. Последних можно было узнать по воздетым к небу рукам и придыханию в речах.
- Господа! Вот она, заря свободы! Господа, долой гнилой режим! Долой власть тьмы! Долой распутинщину! Долой! Свобода!
- Сво!бо!да! Ура ! - кричала экзальтированная толпа.
Прохожие, простые прохожие - а оказывались и такие - просто застывали при этих звуках и ничего не говорили. Нет, многие, конечно, были против, но - молчали. Они не решались ничего сделать. Они стояли - и просто смотрели, как толпы скандировали:
- Сво!Бо! Да! - и только где-то вдалеке, на самой грани, за окоемом, слышалось: - Без Бога...Без Бога...
Далеко-далеко. Но никто не знал, насколько близко. Так близко...
"Где же полиция? Где городовые?!" - едва не вскричал во все горло Кутепов. Руки его сжимались в бессильной ярости. Город погружался в хаос, и, похоже, никто не собирался этому препятствовать. Так, во всяком случае, ему казалось в ту минуту.
Он каким-то чудом добежал до Дворцового моста. От сердца отлегло. Здесь, со стороны Зимнего, растянулась цепочка солдат, офицеров и городовых. Но - Боже! - как их мало...Двадцать, много, тридцать. А тех? Только тех крикунов - сотен шесть, а может и все девять. Черт их разберет, сколько, в общем!
Офицер, командовавший цепочкой, предупредительно поднял руку вверх. Кутепов распахнул шубу: по опыту пятого года он знал, что офицерам-одиночкам лучше не сверкать погонами и даже пуговицами кителя, - Георгий все сказала за Александра Павловича. Офицер радостно кивнул и опустил руку.
- Слава Богу, нашего полку прибыло! Ура!
Никто из засевшей у невского гранита цепочки не поддержал командира. Молчали.
Кутепов еще быстрее пронесся по Дворцовой площади и оказался на углу Гороховой. Вот оно, белое четырёхэтажное здание. Прежде тихое, затерявшееся в тени дворцов, сейчас оно ощетинилось десятками винтовок, и, кажется...Да, точно: из окна второго этажа торчал " виккерс-максим ". Ну хоть сюда поставки прибыли...Кутепов в глубине души позавидовал охране градоначальства: в Преображенском-то полку, гвардии! - и то единицы таких.
И только потом, полюбовавшись на "виккерс-максим", Кутепов понял: ни души. Точнее, как: караулы-то есть...Но больше из людей - никого! Даже публики! И это в половину десятого утра! А там, на Васильевском, и наверное, еще в десятках мест - толпы. Это значит...Что бунтовщики или только придут...Или идут в другое место. Или места. Но куда?..
За раздумьями Кутепов и сам не понял, как оказался внутри градоначальства. По коридорам сновали люди с лишенными даже единой кровинки лицами. В глазах их читался страх. Невероятный страх. Если охрана моста еще не знала всей картины, то здесь, в сердце города, все понимали...и потому боялись. Даже боевому офицеру Кутепову с трудом удалось отогнать от себя страх.
- Как мне попасть к Хабалову? Он меня вызывал! - полковник окликнул совсем уж побелевшего адъютанта.
- На второй этаж! И направо! Там увидите! Большая дверь! - отрывисто выпалил адъютант и заспешил в самое нутро градоначальства.
В человеческом водовороте никто не спрашивал Кутепова, куда тот идет и зачем. Казалось, что никому до этого просто нет дела. Его остановили только один раз - у самых дверей кабинета, где должен был находиться Хабалов.
Но имя Кутепова раскрыло и эти двери.
В просторном кабинете, одну из стен которого почти целиком занимал портрет государя, за столом с наспех разложенной и даже местами протертой (порванной?) картой склонилось шесть человек. Так...двое жандармов, которых Кутепов никогда не видел. А вот генерала Балка - градончальника, Хабалова, Павленкова и Тяжельников он помнил: с последними он даже как-то бок о бок маршировал на одном из августейших смотров. Всех шестерых объединяла растерянность, которой уже насквозь пропитался кабинет. Хабалов, до того переговаривавшийся с Балком, повернулся к вошедшему Кутепову.
В первую секунду полковнику показалось, что командующий округом вздрогнул. Испугался? Неужели подумал, что за ним "пришли"?.. Куда же все катится? Неужто даже здесь, в сердце города, боятся самого худшего развития событий? Но ведь только у них есть власть все остановить! Почти миллион солдат в округе! Почти миллион! Двести тысяч в самом Петрограде! Да в пятом году Дубасов - моряк! - со считанными тысячами солдат подавил московское восстание! А эти...Двести тысяч! Это же сколько корпусов!..
- Как Вас зовут? - обратился к Кутепов у Хабалов.
Нижняя челюсть генерал-лейтенант дернулась.
- Гвардии полковник Александр Павлович Кутепов в Ваше распоряжение прибыл! - отпрапортовал и взял под козырек.
- О, замечательно, быстро же Вы!
Нижняя челюсть Хабалова дергалась. От страха. Он - боится? Проклятье, да что же здесь происходит!
- Я назначаю Вас, господин полковник, начальником карательного отряда, - челюсть Хабалова стала дрожать чуть слабее.
- Готов исполнить любое Ваше приказание, Ваше превосходительство! - клацнул каблуками Кутепов. Там, на фронте, он успел отвыкнуть от этой привычки. Но здесь...Здесь что-то заставило так сделать. Говорят, что у офицеров это на всю жизнь. - Но позвольте заметить, что в столице отсутствуют преображенцы! Я нахожусь в отпуске, никогда и ни при каких обстоятельствах, ничем не был связан с этим карательным отрядом, из запасных частей. Мне кажется, что более подходящим командиром был бы человек, известный гарнизону и городу!
Все так же уверенно говорил Кутепов.
Хабалов скривился и отмахнулся, как будто бы от навязчивых мух:
- Вы отпускной, а все отпускные подчиняются мне.
Ну хоть сейчас он не дрожал! Но что, неужели во всем Петрограде не найдется толкового офицера, хорошо здесь известного, с репутацией твердого бойца? Полгода, Хабалов же здесь более полугода! И что? Ни одного имени? Или как раз потому, что полгода...ни одного...Не может быть...Нет...
- Слушаюсь! Ваше Превохсодительство, укажите задачу и предоставьте в мое ведение этот отряд. В остальном же обещаю сделать все, от меня зависящее, чтобы успокоить улицу, - четко отрапортовал Кутепов.
- Вот! Вот настоящий боевой офицер! - в сердцах воскликнул градоначальник Балк. А ведь тоже генерал...И - ни одного имени...
- Вот, смотрите, - Хабалов развернулся к карте и склонился над нею с линейкой.
Он водил ее острым углом по улицам Петрограда, мирным улицам шестнадцатого года, еще не припорошенным снегом...
- От Вас потребуется оценить весь этот район от Литейного моста до Николаевского вокзала, - Хабалов прижал линейку к бумаге и рывками протащил ее по бесчисленным закоулками. - А потом все, что здесь будет, пригоните к Неве и приведите к порядку.
До чего же странное зрелище: генерал, сжимающий кулак, - с трясущимся от волнения (а может, уже от страха) подбородком.
Кутепову вспомнился пятый год, разносившиеся по всему Петрограду известия об артиллерийском обстреле московских баррикад - и обезображенные экстазом революции лица на Васильевском острове.
- Я не остановлюсь даже перед расстрелом этой толпы. Но мне потребуется как минимум...- Кутепов на секунду замолчал, оценивая сложность задачи. - Бригада. С пулеметами.
- Соберем все, что есть в наличии, - не скрывая раздражения, произнес Хабалов. Его подбородок трястись не перестал. - Видели солдат у градоначальства? Этот кегсгольмцы, сорок восемь рядов, с пулеметом. Провдигайтесь по Невскому: в гостином Вас ждет рота преображенцев, всего тридцать два ряда... Впассаже тоже преображенцы... Вы же, думаю, согласны, что среди преображенцев-то известны?
Хабалов многозначительно воззрился на Кутепова, ожидая подтверждения его "замечательной догадки". Полковник хотело было заметить, что запасной батальон преображенцев - это не преображенцы, но почел за лучшее промолчать.
- Вот и хорошо, - генерал посчитал молчание за знак согласия. - От Николаевского сюда двигается пулеметная рота. Возьмите дюжину пелеметов с собой, вторую дюжину отправьте сюда.
Пулеметы - это, конечно, хорошо, но...
- Ваше первосходительство, а будут ли эти пулеметы стрелять? - все так же уверенно произнес Кутепов.
Воцарилось молчание. Даже жандармские офицеры, кажется, приостановили свои работы по начертательной геометрии и во все глаза смотрели на Кутепова. Подбородок Хабалов затрясся пуще прежнего, хотя, казалось бы, куда сильнее?
- В роте хорошие, стойкие бойцы, за них я могу поручиться. Ступайте, Александр Павлович! Бог в помощь!
Оба подумали: "А больше и некому...".
Кутепов со все й возможной скоростью побежал вниз, чтобы уже через минуту оказаться среди кексгольмцев. Солдаты выглядели бодро. Они быстро двинулись по Невскому проспекту.
Было довольно-таки тихо: лишь эхо одиночных выстрелов доносилось откуда-то издалека, кажется, с Выборгской стороны. На переулках можно было увидеть городовых, все так же стоявших на своих постах, будто бы зачинался обычный день. И только публики, как ни странно, было очень мало. Кексгольмцы растянулись цепью, охватив всю ширину невского проспекта. На них то и дело поглядывали сквозь щелочки в занавесях владельцы магазинов, готовые поверить, что хаос в их кондитерские и булочные не заберется. Еще бы, ведь они шторы повесили, а кто-то даже завалил двери всяким хламом! Как же бунтовщики-то прорвутся?