– Я удаляюсь, – скромно сказал Шико. – Это, конечно, настоящий посол его величества Филиппа Второго, тогда как я…
– Французский посол уступает место испанцу, и притом в Наварре, – помилуй бог! Не бывать этому! Отвори вот этот шкаф с книгами, Шико, и останься там.
– Но оттуда я поневоле буду все слышать, государь.
– Ну и послушай, черт побери! Что за беда? Мне нечего скрывать. Кстати, вы все передали мне со стороны вашего повелителя, господин посол?
– Все, государь, решительно все!
– Так тебе остается теперь смотреть и слушать, как делают все послы. Из этого шкафа ты удобно можешь исполнять и то и другое. Смотри во все глаза и слушай всеми ушами, любезный Шико! – И прибавил: – Д’Обиак, скажи капитану моей гвардии – пусть введет господина испанского посла.
Шико, услышав это приказание, поспешил спрятаться в шкафу и тщательно притворил дверцы. Медленные, мерные шаги раздались по паркету – это шел посол его величества Филиппа II. Когда предварительные, освященные этикетом разговоры кончились, Шико убедился, что Беарнец очень искусно умел давать аудиенции.
– Могу ли я говорить свободно с вашим величеством? – спросил посол по-испански (этот язык понятен каждому гасконцу как свой собственный).
– Можете, милостивый государь.
Шико навострил уши – любопытство мучило его.
– Государь, – объявил посланник, – я принес ответ его величества.
«Так, – заметил про себя Шико, – если он принес ответ, значит, был вопрос».
– Насчет чего? – осведомился Генрих.
– Насчет ваших предположений в последнем месяце, государь.
– По чести, я очень забывчив. Потрудитесь мне напомнить эти предположения, прошу вас, господин посол.
– По поводу замыслов лотарингских принцев во Франции…
– Да, и в особенности по поводу властолюбия моего кума Генриха Гиза. Очень хорошо! Теперь я вспомнил. Продолжайте.
– Государь, король, мой повелитель, невзирая на просьбы лотарингцев заключить с ними союз, смотрит на союз с Наваррой как на более честный и, если откровенно, более выгодный.
– Да, будем откровенны! – подхватил Генрих.
– Я откровенен с вашим величеством, потому что знаю намерения моего повелителя в отношении вашего величества.
– А я могу знать их?
– Государь, король, мой повелитель, ни в чем не откажет Наварре.
Шико приставил к двери ухо, кусая пальцы: не бредит ли он, не спит ли?
– Если мне нет отказа, – отвечал Генрих, – так посмотрим, чего могу я требовать.
– Всего, что угодно вашему величеству.
– А! Вот как!
– Пусть ваше величество говорит все прямо и откровенно!
– Помилуй бог! Я просто теряюсь.
– Его величество король испанский делает своему союзнику предложение.
– Я слушаю!
– Французский король поступает с королевой наваррской как с заклятым врагом. Он отвергает ее, свою сестру, с той минуты, как она покрывает его позором. Оскорбительные слова французского короля на ее счет… я прошу прощения у вашего величества, предмет так щекотлив…
– Говорите, говорите!
– Оскорбительные слова и поступки короля Генриха Третьего на ее счет известны всем – молва о них разнеслась повсюду.
Генрих сделал знак несогласия.
– Да, – продолжал испанец, – нас уведомили. Итак, я повторяю, государь: французский король отвергает вашу супругу как свою сестру тем, что старается ее обесчестить, приказав публично остановить ее носилки и заставив капитана своей гвардии ее обыскивать.
– Но, господин посланник, к чему вы все это говорите?
– Следовательно, вашему величеству очень легко отвергнуть как жену ту, которую брат отвергает как сестру.
Генрих бросил взгляд на дверцы шкафа, за которыми Шико, с блуждающими глазами, ждал продолжения столь витиеватого начала.
– После развода с ней, – продолжал посол, – союз между королем Наварры и Испании…
Генрих поклонился.
– …Этот союз будет заключен так: король испанский отдает инфанту, свою дочь, за короля наваррского, а сам женится на Екатерине Наваррской, сестре вашего величества.
Беарнец вздрогнул всем телом от гордости, Шико – от страха. Первый увидел на горизонте свое счастье, лучистое, как солнце, другой – падение и смерть скипетра и счастья Валуа. Испанец, бесстрастный и холодный, видел только повеление своего короля. С минуту продолжалось молчание; потом король наваррский откликнулся:
– Предложение, господин посол, великолепно и делает мне очень много чести.
– Его величество король испанский, – поспешил гордый посол, надеясь воспользоваться этим энтузиазмом, – предлагает вашему величеству только одно условие.
– А, условие! Это справедливо. Посмотрим, каково ваше условие.
– Помогая вашему величеству против принцев лотарингских, то есть открывая вашему величеству дорогу к трону, мой повелитель желает облегчить для себя, посредством союза с вами, возможность удержать Фландрию, которую в настоящее время старается всеми силами завоевать герцог Анжуйский. Ваше величество, вы, конечно, хорошо понимаете то предпочтение, которое оказывает вам король испанский перед принцами лотарингскими, – хотя Гизы, его естественные союзники, как принцы католические, и без того стараются вредить герцогу Анжуйскому во Фландрии. Итак, вот условие – оно одно, справедливое и легкое: его величество король Испании породнится с вами двойным браком и поможет вам… – посол с минуту подыскивал слово, – наследовать королю Франции. Вы же утвердите за ним Фландрию. Теперь, зная мудрость вашего величества, я могу смотреть на свое посольство как на счастливо завершенное.
Молчание, более продолжительное, чем первое, последовало за этими словами, – для того, конечно, чтобы придать всю силу ответу, которого ангел-истребитель ждал, чтобы поразить огненным мечом Испанию и Францию.
Генрих Наваррский прошелся по кабинету.
– Итак, государь, – произнес он наконец, – это ответ короля Испании на мои предложения?
– Да, государь.
– И ничего больше?
– Ничего.
– Тогда, – заявил Генрих, – я отвергаю предложение его величества короля Испании!
– Вы отвергаете руку инфанты!.. – воскликнул испанец, вздрогнув, как от неожиданной раны.
– Честь велика, – Генрих поднял голову, – но я не могу считать ее выше чести быть мужем дочери короля Франции.
– Да, но этот брак приближает вас к могиле, государь, тогда как второй – к трону.
– Дорогое, несравнимое счастье обещаете мне вы, сударь. Но я никогда не куплю его кровью и честью моих будущих подданных. Как! Я подниму руку на короля Франции, на брата моей жены, для испанца, для чужеземца? Как! Я остановлю знамя Франции на пути побед, чтобы башни Кастилии и львы Леона вцепились железными когтями в землю, купленную кровью сынов Франции – моих братьев? Как! Я стану разжигать брань и междоусобие между моими родственниками, законными французскими принцами, – и введу иноземца в отечество? Выслушайте хорошенько: я просил у моего соседа, короля Испании, помощи против Гизов, которые жаждут моего наследия и не злоумышляют ни против герцога Анжуйского, моего родственника, ни против Генриха Третьего, моего друга, ни против моей жены, сестры моего короля. Вы поможете Гизам, говорите вы, вы обещаете им опору? Что ж! Я подниму на них и на вас всех протестантов Германии и Франции. Король Испании хочет удержать ускользающую Фландрию – пусть последует примеру своего отца, Карла Пятого: пусть просит у короля Франции свободного пропуска через французские владения, чтобы объявить себя первым фландрским гражданином, и Генрих Третий, я уверен, даст пропуск не хуже Франциска Первого. Я хочу трона Франции, по словам его католического величества. Это возможно, но я не имею нужды в его помощи для завоевания этого трона, – я возьму его сам, если он не будет занят и несмотря на все величества в мире. Итак, прощайте, милостивый государь. Скажите брату моему Филиппу, что я очень признателен ему за предложение. Но он меня смертельно обидел, если, делая предложение, считал, что я способен на него согласиться. Прощайте, милостивый государь.
Посол стоял в изумлении; он пробормотал только:
– Остерегитесь, государь! Доброе согласие между соседями иногда может рухнуть от одного дурного слова.
– Господин посол, – отвечал Генрих, – знайте, что быть королем Наварры и не быть вовсе королем для меня одно и то же. Моя корона так легка, что я не замечу даже, если она упадет с моей головы. Я, впрочем, постараюсь ее удержать, можете быть спокойны на этот счет. Прощайте еще раз, милостивый государь, – скажите королю, вашему повелителю, что мои честолюбивые мечты больше тех, о которых он мне говорил. Прощайте.
И Беарнец вновь, не показывая своего истинного лица, но приняв вид человека, за какого его считали, дал пройти героическому пылу и, любезно улыбаясь, проводил испанского посла до дверей своего кабинета.
L
Нищие короля Наваррского
Шико был так поражен, что и не подумал выйти из шкафа к Генриху, когда тот остался один. Беарнец сам отворил дверцы и ударил его по плечу.
– Ну, мэтр Шико, как я выпутался?
– Удивительно, государь! – Шико еще не совсем опомнился. – Но, право, хоть вы и говорите, что редко принимаете послов, зато принимаете как следует.
– Однако это по милости брата моего Генриха приезжают ко мне такие послы.
– Как это, государь?
– А так! Если бы он не преследовал беспрестанно свою сестру, то и другие не думали бы об этом. Не знай король Испании о публичном оскорблении, нанесенном королеве наваррской в ее собственных носилках капитаном Генриховой гвардии, – думаешь, осмелился бы он сделать мне подобное предложение?
– Я с радостью вижу, государь: все эти попытки останутся бесполезными и ничто не нарушит между вами и королевой доброго согласия.
– Э, мой друг, выгода нашей ссоры очень ясна…
– Признаюсь, государь, я далеко не столь проницателен, как вы думаете.
– Конечно, все желание брата моего Генриха состоит в том, чтобы я развелся с женой.
– Но зачем? Прошу вас, объясните это мне, государь. Черт возьми! Не думал я попасть в школу к такому учителю.
– Ты знаешь, что мне забыли выплатить приданое моей жены, любезный Шико?
– Нет, не знал, государь, только предполагал.
– И что это приданое заключается в трехстах тысячах золотых экю?
– Хорош кусочек!
– И нескольких городах, среди которых – Кагор.
– Славный городок!
– Я же требовал не триста тысяч экю, – как я ни беден, но не считаю себя беднее французского короля, – а Кагор.
– А, вы требовали Кагор, государь? На вашем месте я сделал бы то же самое.
– И вот потому, – продолжал Беарнец со своей тонкой улыбкой, – вот потому-то… Понимаешь теперь?
– Нет, черт меня побери!
– Вот потому-то и хотят поссорить меня с женой, чтобы я развелся с ней. Понимаешь, нет жены – нет и приданого, следовательно, нет трехсот тысяч золотых экю, нет городов и, главное, нет Кагора. Новый способ нарушить свое слово, а брат мой Валуа – большой искусник на подобные штуки.
– Так вам, государь, очень хочется иметь эту крепость?
– Без всякого сомнения, потому что, в конце концов, что такое мое Беарнское королевство? Бедное княжество, обрезанное жадностью моего шурина и королевы-матери до такой степени, что титул короля, связанный с ним, – смешной титул.
– Да, тогда как, присоединив к этому княжеству Кагор…
– Кагор был бы моей защитой, порукой безопасности исповедующих мою религию.
– Ну, государь, придется по Кагору носить траур, потому что, поссоритесь вы или нет с королевой Маргаритой, король Франции не отдаст вам его никогда, если вы сами его не возьмете…
– О, – воскликнул Генрих, – я бы взял его, если бы он не был так укреплен, а я не боялся бы так войны!
– Кагор неприступен, государь, – повторил Шико.
Генрих водрузил на своем лице маску непроницаемой наивности.
– О, неприступен, неприступен! Если б еще у меня была армия… которой, впрочем, нет.
– Выслушайте, государь! – попросил Шико. – Мы здесь не для того, чтобы говорить друг другу нежности. Между гасконцами, вы знаете, принята откровенность. Чтобы взять Кагор, комендант которого де Везен, надо быть Ганнибалом или Цезарем, а ваше величество…
– Ну, что мое величество?.. – прервал Генрих со своей насмешливой улыбкой.
– Ваше величество, вы сами сказали, что вы не любите воевать.
Генрих вздрогнул, искра пламени сверкнула в его задумчивых глазах. Но, подавив тотчас этот невольный порыв и поглаживая загорелой рукой черную жесткую бороду, он согласился:
– Действительно, я никогда не вынимал шпаги. Никогда и не выну – я соломенный король и человек мирный. Однако, Шико, я люблю упражняться и разговаривать о воинских делах – это уже в крови: святой Людовик, мой предок, имел это счастье. Он, воспитанный в благочестии и кротости, делался при случае отличным метателем копья, превосходно дрался на шпагах. Поговорим, если хочешь, Шико, о господине де Везене, об этом Ганнибале, Цезаре.
– Простите меня, государь, если я не только оскорбил вас, но и встревожил. Я сказал о де Везене, чтобы потушить последнюю искру пламени, которую юность и незнание дел могли зажечь в вашем сердце. Кагор защищен и охраняем так потому, что он – ключ от всего юга.
– Увы, – Генрих вздохнул еще горше, – это мне слишком хорошо известно!
– Это, – продолжал Шико, – богатая земля, обеспечивающая безопасность населения. Иметь Кагор – значит иметь житницы, всякие запасы, деньги, дома и связи. Владеть Кагором – значит иметь все это на своей стороне. Не владеть Кагором – значит иметь все это против себя.
– О! Помилуй бог! – пробормотал король Наваррский. – Поэтому мне так хочется владеть Кагором, поэтому я и просил покойную матушку сделать его условием sine gua non – вот я и заговорил, кажется, по-латыни. Кагор – приданое моей жены. Мне его обещали и должны отдать.
– Государь, быть должным – и платить…
– Ты прав: два дела разных, мой друг. Так что, по твоему мнению, мне его не отдадут?
– Я опасаюсь этого.
– Черт возьми!
– И если говорить откровенно…
– Ну, Шико!
– Они будут правы, государь.
– «Будут правы»! Почему же?
– Потому, что вы не сумели заставить их заплатить приданое прежде.
– Несчастный! – Генрих улыбнулся с горечью. – Ты забыл о набате колокольни Сен-Жермен л’Оксерруа! Мне кажется, что жених, которого хотят зарезать в ночь его свадьбы, больше будет думать о своей жизни, чем о приданом жены.
– Так, – произнес Шико. – Но после?
– После?
– Да, после мы имели мир, кажется. Ну и надо было пользоваться этим миром. Надо было вместо любовных интриг вести политические. Не так занимательно, я знаю, но более полезно. Я говорю это, государь, право, столько же для вас, сколько для моего короля. Если бы Генрих Французский имел в Генрихе Наваррском верного союзника, то, предположив, что католики и протестанты соединились одним политическим интересом, оставив борьбу за интересы религиозные на будущее время, – католики и протестанты, то есть два Генриха, заставили бы трепетать весь род человеческий.
– Ох, – проговорил Генрих смиренно, – не желаю я заставлять трепетать никого, лишь бы не трепетать самому… Но довольно, Шико, перестанем говорить о предметах, которые тревожат мой дух. Я не владею Кагором. Ну, обойдусь и без него.
– Это ужасно.
– Как же быть? Ты ведь сам говоришь, что Генрих никогда не отдаст мне этого города.
– Я думаю так, государь; я уверен по трем причинам.
– Назови мне их, Шико.
– Охотно. Первая – Кагор город очень доходный. Вот почему король Франции скорее оставит его при себе, чем отдаст другому.
– Это не совсем честно. Вторая причина, сын мой?
– Вторая – Екатерина…
– Так добрая матушка все еще вмешивается в политику? – прервал Генрих.
– Постоянно. Екатерина захочет видеть свою дочь скорее в Париже, чем в Нераке. Лучше при себе, чем возле вас.