– Не стоит нам упрямиться, – сказала маленькая Мари. – Сойдем, Жермен, дайте мне Пьера, я отлично его донесу, и я лучше услежу за тем, чтобы плащ не развернулся. Вы поведете кобылу под уздцы, и мы, может, лучше все разглядим, когда пойдем пешком.
Однако эта мера уберегла их разве что от падения с лошади, так как туман наползал и наползал и, казалось, совсем прилип к влажной земле. Идти было тяжело, и вскоре они до того выбились из сил, что, найдя наконец сухое место под большими дубами, вынуждены были остановиться. С маленькой Мари пот лил ручьями, но она ни на что не жаловалась и выглядела спокойной. Занятая одним только Пьером, она села на песок и посадила его себе на колени, а меж тем Жермен, привязав Сивку поводьями к суку, принялся обследовать окрестности.
Но Сивка, которой все уже до крайности надоело, рванулась, распутала поводья, порвала подпругу и, вырвавшись на свободу, несколько раз отчаянно брыкнула и скрылась в зарослях, показав тем самым, что знает, куда идти.
– Да, – сказал Жермен, тщетно пытавшийся ее догнать, – теперь мы пешие, и найди мы даже верную дорогу, нам это ни к чему: ведь реку-то пришлось бы переходить вброд, а воды на дорогах столько, что не иначе как весь луг затопило. А никакого другого пути мы не знаем. Выходит, надо ждать, пока рассеется туман, это будет через час или два. Как только просветлеет, выйдем на опушку леса, будем искать жилье, какое уж там попадется; ну а покамест никуда нам нельзя уходить отсюда; вон ров, озерцо, уж и не знаю, что еще; а сзади нас тоже неведомо что, я ведь даже не могу понять, с какой стороны мы сюда зашли.
VIII
Под большими дубами
– Ну что же, наберемся терпения, Жермен, – сказала маленькая Мари. – Не так уж нам плохо тут, на пригорке. У этих больших дубов такая густая листва, что дождь нас не замочит, и мы можем даже костер разжечь, старые пни-то трухлявые и совсем сухие – сразу вспыхнут. Огонь у вас есть, Жермен? Вы ведь только что трубку курили.
– Был, да сплыл! Огниво у меня в мешке лежало вместе с дичью, той, что я невесте вез, все было к седлу привязано; да вот проклятая кобыла все унесла, даже плащ мой – и тот, теперь непременно его потеряет или о сучья раздерет.
– Нет, Жермен, седло, плащ, мешок – все тут, на земле, у ваших ног. Сивка порвала подпругу и, когда убегала, все раскидала.
– Оно и впрямь так! – обрадовался Жермен. – И коли мы тут малость пошарим да валежника соберем, мы и обсушимся и согреемся.
– Совсем это нетрудно, – сказала маленькая Мари, – он тут всюду под ногами хрустит, только дайте мне сначала седло.
– На что оно тебе?
– Постель хочу малышу приготовить. Нет, не так, переверните. Ну вот, теперь он никуда не скатится, а оно еще теплое, после лошади-то. Там вон камни, подложите-ка их с обеих сторон.
– Не вижу я тут никаких камней! Кошачьи у тебя глаза!
– Ничего, все на месте, Жермен! Давайте-ка сюда ваш плащ, я ему ножки в него заверну, а своим его укрою. Глядите, ему тут, право же, не хуже, чем дома, в кроватке. Пощупайте, какой он теплый!
– И вправду теплый! Умеешь же ты за детьми ухаживать, Мари!
– Это дело нетрудное. Поищите-ка в мешке огниво, а я натаскаю сухостоя для костра.
– Не будет это дерево ни за что гореть, отсырело.
– Во всем-то вы сомневаетесь, Жермен! Забыли вы, что ли, как пастухом были и на поле в проливной дождь костры разводили?
– Да каждый мальчишка, что стада пасет, это умеет, а я вот едва ходить научился, как быков погонять пришлось.
– Вот потому-то у вас в руках силы много, а ловкости нет. Ну вот, костер я разложила, поглядите теперь, будет он гореть или нет! Дайте-ка мне огня да немножко сухого папоротника. Вот теперь раздувайте; грудь-то у вас крепкая, вы же ведь не чахоточный.
– Да не знаю уж, – сказал Жермен и принялся раздувать огонь не хуже, чем из кузнечного меха.
Через несколько мгновений пламя вспыхнуло, озарило все красным светом, а вслед за тем синими языками поднялось под сенью дубов, борясь с туманом и понемногу осушая воздух футов на десять в окружности.
– Сяду-ка я около малыша, чтобы искры на него не упали, – сказала девушка. – А вы, Жермен, подбрасывайте дров да костер шевелите! Ручаюсь вам, никакая простуда к нам не пристанет.
– Право же, ты девочка смышленая, – сказал Жермен, – и костер разжигать умеешь, точно колдунья, что по ночам бродят. С тобой я приободрился; а то, знаешь, я ведь по колено в воде шел, промок весь и вижу, ничего не остается, как утра ждать. Вот я и приуныл.
– А когда человек приуныл, он ничего и придумать не может, – ответила маленькая Мари.
– Ну, а ты разве никогда не унываешь?
– Нет, никогда. Чего ради мне унывать?
– Оно, конечно, не для чего, но как с этим совладать, когда у тебя горе? Господь знает, что и ты хватила горя немало, бедняжка: не всегда ведь ты жила счастливо!
– Это верно, нелегко нам пришлось, матушке бедной да мне, много у нас было огорчений, только мы никогда не падали духом.
– Я тоже никогда не падал духом, как бы ни тяжка была работа, а вот нищета бы меня извела; я-то ведь жил и нужды не знал! Жена мне богатая досталась, да и сам я нынче не беден и не обеднею, пока на мызе работать буду, а уходить я с нее не собираюсь. Но у каждого, видно, свое горе! У меня вот тоже.
– Знаю, вы все по жене тужите, жалею я ее очень!
– Правда?
– Ах, сколько я по ней плакала, Жермен! Такая хорошая была! Ну ладно, не будем больше об этом, не то я опять разревусь, сегодня что-то все самое горькое вспоминается.
– А ведь она действительно очень тебя любила, маленькая Мари! Очень она вас обеих с матерью уважала. Что с тобой? Ты плачешь? Послушай, Мари, не приведи бог, я еще плакать начну.
– А вы уже плачете, Жермен! Вы сами плачете! Да разве это так уж стыдно, когда муж плачет по жене? Не стесняйтесь, прошу вас! Мне ведь это, как и вам, что нож острый!
– У тебя доброе сердце, Мари, и мне хорошо, когда я плачу с тобой вместе. Ноги-то к огню протяни; юбка у тебя совсем мокрая, бедняжка! Погоди, давай-ка поменяемся местами: я побуду с малышом, а ты пока погрейся получше.
– Мне тепло, – сказала Мари, – а коли вы хотите сесть, то подложите под себя край плаща, право же, мне хорошо так.
– Здесь и в самом деле неплохо, – сказал Жермен, подсаживаясь совсем близко к ней. – Только я вот малость проголодался. Сейчас девять часов вечера, а по этим мерзким дорогам так было тяжело идти, что я совсем вымотался. А разве ты не проголодалась, Мари?
– Я? Нисколько. Я ведь не привыкла, как вы, четыре раза в день есть, и мне так часто приходилось ложиться без ужина, что одним разом больше ничего для меня не составляет.
– Так ты, оказывается, удобная жена, на тебя много тратиться не придется, – улыбнувшись, сказал Жермен.
– Никакая я не жена, – простодушно ответила Мари, не замечая, какое направление принимают мысли Жермена. – Видно, вам пригрезилось что?
– Да, наверно, пригрезилось, – ответил Жермен, – это все от голода!
– И охочи же вы до еды! – вскричала она, сама немножко развеселившись. – Ну да ладно, раз уж вы никак не можете пять-шесть часов голодный пробыть, так что, у вас в мешке дичи, что ли, нет или огня нет, чтобы ее поджарить?
– Неплохая мысль, черт возьми! А как же подарок будущему тестю?
– Так у вас же шесть куропаток да заяц в придачу! Сами досыта наедитесь, да еще и останется!
– Да, но как же здесь жарить – ни вертела, ни жаровни, все в уголь обратится!
– Вовсе нет, – сказала маленькая Мари, – берусь вам испечь птицу в золе, и так, что нисколько она дымом не будет пахнуть. Вы что, никогда разве жаворонков не ловили в поле и не жарили их между камнями? Ах, верно, совсем забыла, вы же пастухом не работали! Давайте-ка ощиплите эту куропатку! Да не рвите так сильно, вы так всю кожу ей раздерете!
– Ты могла бы ощипать другую, чтобы показать мне, как это надо делать.
– Так вы, значит, хотите съесть две? Ну и обжора… Ну вот я их и ощипала, сейчас буду поджаривать.
– Из тебя бы вышла отличная маркитантка, маленькая Мари, по, к сожалению, у тебя нет походной кухни, и мне придется пить воду прямо из болота.
– А вы бы не прочь винца выпить, не правда ли? Может, вы и от кофейку бы не отказались? Будто вы на ярмарке, под навесом! Позовите же трактирщика: подайте настойки искусному пахарю из Белера!
– Ах, злючка, ты еще потешаешься надо мной? Ты же ведь все равно не стала бы пить вино, хоть бы оно и нашлось?
– Я? Я вот сегодня вечером с вами у тетушки Ребек выпила, второй раз за всю жизнь; но если вы будете себя хорошо вести, могу вам дать бутылку, почти полную, да еще какого вина!
– Как же это, Мари! Ты что, в самом деле колдунья?
– А не вы ли сами разве такую глупость сотворили, у тетушки Ребек две бутылки вина спросили? Одну вы с вашим малышом выпили, а из той, что вы мне поставили, я разве что несколько капель глотнула, а заплатили-то вы за обе и глазом не моргнули.
– Ну и что же?
– А вот что: ту, что не допили мы, я спрятала в корзину – подумала, может, дорогой вам или малышу пить захочется; вот она.
– Ты самая предусмотрительная девушка из всех, каких я на своем веку видел. Подумать только, когда мы выходили из трактира, она, бедная, плакала! И это не помешало ей подумать о других больше, чем о себе. Маленькая Мари, не дурак будет тот, кто на тебе женится.
– Думать надо, дурака-то я бы не полюбила. Ешьте же ваших куропаток, они совсем готовы, а уж наместо хлеба, ничего не поделать, будут каштаны.
– Где же это, черт возьми, ты еще и каштанов достала?
– Нашли чему удивляться! Всю дорогу я их рвала и набрала полные карманы.
– И они уже печеные?
– Хороша бы я была, коли сразу бы их в огонь не положила? В поле всегда так делают.
– Ну ладно, маленькая Мари, теперь мы с тобой поужинаем вместе! Хочу выпить за твое здоровье и пожелать тебе хорошего мужа… Такого, какого тебе самой захочется. А ну-ка скажи, какого?
– Не знаю уж, что и сказать, Жермен, я ведь совсем об этом не думала.
– Как, совсем не думала? Никогда? – удивился Жермен, начавший уже есть с присущим пахарю аппетитом, но отрезая, однако, кусочки получше для своей спутницы, которая продолжала упрямо от всего отказываться, довольствуясь только несколькими каштанами.
– Скажи мне, маленькая Мари, – спросил он, видя, что она и не собирается ему отвечать, – выходит, ты никогда еще не думала о том, чтобы выйти замуж? А ведь время-то уж подошло!
– Может, оно и так, – ответила она, – но я слишком бедна. Надо накопить не меньше сотни экю на приданое, а для этого я должна проработать лет пять-шесть.
– Бедная девочка! Хотел бы я, чтобы дед Морис дал мне сотню экю, я бы сделал тебе подарок.
– Большое вам спасибо, Жермен. Только что бы про меня тогда стали говорить?
– А что бы кто мог сказать? Все знают, что я уже в годах и не могу на тебе жениться. Поэтому никто не подумает, что я… что ты…
– Послушайте, Жермен, мальчик-то проснулся, – сказала маленькая Мари.
IX
Вечерняя молитва
Пьер привстал и задумчиво стал оглядывать все вокруг.
– Ничего, это он всегда так, когда слышит, что люди едят! – сказал Жермен. – Вообще-то его из пушки не разбудишь; но стоит ему услыхать, что кто-то жует, он тут же открывает глаза.
– В его годы вы, верно, тоже были таким, – сказала маленькая Мари, лукаво улыбаясь. – Ну что, милый мой, ты ищешь полог своей кроватки? Сегодня он из листьев, детка моя; но отец твой как-никак ужинает. Хочешь с ним поесть? Я ведь твою долю не трогала. Все ждала, когда ты ее спросишь!
– Мари, изволь есть! – вскричал Жермен. – Не то я больше ни к чему не притронусь. Обжора я, мне бы только брюхо набить, а ты вот последнее отдаешь. Не дело это, меня совесть зазрит. Мне вот теперь и кусок в горло не лезет; не хочу я, чтобы и сын мой ужинал, коли ты не станешь ужинать с нами.
– Оставьте нас в покое, – ответила маленькая Мари, – аппетит наш вовсе и не думает вам подчиняться. Я вот свой сегодня на замок заперла, а ключа-то у вас и нет, а у вашего Пьера на лице написано, как он изголодался, точно волчонок какой. Взгляните только, как он за дело взялся! О, из этого парня толк выйдет!
В самом деле, мальчуган скоро доказал, что он сын своего отца; не успел он еще окончательно проснуться и толком не понимая, ни где он, ни как сюда попал, он принялся уплетать за обе щеки. Потом голод немного улегся, и он пришел в возбужденное состояние, как то бывает с детьми, когда нарушаются их привычки, и вдруг обнаружил больше ума, любопытства и рассудительности, чем в обычных условиях. Ему объяснили, где он находится, и когда он узнал, что вокруг лес, он немножко испугался.
– А злые звери в этом лесу есть? – спросил он отца.
– Нет, – ответил Жермен, – никаких зверей здесь нет. Тебе нечего бояться.
– Выходит, ты мне все наврал, когда сказал, что коли я поеду с тобой в густой лес, там меня утащат волки?
– Видите, как мы умеем рассуждать? – сказал Жермен, не зная, что и ответить.
– Он прав, – сказала маленькая Мари, – вы же ему это сами сказали; у него хорошая память, он все помнит. Ну так знай, милый Пьер, что отец твой никогда не лжет. Мы проезжали большим лесом в то время, как ты спал, а теперь мы в маленьком лесу, и никаких злых зверей тут нет.
– А что, маленький лес далеко от большого?
– Довольно далеко; к тому же волки не выходят из большого леса. И знай, кабы какие-нибудь волки и забрели сюда, твой отец их бы тут же убил.
– И ты тоже, маленькая Мари?
– И мы тоже, ты бы ведь нам помог, Пьер, не правда ли? Ты не боишься? Ты бы им показал!
– Да, да, – сказал мальчуган гордо и набираясь храбрости, – мы бы их убили!
– Ты лучше всех умеешь с детьми говорить и вразумить их можешь! Оно и неудивительно: давно ли еще ты сама была ребенком, ты помнишь все, чему тебя мать учила. По мне, так чем человек моложе, тем он лучше понимает детей. Я очень боюсь, что женщине, которой уже за тридцать и которая до сих пор не знает, что такое быть матерью, трудно будет научиться болтать с малышами и их уговаривать.
– Но почему бы и нет, Жермен? Невдомек мне, чего это вы такого дурного мнения об этой женщине. Ну, да оно еще переменится!
– К черту ее! – сказал Жермен. – Я хотел бы, чтобы все переменилось так, чтобы я не должен был больше о ней думать. На что мне нужна жена, которой я совсем не знаю?
– Папа, – сказал малыш, – что же это ты сегодня все говоришь о своей жене, она же ведь умерла?..
– Подумать только, ты, значит, не забыл свою бедную маму?
– Нет, я же видел, как ее положили в красивый такой белый деревянный ящик, а бабушка подвела меня и велела с ней попрощаться!.. А она была совсем белая и холодная, и каждый вечер тетя заставляет меня молиться боженьке, чтобы он ее согрел у себя на небе. Как по-твоему, она сейчас там?
– Надеюсь, что да, милый. Только надо все время о ней молиться, мама твоя тогда увидит, что ты ее любишь.
– Сейчас я прочту молитву, – ответил мальчик, – сегодня я совсем про нее позабыл. Только я не могу ее один читать; всегда что-нибудь да спутаешь. Пусть маленькая Мари мне поможет.
– Хорошо, милый, сейчас я тебе помогу, – сказала девушка. – Иди-ка ты сюда и стань на колени.
Мальчик стал на колени на подол юбки, который ему подстелила Мари, сложил ручонки и принялся читать молитву, сперва очень решительно, потому что твердо знал наизусть начало, а потом – медленнее и неувереннее и наконец принялся слово в слово повторять то, что ему шептала маленькая Мари, пока не дошел до места, которое всякий раз бывало для него камнем преткновения; стоило ему дойти до него, как он непременно засыпал. И теперь напряжение внимания и монотонность, с которой он бормотал слова молитвы, произвели свое обычное действие; с большим усилием произнес он последние слоги, и то заставив перед этим три раза их повторить; голова его отяжелела и склонилась на плечо Мари, руки разъединились и, ослабев, упали на колени. При свете костра Жермен посмотрел на своего ангелочка, заснувшего на груди у девушки, которая, обняв его и согревая своим чистым дыханием его белокурые волосы, погрузилась в благоговейное раздумье и мысленно молилась о спасении души покойной Катрин.