Под утро, когда Рэми казалось, что он больше не выдержит, мальчика и дежуривших с ним наконец-то отпустили. Несмотря на усталость, его вместе с остальными мужчинами заставили раздеться догола и от души пропарили в жарко натопленной бане. Рэми не помнил, как переоделся в свежевыстиранную одежду и дополз до каморки Брэна. Не помнил, как упал на узкое жесткое ложе и провалился в спасительную густую темноту.
К концу третьего дня он умирал от усталости. Сил сочувствовать больным уже не было, он мог лишь бездумно делать то, что от него требовалось: вытереть рвоту с пола, принести старику поесть, напоить слабую, как котенок, девчушку новой порцией отвара, помочь Мие придержать рвущегося в лихорадке мужчину... Сразу же оглянуться на тихий зов:
— Воды! — и, забыв об усталости, встать рывком.
Перед глазами плыло, колени отказались держать. Рэми покачнулся и упал бы, если бы кто-то не подхватил бы за плечи и не прижал к пахнущему морозной свежестью плащу.
Плащ был дорогой. Отороченный мехом, тяжелый, с серебром вышивки на иссиня-черной ткани. Поняв, что натолкнулся на высокорожденного, Рэми поспешно шагнул назад и упал на колени, сложив на груди крест накрест руки, и выдохнул едва слышно:
— Мой архан.
— Ради богов, во что ты превратил мой замок, Сеен?
«Мой замок»? Рэми опустил взгляд еще ниже, не осмеливаясь вздохнуть лишний раз. Брэн и Влассий предупреждали, что хозяин замка, Эдлай, крут нравом, что лучше его лишний раз не гневить, иначе день закончишь на конюшне под розгами. А архан гневался. Рэми это чувствовал всем телом и напрягся, как тетива под пальцами выследившего добычу лучника.
— Откуда эти люди? — продолжал задавать вопросы Эдлай. — Не думал, что на моих землях угнездился мор.
— А он и не угнездился... — мягко ответил второй архан. — Больных людей всегда хватает... мы просто собрали их в одном месте.
— Зачем?
— Ты заверял, что готов сделать все, чтобы помочь повелителю. Просто верь мне.
Приехавший с Эдлаем архан опустился перед Рэми на корточки, зажав его подбородок между большим и указательным пальцем. Повинуясь, Рэми поднял голову и осмелился посмотреть приезжему в лицо. Лицо оказалось приятным, глаза серыми, улыбчивыми и внимательными. Архан провел ладонью по волосам Рэми, подергал зачем-то ворот туники, так, что он ощутимо врезался в шею, и довольно сказал:
— Мальчика еще сегодня купали, одежда чистая, свежестиранная. Повязка тщательно смочена в отваре орлении, даже меня от этого смрада воротит… Вижу, они четко исполняли инструкции. Это радует. Если кто-то из больных оказался заразным, мор все равно не тронет твоего замка, Эдлай.
— Лучше бы у тебя получилось, Сеен. Не переношу запаха погребальных костров.
Сидевший рядом на корточках архан, казалось, не слышал. Рэми всей кожей чувствовал, что Эдлай злится все больше, а сероглазый гнева хозяина будто и не замечал. Он так же внимательно рассматривал Рэми и от взгляда его было почему-то тревожно:
— Какие необычные глаза у этого рожанина… Колдовские.
— Меня не волнуют глаза рожанина, — оборвал его Эдлай. — Почему именно мой замок?
Тонкие пальцы Сеена отпустили подбородок, и Рэми вспомнил, что ему надо дышать. Архан медленно поднялся, стряхнул с серого плаща прилипшую сосновую иголку и так же спокойно, тихо ответил:
— Завтра первое полнолуние со дня смерти Эррэмиэля…
Показалось или кто-то рядом дернулся? Рэми осмелился поднять взгляд и успел заметить, как ладонь Эдлая легла на плечо худого, бледного мальчика со светлыми, почти белыми волосами. Голубые, поддернутые туманом глаза арханчонка были густо обведены черной краской, тонкая линия ритуального рисунка шла вниз от уголков глаз, разветвляясь на щеке куриной лапой. Перевернутая руна Альгиз, откуда-то вспомнил Рэми, передернувшись. Руна смерти. Черные одежды, черная лента, удерживающая прямые, до плеч волосы, стянутые в тугой хвост, никаких украшений, потухший, бессмысленный взгляд. Знак скорби, глубокой и болезненной, от которой Рэми почему-то замутило.
— Завтра ночью мы проведем в этом замке ритуал забвения, — продолжил Сеен, и глаза мальчика-архана, который был всего на несколько зим старше Рэми, опасно сузились.
— Не дождешься! — зло прошипел он. — Я отказываюсь, слышишь, я отказываюсь забывать брата!
— Мертвых надо отпускать, — неожиданного мягко ответил Эдлай. — И помни о нашем договоре, мальчик.
— Церемония забвения не входила в наш договор! Ты не можешь, ты не имеешь права меня заставить!
— Я твой опекун, Арман. Я имею право на очень многое.
— Плевать я хотел! — гордо вскинул подбородок мальчик и направился к двери. Эдлай было дернулся следом, но Сеен его придержал:
— Оставь… Пусть подумает в одиночестве, успокоится. У нас много работы, Эдлай. Ты должен подготовить замок к прибытию гостей.
— Гостей?
— Думаю, Арман не пропустит церемонию забвения… как и…
Рэми показалось, что Эдлай на миг побледнел. Потом сжал зубы, окинул зал тяжелым взглядом и сказал:
— Я надеюсь, ты хорошо понимаешь, что делаешь.
— Очень хорошо понимаю, — улыбнулся Сеен и, повернувшись к Рэми, холодно добавил:
— Почему ты все еще здесь? Ступай. Сдается мне, тебе есть чем заняться.
Рэми медленно поднялся с колен, игнорируя боль в затекших ногах, и бросился к стоявшей в углу бадье с водой. Церемония забвения… наверное, это очень красиво. Посмотреть хотя бы одним глазком…
И… Рэми набрал в черпак теплой воды и перелил ее в глиняную чашу… Хорошо, если бы Арман все же явился на ту церемонию. Может тогда глубокая скорбь в его глазах станет хоть немного меньше. Хотя Рэми какое дело до арханчонка? Арханы такие пугающие. Сеен тоже, сначала добрый и ласковый, а уже через миг холодный, как вода под ледяной коркой. Вот рожане да... близкие и понятные. Нет, прав Брэн, надо подальше держаться от арханов.
Проклятая повязка... орления... как сложно дышать...
Маг. 5. Арман. Ярость
То что нас не убивает — делает сильнее.
Фридрих Ницше
Боль не уходила. Свернулась где-то внутри темным комочком, жрала душу и ждала ночи. И ночью начинались кошмары. Арман ворочался на кровати и боялся закрыть глаза: там, за пеленой сна, звал тихий плач. И Арман бежал, бежал к брату, падал, разбивал колени и вновь бежал, а плач становился все дальше, а темнота все гуще, а отчаяние все сильнее.
Арман просыпался в поту, вскакивал с кровати и забивался в угол, обнимая колени руками.
— Не зови меня, не зови! — шептал он. — Или Лиин уйдет вслед за нами.
Лиин, маленький мальчик, чем-то так похожий на Рэми. Невинные глаза, которые смотрели прямо в душу, слишком умные для шестилетнего мальчика-рожанина. И то же молчаливое, всепрощающее понимание, что было во взгляде Эрра. Боги, за что все это? Этого слишком много!
— Ты напишешь мне, — прошептал Лиин, когда его забирали, и вцепился в тунику Армана так крепко, что и расцепить-то было никак. Откуда силы взялись-то?
— Ты не прочитаешь, — одернул его Арман, сажая мальчишку перед дозорным на лошадь.
И ловя себя на мысли, что день сегодня такой морозный, хоть и погожий, не простудили бы мальчонку… И тут же одернул себя — не простудят. Эдлай обещал, а обещаниям опекуна Арман почему-то верил.
— Я выучу заклинание, — тихо прошептал Лиин. — Я пойму. Я напишу ответ. Обещай, что напишешь! Обещай!
— Тратишь силы на такую ерунду, — ответил Арман, но, когда Лиин посмотрел на него с мольбой, близкой к отчаянию, обещал.
И Эдлай, посмотрев внимательно на воспитанника, вдруг добавил:
— Я прослежу, чтобы он исполнил обещание.
Почему? Боги, не слишком ли он многого делает для какого-то рожанина? Не слишком ли многим жертвует?
Арман обхватил голову руками и тихо застонал. Много, но иначе ведь нельзя. Если Лиин пойдет за ними, Эрр не простит! Даже за гранью не простит!
На второй день, не выдерживая бессонницы и мрачных мыслей, Арман сел за письмо. Но слова, миг назад мучившие и не находившие выхода, теперь куда-то пропали. И осталась лишь звенящая пустота. Как это вообще можно написать? Да и что писать-то?
Он скомкал очередной лист бумаги и бросил ее в жадный огонь. И не поднял даже взгляда, когда в комнату вошел Эдлай и подал протянул воспитаннику светящийся шарик энергии:
— Если не можешь написать письмо, возьми это.
— Они слишком дороги, — прошептал Арман. — Стоит ли?
— Твоя бледность стоит мне дороже, — ответил Эдлай. — На закате в столицу отправится наш посол. Думаю, он сможет передать посылку Лиину.
— А еще одному человеку? — тихо спросил Арман.
— Лесли?
Арман вздрогнул. Эдлай слишком проницателен. И слишком хорошо его знает.
Лесли. Острые шутки, вечно язвительная улыбка и странное ощущение, что кто-то рядом.
Арману сейчас так нужен друг… не обожающий Лиин, а кто-то кто Армана поймет и примет таким, каким он есть, перед кем не надо играть в замену брату. И не надо быть сильным и идеальным.
— Я привезу Лесли к тебе, — ответил Эдлай, и Арман вздрогнул, сомкнув пальцы на сгустке энергии. — Если ты этого хочешь. Ты точно этого хочешь?
И Арман радостно кивнул, сжав в ладони сгусток энергии и откинувшись на спинку кресла. Да, так легче. Хоть и дороже. И одиночество вдруг отступило, а маленький светящийся шарик на ладони вобрал все, что клубилось в душе: и щемящую тоску по брату, и страх, и бегающие в голове мысли. Арман знал, что Лиин поймет. Знал, что разделит эту тоску, и сразу дышать стало чуть легче.
Теперь и Лесли можно дождаться.
А потом за окном вечер кутался в снежную шаль. Потрескивали дрова в камине, гуляли по стенам изменчивые тени. Тоска не проходила, дышать все так же было тяжело, но Арман заставил себя стоять прямо. Навязчивое тепло заливало всю комнату: высокий, до потолка, шкаф, набитый книгами, тяжелый письменный стол с резными ножками и мраморной столешницей, статуэтку Ирении, богини мудрости, и плавные изгибы стульев, обитых бархатом.
Было душно, так душно, что хотелось подбежать к окну, распахнуть створки и вдыхать, вдыхать морозный воздух до сладостного опьянения, но Арман заставил себя остаться на месте.
Перед глазами расплывалось, и теперь Арман понимал, почему Эдлай запрещал ему писать Лесли. Все, что было до отъезда из столицы, оказалось навязчивым бредом, непереносимой глупостью. Льющийся из камина свет ластился к магическому зеркалу, за которым...
Арман вспыхнул от стыда, затылком чувствуя холодно-презрительный взгляд опекуна. За зеркалом была небольшая, убранная в золотые тона спальня, где тощая женщина уговаривала лучшего друга:
— Знаю, что ты его терпеть не можешь. Но Арман будущий глава северного рода.
Скажите, что все это неправда! Что Лесли сейчас улыбнется искренне, и скажет, что мать что-то попутала, что Арман его лучший друг. А разве можно про лучшего друга, про товарища по шалостям, про партнера на жестких тренингах "терпеть не можешь"? Они ели вместе, спали вместе, они все делали вместе, и в школе их называли неразлучными. Называли. Когда-то.
— Ма-а-а-ам! — протянул Лесли, опасно сощурившись. Как знаком Арману был этот взгляд. Так Лесли редко, но смотрел, когда был готов вытворить очередную гадость. — Я помню. Все помню. Дружить с главой крупного рода — это место при дворе, хорошая жена и вечный достаток. Но он же хороший больно, понимаешь? И с ним ни повеселиться нормально, ни пошутить…
Арман прикусил губу, отвернувшись от зеркала и подавив неожиданный приступ тошноты. Пошутить? Это выпустить из школьного террариума ядовитого паука и посмеяться, когда их одноклассника откачивали виссавийцы. Это дать толстому прислужке пинка под задницу, чтобы он полетел на каменный пол с подносом, заставленным дорогими пирожными. А вечером всенепременно сходить полюбоваться на порку. Потому что нерадивые слуги должны быть наказаны, а нерадивых учеников трогать не смей, пока они не трогают арханов или пока не попадаются. Лесли не попадался никогда.
Арман прощал другу все. "У каждого свои недостатки, — шутил Лесли в ответ на упреки Армана. — Прости, ничего не мог с собой поделать. Но ради тебя постараюсь".
И старался же. И на тренировках был лучшим напарником, и вечерами лучшим рассказчиком и лучшим слушателем. И потом они вместе сбегали из школы и можно было забыть и о доме, что Арману казался чужим, и об обожающем взгляде младшего брата, и о холодной матери. И о том, что Арману даже поговорить было дома не с кем. Не со слугами же? А вот Лесли всегда слушал. Отвечал задумчивой улыбкой, находил нужные слова и становилось легче. И потом они вместе гоняли по улицам верхом. Вместе и терпели порку, когда их наконец-то ловили и возвращали в школу. Вместе... так почему же теперь?
— Главное — не какой он, а кто он, — увещевала мать, стягивая мышиного цвета волосы Лесли в тугой хвост. — У Армана умер единокровный брат — посочувствуй мальчику.
— Мой бы умер, я бы только обрадовался, — еще больше сузил глаза Лесли.
Арман вспомнил единокровного брата «друга», затюканного первогодку в их школе. Ходили слухи, что родился мальчонка от тайной связи отца Лесли с какой-то придворной дамой, и имени той дамы никто не знал. Учителя говорили, что мальчик умный и талантливый, ученики его терпеть не могли, Арман даже понять не мог почему.
Пару раз выловив мальчонку из выгребной ямы, он не выдержал, спросил у Лесли: зачем позволяет издеваться над младшим? Лесли тогда скривился, покраснел густо, открыл было рот, чтобы что-то сказать, но посмотрел ошеломленно на Армана и промолчал. Однако его брата после этого почему-то никто не трогал.
— Не вступился бы этот дурак, давно бы я «братишку»… — прошипел Лесли. — Но у Армана такой взгляд был… «Не защитишь, так и ты мне не нужен». Хороший шибко? А я что, дерьмо?
Да не хороший Арман, он действительно не понимает. Для него тронуть кого-то из семьи — это тронуть его. А брат — это брат. Единокровный, родной, какая разница? Эрр тоже единокровный, и что? Был единокровный… Арман отшатнулся от зеркала.
— Временами даже магия бывает полезной, не так ли, мой мальчик? — рука опекуна тяжело легла на плечо и так его сжала, что Арман от боли втянул сквозь зубы воздух. — Надеюсь, что ты такой ошибки, как твои гости, не совершишь. Надеюсь, ты всегда будешь помнить, что тебя могут подслушать, и примешь меры предосторожности.
— Уж не сомневайся, — прохрипел Арман.
Свои тайны он выдавать точно никому не собирался. И доверять после такого… никому. Горько, противно. И взгляд все равно тянется к покрывающемуся темной пленкой зеркалу, стремясь досмотреть, питаясь надеждой, что все это лишь досадная ошибка. И уже осознавая, что ошибки быть не может, а зеркало медленно превращается в черный, сливающейся с остальной стеной камень. Представление закончилось.
Арман покачнулся. Ошеломленно опустившись на стул, он вплел пальцы в волосы и уставился на мраморные прожилки столешницы. Его била мелкая дрожь, во рту пересохло, но когда в дверь постучали, он уже взял себя в руки. Даже нашел силы встать, гордо выпрямиться, посмотреть в глаза Лесли спокойно и не выпустить наружу жрущие душу горечь и презрение. К себе, к «другу», а разница?
— Идем во двор! — потянул его за руку Лесли. — Говорят, там такие зверюги, замок охраняют.
Зверюги? Только зверюги его волнуют? К этим «друзьям» Арман как безумный рвался в столицу? Подальше от Эрра? Бред. Боги, скажите, что это всего лишь лихорадочный бред! И сейчас Арман очнется, и все будет как прежде. И Эрр будет жив, и Лесли станет прежним. Близким, родным. Не тем, кто только что говорил матери гадости, а теперь вновь улыбается, с легкой грустью, будто сочувствует, но и в самом деле рад встрече.
— Боюсь, время для игр сейчас не подходящее, — ответил за воспитанника Эдлай. — Траур обязывает, мой мальчик.
— Мы понимаем. — Паучиха бросила в сторону Эдлая заинтересованно-игривый взгляд. Армана передернуло, показалось вдруг, что столица, школа были всего лишь бредом… и настоящее тут, а между ним и когда-то родным Лесли разверзает пасть бездна. — Мы заглянем позднее. Мой сын с удовольствием останется с вашим воспитанником. Думаю, в столь сложное время поддержка друга будет весьма кстати.