"Тише, тише, дружок, все не так и плохо", — прошептал внутри тихий голос.
— Эй, волчонок! — откуда-то издалека окликнул Жерл. — Да ты горишь весь…
Рэми чувствовал, как его подняли на руки и бережно понесли к двери. Кажется, потом его передали Брэну. Рэми не помнил… он знал только одно — церемония забвения не помогла, она сделала лишь хуже. Но почему это Рэми так плохо?
— Ты меня забыл, — прошептал Рэми. — Забыл…
А потом нахлынуло небытие. В тумане боли он почему-то видел вождя Виссавии, его лицо, обычное, красивое, мальчишеское, искаженное гримасой ярости. Слышал бьющие кнутом слова: «Ты мой! Слышишь! Ты принадлежишь мне!» Рэми так не хотел кому-то принадлежать. Он плакал в объятиях матери и умолял не отдавать его в Виссавию. Он боялся… он так боялся зарождающегося безумия в выразительных черных глазах. Тьма… за прекрасными белоснежными одеждами начинала клубиться тьма. Эти тонкие руки, покрытые драгоценностями, впервые подарили Рэми боль… и брату рассказать было страшно и стыдно.
— Не отдавай меня! — молил Рэми.
— Никому я тебя не отдам, — пробивался через жар голос Брэна.
— Не хочу… Не хочу, чтобы меня били!
— Никто тебя пальцем не тронет!
Рэми дрожал от ужаса. Цепляясь за тунику Брэна, вдыхая запах лошадиного пота, которым пропиталась одежда друга, он постепенно успокаивался.
Ласковые руки, касавшиеся волос… мама. Слова, уговоры, судорожный глоток и горечь питья на стенкам горла, иссушенного. Тяжелый сон. Намертво захлопнувшаяся внутри дверь воспоминаний. Тихие слова Брэна:
— Не бойся. Не дам тебя обидеть. Никому не дам. Волчонок.
И я не дам, мой странный носитель... Если ты забыл, то я ничего забывать не собираюсь...
"Верю". Хорошо. Спокойно.
И раскрываются за спиной крылья, и несут в безумно-алую пелену заката. Рэми был счастлив. Этот кто-то в нем... был счастлив.
Маг. 7. Арман. Милосердие
Кто ненавидит то, что лишено милосердия,
тот проявляет милосердие.
Конфуций (Кун-цзы)
Медленно, очень медленно, еще не веря, что тело слушается, Арман попытался подняться. Голова была пустой, мыслей совсем не осталось. Сердце… сердце билось ровно и спокойно, в душе поселился холод. Сил оставалось только на следующее движение, и казалось, еще немного, и он упадет на черный бархат, захлебнется синим огнем и больше никогда не сможет встать.
Встать все же удалось. С третьей попытки. Получилось даже выпрямить спину, расправить плечи, дышать и не задыхаться, хотя синий огонь все еще струился по телу. Хуже. Ровным, холодным потоком он струился внутри, выметая все — и хорошее, и плохое — оставляя пустоту… и покой.
Арман шагнул из огня. Да, покой. Тот самый долгожданный покой, от которого душа звенит, как тронутый ветром серебряный колокольчик. И нет боли, нет беспокойства — ничего нет. Лишь спасительный холод, благодаря которому сам себе кажешься сделанным из чистого горного хрусталя, пронизанного ярко-синим светом.
А вокруг тьма. Фигуры, похожие на тени, безликие, неинтересные. Важен только покой внутри. Важен каждый шаг навстречу подмигивающей огнями темноте, важен бархат под ногами и прохлада осыпавшихся лепестков хризантем. И мелодия, тихая, грустная, зовущая.
Еще шаг… Нога за что-то зацепилась, рука сама потянулась к изящному серебряному кинжалу со знаками северного рода на рукояти. Пальцы коснулись змеи, ощутили мягкость мертвой кожи. Красивый серебристый рисунок по толстому, с запястье ребенка, телу, плоская голова и отблеск синего огня в неподвижных агатовых глазах.
— Арман, не тронь! — раздался откуда-то издалека голос опекуна. — Она еще может быть жива!
Арман не слышал. Кинжал хорош. Заветная самалийская сталь, что вошла в камень, как в масло, россыпь магических рун по лезвию и рукоять, на которой так удобно сомкнулись пальцы.
— Мой архан.
Арман поднял взгляд и, увидев Виреса, лишь пожал плечами. Необычно. Еще недавно один взгляд на мага вызывал внутри бурю гнева. А теперь — ничего, ровным счетом ничего. Забавно.
— Твой? — тихо поинтересовался Арман.
— Мой.
Арман криво улыбнулся, потянул кинжал вверх, понимая, что должен что-то сказать. Что? Отблагодарить? Человека, которого должен послать на казнь и пошлет. Может, сделать вид, что не понял?
Лезвие легко вышло из камня. Покачнулось, будто живое, змеиное тело, и на миг покой пронзила молния страха. И вновь внутри воцарился чистый, чуть звеневший в пустоте холод.
— Арман! — позвал опекун, но Арман вновь «не услышал». Взяв кинжал за лезвие, он поднялся и протянул оружие рукояткой вперед Виресу.
— Благодарю, — сказал он и улыбнулся сам себе. Даже голос стал идеально правильным. Обжигающе холодным.
Вирес вздрогнул, поклонился, послушно сомкнул пальцы на рукояти и чуть покраснел, опустив взгляд. Забавный. Выпустив лезвие, Арман прошел мимо все так же склонившегося в поклоне мага, смахивая красные капельки с порезанных пальцев. Увы, змея ничего не меняет. Решение принято, Вирес умрет.
Спускаясь с жертвенного цветка, Арман мазанул взглядом по гостям и, выхватив из толпы повелителя и стоявшего рядом вождя Виссавии, низко поклонился. Повелитель ответил легким кивком, вождь словно не заметил поклона, все так же глядя за спину Армана, на яркий столб магического огня.
Впрочем, холодности Элизара Арман не удивлялся. Вождь Виссавии частенько появлялся в их замке, каждый раз после заката, когда все вокруг окутывала вечерняя дремота. Армана Элизар не замечал, Эрру всегда приветливо протягивал руки, и на лице братишки расцветала улыбка. Срываясь с места, счастливо смеясь, Эрр кидался в объятия вождя Виссавии, и столь ненавистная Арману паутина белоснежных одежд опутывала их обоих. И каждый раз Арману становилось горько до тошноты и хотелось оторвать брата от Элизара, приказать больше никогда не приближаться к дяде… ведь только рядом с Элизаром Эрр казался таким счастливым. Как же глупа была эта ревность.
Арман дернул плечами, и туника исчезла, заменяясь церемониальным нарядом. Та же белизна, что и у вождя Виссавии. Вязь серебренной вышивки по подолу нижней туники, безумно тонкой работы кружева на верхней, скрепленные на плечах и на запястьях серебренными браслетами. Широкий, вышитый знаками северного рода пояс, заменяющие швы миниатюрные застежки, аккуратные складки, над которыми работал хариб Даара. Недавно Арман смотрел на убранный в этот наряд манекен, не веря, что это великолепие окажется на нем. Оказалось очень тяжело и неудобно: немалый вес драгоценностей раздражал, одежда стесняла движения, а кружева были хрупкими, как изморозь на траве, тронь, и рассыплются.
Арман не любил таких одежд. В них ни верхом толком ни помчишься, ни подерешься как следует.
Но это не важно. Ничего теперь не важно помимо… Арман медленно спускался по ступенькам, рассматривая до самых глаз укутанного в белую ткань вождя Виссавии. Никому и никогда не показывал Элизар своего лица. Интересно, видел ли Эрр дядю без этих тряпок? Похож ли Эрр на Элизара? Глаза вот у обоих одинаковые, темные, огромные… всегда живые.
— Мой повелитель, мой вождь, — еще раз поклонился гостям Арман, повторяя заученные наизусть фразы: — Мой брат был бы счастлив видеть вас на церемонии.
Счастлив ли? Арман слегка нахмурился. А ведь действительно… Эрр был слабым, но никого не боялся. Только после отъезда из столицы имя дяди вызывало в брате дрожь страха, а Арман ничего не замечал, увлеченный собственными мыслями. И позднее об этом не думал, погруженный в глупую скорбь. Эдлай прав, от эмоций надо было избавиться, чтобы теперь думать здраво, и теперь, когда боль утихла, улеглась внутри тихой грустью, Арман начал думать. И любопытничать. Что же ты наделал, Элизар, что тебя так боялись?
Вождь оторвал взгляд от ритуального огня, кивнул повелителю и развернулся. Арман отчетливо понял, что еще немного, и виссавийцы создадут арку портала, и вождь уйдет из Кассии. Только вот… Арман бы отпустил, но Сеен…
— Мой вождь, уже нас покидаете? — спросил появившийся за спиной придворный. — Какая жалость. А мальчик хотел попросить вас об услуге.
Арман не хотел просить, но и награда за подыгрывание была немалой. И потому, терпя руку Сеена на плече, Арман опустил взгляд и решил не вмешиваться.
— Думаю, мальчику уже все равно, — хрипло ответил вождь, оборачиваясь. — Разве только что раны не перестали болеть? И ему не стало все равно?
Арман вздрогнул. Он впервые услышал голос вождя Виссавии. Слава богам, что впервые. Если высшие маги имели дурную привычку оплетать слова магией, то голос вождя сам был силой, пытался проникнуть глубоко в душу, разбиваясь об окружавшие Армана щиты.
— Мой друг, — вмешался повелитель, — ты же сам согласился…
— Не пойми меня неправильно, Деммид, — взгляд вождя поверх белоснежной ткани был глубоким и насмешливым. — Я лишь согласился прибыть на церемонию и приказал хранителям смерти слегка помочь… мне очень хотелось, чтобы церемония удалась. Ради памяти Нериана.
— Его звали Эрремиэль, — сам не зная почему, поправил Арман.
— Это вы так его называли, — спокойно ответил вождь. — В Виссавии мой племянник обрел истинное имя… Нериан. Он принадлежал нашему клану. А вы не только его забрали, но и не уберегли.
Хотелось возразить, но тонкая рука Сеена до боли сжала плечо, и Арман, вовремя вспомнив об обещанной награде, склонил перед вождем Виссавии голову:
— Я прошу помочь… мой вождь.
— Просишь? — насмешливо спросил Элиазар.
Да, Арман просил. Вчера он бы попросил ради Эрра. Сегодня — ради собственной гордости. Он глава рода. Он должен сделать все, чтобы брат спал в покое.
«Как ты можешь заставить уважать тебя своих подданных, если сам не уважаешь память брата?» — спрашивал недавно Эдлай и был прав.
— Да, прошу. Мне… не хватает силы…
Эрр был высшим магом. Умер, как высший маг, он должен…
— И моим людям тоже вряд ли хватит, — Арман сглотнул комок, чувствуя, как кровавыми слезами плачет его гордость.
Он никогда и ни у кого ничего не просил, не было надобности. Он либо приказывал, либо делал сам. И теперь впервые… просить… у человека, в глазах которого клубится презрение. Противно. А надо.
— Ради… Эр… Нериана.
Элизар вздрогнул, будто его ударили. В глазах вождя появилась такая боль, что на миг Арману стало страшно. Он и не думал, что Элизар так любил племянника. Что ж, оно и к лучшему. Значит, у Армана может получиться.
— Чего ты хочешь? — спросил вождь, и голос его зазвучал иначе. Глубже и как-то… уже не так уверенно.
Хорошо. Очень хорошо. Сеен был прав, у Армана получается.
— Я покажу… — следующая выученная фраза. — Пройдете со мной?
— Хорошо, — сузил глаза вождь, будто почуял что-то неладное.
Арман мысленно улыбнулся. Вождь почти взрослый, а такой глупый… Все более путается в хитро расставленных Сееном сетях. У Армана лишь одна роль — провести Элизара в кабинет Эдлая. Мимо залы, полной чужой боли.
«Для его совести это будет невыносимо, — говорил Сеен. — Пусть сам увидит, даже больше, почувствует цену своих приказов. Сердце вождя дрогнет».
Арман не верил, что дрогнет. В отличие от Сеена, он слишком хорошо знал виссавийцев. Это с виду они столь чувствительные. А внутри… Впрочем, это даже правильно. Арман теперь знал, что правильно.
Поклонившись вождю и молчавшему повелителю, он ступил на черную ковровую дорожку, показывая гостям дорогу. Страха не было. Он редко боялся всерьез, мачеха говорила, что слишком редко, что столь бесшабашная смелость до добра не доведет, но Арман еще в школе понял, что в этом мире либо ты кусаешь, либо тебя. А если боишься, то не кусаешь, а скулишь, выставляя себя на посмешище. Арман дико не любил, когда над ним смеялись, потому и повода никому не давал.
Слуги распахнули тяжелые двери ритуального зала, на Армана дохнул холод укутанного в темно-бурый бархат коридора. С портретов на стенах смотрели предки Эдлая, шаги скрадывал толстый ковер, язычки пламени плясали над многочисленными свечами, отбрасывая таинственные тени на стоявшие у стен статуи.
Тяжелое молчание. Легкие шаги за спиной, шелест ткани. Еще одна дверь, поддающиеся под ладонями створки. Широкая площадка, блестящий мрамор ведущих вниз ступенек, тяжелый, неприятный запах…
Арман поморщился, но продолжал идти. И продолжал говорить заученные слова:
— Простите за неприятное зрелище. Но оно, увы, необходимо.
Вождь молчал. Раскинул крылья внизу слабо освещенный зал с ровными прямоугольниками тюфяков. Арман спускался в тяжелый, полный чужих боли и стонов полумрак и сам себе удивлялся… на этот раз он не чувствовал ничего, кроме легкой брезгливости. Неприятно, но не более.
Поняв, что вождь более не следует за ним, Арман повернулся, и глубокое озеро столь дорогой ценой полученного покоя пошло рябью: вождь пошатнулся, сглотнул, плечи его дернулись… медленно, очень медленно Элизар стянул с лица белоснежную ткань, и сердце Армана на миг дрогнуло.
Наверное, именно таким стал бы Эрр чуть меньше, чем через десять лет — огромные ошеломленные глаза, дрожащие красивые губы, лицо с мягкими, изящными линиями. «Красив, как младший бог», — повторяли служанки, глядя на Эрра… боги, увидели бы они это…
— Мой вождь, — забыв обо всем, бросился к Элизару Арман, увидев в вожде Виссавии брата.
Эрр смотрел именно так, просыпаясь после очередного кошмара, так же дрожал от непонятной боли, так же плакал без слез и так же что-то бормотал, не разобрать что.
— Не подходи! — остановил Армана один из виссавийцев.
Другой, встав перед вождем на колени, начал что-то быстро шептать на виссавийском. Голос его был ласковым и умоляющим, Арман не понимал ни слова, но вождю, видимо, помогло. Элизар выпрямился, поправил белую ткань, вновь спрятав за ней лицо, и Арман, не веря своим ушам, услышал:
— Дальше.
Не получилось? И Элизару действительно все равно?
Арман спускался по ступенькам, искренне надеясь, что его окликнут. Но ступенек становилось все меньше, а вождь все так же молчал. Все так же метались вокруг в лихорадке люди, все так же витал запах гнили, рвоты, пота и мочи, все так же шел Арман между ровными рядами тюфяков и все больше удивлялся.
Время будто остановилось, все вокруг подернулось темной дымкой. Душа молчала, зато удивленно шептал разум, отказываясь верить. Этого быть не может. Вождь чувствует боль людей в этом зале. Каждого из них. Так же, как чувствовал Эрр… но… все равно упорствует!? Все равно пройдет мимо? Да быть того не может!
Дверь была все ближе, Арман понимал все меньше. Либо он не знал брата, либо Эрр был не таким, как остальные виссавийцы. Вот как… дотронувшись ладонью до тяжелой двери, ведущей из зала, Арман остановился. Он мог смириться с тем, что память о брате больше не колышет душу болью, с тем, что в той проклятой зале он забыл обо всем, что было когда-то дорого, но…
Медленно развернувшись, Арман прижался спиной к створке двери и опустил голову. Он великолепно понимал, что не должен делать того, что уже начал делать, понимал, что если Сеен проиграл, это далеко не значит, что проиграл Арман. Понимал, что вождь ему поможет (как же иначе?), потому что любую просьбу, касающуюся Эрра, Элизар выполнит. Но… виссавийские целители в Кассию не вернутся. И люди продолжат умирать. Его. Люди. Продолжат. Умирать.
— Идем, — подошел слишком близко вождь.
Арман даже не двинулся. Вот так легко? Почему Арману не легко? Пройти мимо, забыть. Будто это его не касается. Будто это не его вина. Его… к сожалению, его вина и его ноша.
— Идем, — почти ласково сказал вождь, прикасаясь к лицу Армана. — У меня не так много времени, мальчик…
Почувствовав, как дрогнули, пошли трещинами защищавшие его щиты, Арман посмотрел на вождя Виссавии. Темный взгляд поверх повязки был насмешливым, слегка печальным и полным боли. Арман не понимал! Великий вождь Виссавии, если ты так страдаешь, то почему проходишь мимо?
— Нет. Времени? — не выдержал Арман.