...этого быть не может.
Рэми всегда говорили, что высшими магами в Кассии гордятся, что их любят, что на них почти молятся. Так почему?
— Мой мальчик, твое лицо… — продрался через серый туман голос Ира и тотчас раздалось раздраженное: — Чего стоите! Увозите его отсюда. И не вздрагивай ты, идиот, ничего он тебе не сделает.
Ничего он тебе не сделает...
Боги, смилостивьтесь!
Всю обратную дорогу говорить не хотелось. Лошади шли неспешно. Болела спина, жжением в животе отдавалось каждое движение. Рэми касался языком внутренней поверхности распухавшей щеки, жался к спине старшого, опустил взгляд в мостовую и уже не пытался, как утром, подарить каждому улыбку или коснуться радостной мыслью. И в магические щиты кутался, как в теплый плед, защищаясь и от столицы, залитой солнечным светом, и от людей, жмущихся в обочине.
Окружившие их воины тоже молчали, а не сыпали, как обычно, непонятными Рэми шутками, и на охраняемого мага косились украдкой, будто он сделал что-то плохое. Может, действительно, сделал?
Учитель ехал рядом, пару раз пытался что-то сказать, старался мыслью проникнуть через щиты ученика, но Рэми не пускал. Ему было больно и тоскливо. И очень сильно хотелось побыть одному. Забиться в какой-нибудь угол и не вылезать как можно дольше.
Во дворе дома было невыносимо спокойно. Желтели по обе стороны подъездной дороги клены. Журчала вода, лилась из кувшина на коленях каменной русалки в фонтане. И было так тихо… Так… хорошо, а из дома мягкими волнами расходилась пронзительно-яркая сила.
Там ждало спасение — Рэми чувствовал.
И душа отозвалась на чужую силу, всколыхнулась радостью, забыв недавнее. И даже щека не болела так сильно, ведь там, внутри, его ждали, любили и никогда не боялись. Там все объяснят, окружат заботой, убаюкают мягким голосом.
Не слушая оклика учителя, Рэми соскочил с лошади и вбежал по ступенькам главного входа. Пролетев через зеркальную залу, он ворвался в тихий увешанный белоснежными гобеленами гардероб и, распахнув двери в библиотеку, не останавливаясь, бросился в объятия укутанной в белое фигуры.
Жизнь вновь заиграла красками, яркими, радостными. Солнце лило через высокие окна счастливое золото, вокруг приятно пахло бумагой и кожей переплетов, и стеллажи, густо уставленные книгами, казались замершими в ожидании телохранителями. И город с непонятными людьми остался позади, ведь здесь тонкий аромат жасмина будоражил ноздри, здесь был тот, кто всегда любил и понимал, кто был магом еще более одаренным, чем Рэми. Вождь Виссавии. Брат мамы.
— Ирехам лерде, Нериан, ирехам доре… («Расти быстрее, Нериан, расти счастливым…» (висс.)) — сказал знакомый до боли голос, и Рэми радостно зарылся носом в одежды дяди.
Преддверие бури. 2. Элизар. Безумие
Помраченный разум обращает
свои глаза к солнцу —
и не видит ничего,
т. е. не видит вообще.
Поль Мишель Фуко
Тот день начался с грозы. Элизару было всего одиннадцать, он стоял у огромного, во всю стену, окна в предоставленных семье виссавийского вождя покоях и смотрел, как тугие струи дождя стегают липы, растущие под стенами замка. Он и сам не заметил, как шагнул к тонкому, едва заметному стеклу, как приказал ему исчезнуть и замер, вдыхая влетевший в комнату сладкий запах, с наслаждением подставляя лицо влажному воздуху.
Он и не знал, что липы пахнут так сладко, что обычный дождь может сделать воздух столь пленительным. Он смотрел на солнце, прошившее лучами тяжелые тучи, и впервые начинал понимать… как красива может быть непогода. И как ошеломляюще ярко могут сверкать капли дождя в солнечном свете. И какой потрясающий глубоко-изумрудный оттенок у мокрой листвы. Оказывается и боль, и печаль, все может быть красивым...
Ведь в родной Виссавии, защищенной куполом магии, всегда погоже. Дожди там теплы, ласковы, скоротечны и проносятся лишь ночами. Цветы там огромны, взрываются ароматами и красками, и, сказать по правде, младший сын виссавийского вождя раньше и не знал… что даже с первого взгляда нечто столь скромное, как цветущие ветви липы, может быть столь прекрасным. Что не множество ароматов, переплетшихся тесно друг с другом, а один… может так волновать душу.
— Красиво? — рука отца сжала плечо. — Когда-нибудь мы приедем сюда зимой, когда Кассия укутается в снег.
— Снег — это, наверное, холодно, — содрогнулся Элизар.
— Да, и опасно. В Виссавии тебе не надо беспокоиться об одежде, о тепле в доме, о том, чтобы укрыться от непогоды. Здесь, увы, все иначе, и, хоть и красиво, а приходится быть осторожным… Элизар, ты дрожишь. Не стой так, простынешь.
— Целители вылечат…
— К чему беспокоить целителей без причины? Ты слишком привык к заботе.
Отец приказал окну вернуться на место, и сразу же стало тихо и душно. Солнце, будто всполошившись, проскользнуло через ветви лип, пустило по полу зайчиков: позолотило инкрустацию на стенах, оживило лицо кассийской богини на потолке, скользнуло по темным бархатным драпировкам. Отец опустился в кресло и, взяв Элизара за руку, заставил встать между своими коленями:
— Помнишь, что я тебе говорил? — тихо спросил он, заглядывая в глаза. — Безумие будет приходить очень медленно…
— …и однажды поглотит меня полностью, — сглотнул Элизар. — Помню. Но мне не страшно. У меня есть ты…
Отец как-то странно улыбнулся, и в душе всколыхнулась невесть откуда взявшаяся горечь. Элизар вдруг понял, что все это не просто так. И мягкая забота в родных глазах, и легкое беспокойство, столь незнакомое и странное, и внезапный, едва слышный всхлип, когда отец обнял за плечи и привлек к груди. Как будто…
Элизар сглотнул, отгоняя тяжелые мысли. Неправда все это. И завтра, когда празднества закончатся, они вместе вернутся домой. И вновь поддразнит старший брат, и мама придет утром в спальню и распахнет окно, впуская свежий, полный цветочных ароматов, ветер. А не будет, как прошлой ночью, сидеть у кровати, украдкой, как воришка, что-то шептать и плакать… А Элизар не будет бояться открыть глаза, потому что страшно это, когда взрослые плачут. Еще страшнее, когда всемогущий отец скрывает за улыбкой сожаление и… беспомощность.
Элизару все это кажется. Не может не казаться. Жаль только, что ради кассийцев отец приглушил силу, и не понять, что творится у него внутри. В Виссавии было иначе. В Виссавии лился холодный дождь, когда вождю было плохо, и проносилась буря, когда он гневался… говорили, но Элизар никогда не видел ни такого холодного дождя, ни безжалостной бури. Лишь недавно, через сон, показалось ему, что в окна забился ветер. Но опять же… приснилось, показалось. Мало ли что приснится… тем более перед тем, как уехать из-под защиты милостивой богини.
— Ты должен быть сильным, — сказал отец, и пальцы его вплелись в волосы сына. — И ты об этом знаешь…
— Мне не стать вождем, почему я должен быть сильным? — не понял Элизар. — Пусть мой брат… твой наследник.
— Твой брат… Мой наследник…
Вождь мягко оттолкнул сына, заглянул ему в глаза и властно поправил капюшон его одеяния. Щелкнули миниатюрные застежки, и ткань скрыла лицо до самых глаз под мягкими складками. Элизар вздрогнул. Он не понимал, почему они должны прятаться за тонкой, белоснежной тканью, как за маской, но не возражал. И когда отец застегнул на его запястьях усыпанные алмазами браслеты — тоже не возражал. Не привык возражать, да и зачем? Если отец, вождь Виссавии, говорит, что так надо, значит, надо. Он никогда не ошибается. Никогда ведь, правда?
Тихо скрипнула дверь, сквозняк лизнул бархат балдахина за спиной отца.
— Опять грустишь, младший братишка? — в голосе Алиара послышалась легкая усмешка.
И хранитель вести, вошедший за братом, почтительно сказал:
— Нам пора.
Так же как и другие виссавийцы, он скрывал лицо за мягкой тканью. Только цвет одеяний его был не белым, как у семьи вождя, а глубоко-синим. И хранителей вести, послов в полумраке коридора ожидало аж пятеро. Много… слишком много… и сердце вдруг начало колотиться, и захотелось отступить поближе к брату, и взгляд вдруг сам встретился со взглядом притаившегося среди свиты человека в черных одеждах.
— Что здесь делает хранитель смерти? — тихо спросил Элизар.
— Идем, — приказал отец. — И помни, все в этом мире имеет свой смысл… пусть даже временами мы этого смысла не видим.
И от его слов стало не просто страшно, жутко. Но брат обнял вдруг за плечи, а страх ушел. Чего бояться, если отец, хранители и брат рядом?
Послы расступились, из-за их спин вышла тонкая фигурка, закутанная в белые одежды. Обняли Элизара материнские руки, коснулись на миг лба мягкие губы, дохнул знакомый запах белых роз, и показалось, что в родных глазах мелькнули слезы. Показалось? К чему маме плакать? К чему брату, всегда сильному, быть столь испуганным? К чему суровому обычно отцу мимолетным жестом класть на плечо наследника руку, как бы успокаивая?
— Идем.
— Позволь мне… — попросила вдруг мать, шагнув к Элизару.
— И так сложно, — мягко ответил вождь. — Не надо, родная. Ты же все понимаешь… Ему не будет легче. Верь мне, не будет.
Элизар открыл рот, чтобы спросить, но отец посмотрел сурово, и спрашивать вмиг расхотелось, хоть и показалось, что стало нечем дышать.
Они прошли по затемненным коридорам, спустились по широкой уложенной ярко-алым ковром лестнице в огромный, заполненный людьми зал. На миг перехватило дыхание. Элизар удивлялся обилию цветов в вазах — зачем приносить в дом умирающие растения? Он дивился увешанным драгоценностями кассийцам, их причудливым ярким нарядам. Их светловолосым людям, а не темноволосым, как большинство в Виссавии, их светлой коже, которая казалась белой как снег, их подведенным синей краской глазам, холодным, как лед, и расписанным рунами лицам.
Он шел за родителями, и толпа кассийцев расступалась, куталась в полумрак, развеваемый синими всполохами магии, и Элизар все не мог понять, почему чужаки закрывают души щитами. Виссавийцы все были магами и не прятались никогда. Здесь магами, большей частью слабыми, были лишь арханы, высокорожденные, и окутывались щитами, будто боялись показать, какие они на самом деле.
А так хотелось узнать, заглянуть в душу, понять, насколько они отличаются от виссавийцев, знакомых до последнего дуновения души. Элизар даже попробовал, даже наметил себе жертву — хорошенькую светловолосую девочку его лет, только в сознание вторгся чуть насмешливый голос старшего брата: «Хочешь вызвать дипломатический скандал? Это будет весело, но отец, боюсь, не одобрит. Он столько времени потратил на подписание договора. Не испорть».
Элизар прикусил губу, бросив на смешливого брата колкий взгляд, не понимая. Кассийцы глупы и невежественны, они бы даже не заметили… Уж эта девчонка с пустым глупым взглядом — тем более. Но пробовать проникнуть под чьи-то щиты больше даже не думал, хотя до конца и не понимал, зачем им этот мирный договор?
«Не вздумай когда-нибудь разрушить дружбу между нашими народами, — голос отца, звучавший в голове, был неожиданно строг и холоден. — Обещай мне, что этого не сделаешь».
«Но…» — смутился Элизар.
«Обещай!»
«Да, отец».
Элизар с облегчением почувствовал на плече отцовскую руку и льющуюся через ладонь вождя успокаивающую силу.
«Все будет хорошо», — уверил отец, но Элизар почему-то не поверил.
Тем временем они прошли по столь же ярко-алой дорожке к возвышению, где стояло три одинаково высоких трона. Глубоко-синий бархат обивки у трона в центре — цвет повелителя Кассии. Ослепительно белый на троне справа — это для отца. Старое золото на троне слева — брат говорил, что это цвет короля Ларии.
С трона в центре поднялся, пошел навстречу гостям высокий, широкоплечий повелитель Кассии. Встал с левого трона, низко поклонился вождю золотоволосый король Ларии. Элизар не помнил, что они говорили, сказать по правде, он и не слушал. Когда приветствия закончились, он за матерью и братом поднялся на возвышение и, дивясь, застыл за троном отца. Говорили, что повелитель Кассии очень могущественный маг, но в человеке, сидящем на троне, Элизар не чувствовал силы.
«Не обманывай себя, — вновь пояснил отец. — Он сдерживает силу ради нас и ради ларийцев. Лучше посмотри внимательно за трон».
Элизар обернулся и вздрогнул — из темноты смотрели на него немигающие желтые глаза. Тронный змей повелителя Кассии, вспомнил Элизар рассказы брата. Рождается в момент вхождения на трон повелителя и вместе с ним умирает… огромное, бесконечно прекрасное чудовище, чье изображение было вышито на гербе кассийского повелителя. И так хотелось рассмотреть его получше, но змей притушил ради гостей сотканные из огня кольца и теперь был едва различим в полумраке, как и телохранители, замершие за спинами повелителя и его наследника.
С трудом отвернувшись, чувствуя на спине взгляд немигающих глаз, Элизар посмотрел в зал. Отсюда он был как на ладони: две шеренги переговаривающихся придворных по обе стороны от ковровой дорожки, то и дело появляющиеся из дверей послы от самых знатных родов Кассии, что оставляли у подножий тронов дорогие подарки.
Подарки Элизара не интересовали. Он быстро устал от шума, непривычного обилия людей, запаха умирающих цветов и благовоний, от пустых слов и пустых выражений на раскрашенных синими рунами лицах. Он мечтал вернуться домой, в спокойную безлюдную Виссавию и вздрогнул, когда один из послов сказал, обращаясь к отцу:
— Для младшего сына вождя Виссавии. Надеюсь, подарок подойдет, ведь, браслет сам выбирает хозяина.
Брат толкнул Элизара в бок и, поняв наконец-то, чего от него ждут, младший сын вождя медленно спустился по ступенькам, подошел к коленопреклоненному светловолосому кассийцу в густо-синем плаще и, взяв с бархатной подушки тонкий серебренный ободок браслета, посмотрел удивленно на дарителя.
— Говорят, этот браслет принадлежал когда-то целителю судеб...
— Целителю судеб? Сыну вашего бога Радона? — повторил Элизар, чувствуя, как льется через пальцы незримая сила. Чужая. И пугающая.
"Возьми, сын, — услышал Элизар голос отца. — Браслет поможет тебе справиться с безумием. Если он тебя выберет..."
Он никогда раньше не видел вещей, окутанных силой. В Виссавии, где все являлось магией, в них не было необходимости. Как и в украшениях, если не считать церемониального одеяния, в которое теперь облачили Элизара. Но браслет притягивал… манил… просился на запястье. И сын вождя, сам не заметив когда, исполнил немую просьбу странной вещицы.
Мир мигнул вокруг. Стало вдруг хорошо и спокойно, хотя воздух накалился до предела. Не в силах оторвать взгляда от сузившейся на запястье полоски метала, Элизар отшагнул назад, чуть было не распластавшись на широких ступенях.
— Осторожнее!
Кассиец схватил за запястье, помогая обрести равновесие. От прикосновения чужих пальцев на миг стало неприятно — к Элизару никогда никто не прикасался помимо семьи. Но в то же время перехватило дыхание, и почти физически он почувствовал, как закрутился виток судьбы, разорвался на мелкие красные нити… Он видел, как бежали нити к родным, держали их у грани, натягиваясь до звона, а потом вдруг лопались… одна за другой… с оглушительным щелчком. Страшно…
— Уведи его! — закричал повелитель.
Схватили за талию чужие руки и, оглянувшись, Элизар увидел вспыхнувшую на лбу кассийца синюю руну. Телохранитель. Если не повелителя Кассии, то его наследника. Но удивляться было некогда — вскипела вдруг огнем ковровая дорожка, метнулся к потолку столб пламени. Глазам было больно, но Элизар продолжал смотреть. Жадно, безумно.
— Даже не вздумай сопротивляться! — крикнул телохранитель, оттаскивая к колонне.
Элизар не мог сопротивляться, даже если бы хотел. Сила повелителя Кассии смешалась с силой отца, прижала к полу, и, подобно безвольной кукле, Элизара оттащили в тень и передали в руки… хранителя смерти.
— Пусти, — огромным усилием воли проталкиваясь через ставший густым, как вода, воздух, крикнул Элизар. Поступь богини смерти отдавалась в ушах гулом крови, ужас сжал горло жесткой хваткой, упали в беспамятстве на колени стоявшие вокруг трона вождя послы-виссавийцы, и только взгляд хранителя смерти, чуть поблескивающий в отблесках огня, был трезвым и спокойным. Лишь по лицу его катились крупные капли пота.