Элизар не мог отпустить Ира… не сейчас.
— Прекрати! — кричал Эррэмиэль.
Раздраженно оттолкнув мальчишку, Элизар на миг замер, поняв, что-то все же не так… и плавно, стараясь не навредить разуму Ира, выскользнул из магического забытья.
Мир взорвался запахами и звуками. От яркого солнца глазам стало больно. Где-то вдалеке хрустнуло, тяжело посыпались на пол книги. Еще не понимая до конца, что натворил, Элизар рывком выдернул Ира из объятий боли, и когда хранитель дара упал у его ног, медленно повернулся к Эррэмиэлю. Полуоглушенный племянник сломанной куклой лежал под сыпавшимися на него книгами, шкаф постанывал, наклоняясь все ниже.
Элизар дернулся к мальчику, но очнувшийся Ир был быстрее — он поднялся на ноги и молнией вынес ребенка с опасного места. Упал стеллаж, поднимая туман пыли, стало вдруг совсем тихо… Ир аккуратно опустил Рэми в кресло, вновь встал на колени, на этот раз от слабости, с уголка рта его побежала дорожка крови, пачкая золотые одежды.
— Мой архан, — успокаивающе прошептал он, стараясь не прикасаться к набухавшему кровью рукаву Рэми. — Постарайся не двигаться, я позову целителей.
— Эррэмиэль! — очнулся наконец-то Элизар.
— Не подходи! — закричал мальчик.
— Пойми, я…
— Ему было больно! Мне больно!
— Я прошу тебя!
— Не подходи! — кричал мальчик, и глаза его вспыхнули синим пламенем.
Ударила по стенам волна магии, взлетели вверх и посыпались на пол книги, загорелись фиолетовым огнем густо исписанные страницы. Поняв, что обезумевший от боли ребенок уничтожит и библиотеку, и себя вместе с ней, Элизар в прыжке подлетел к племяннику и, прижав к себе мальчика, бросился к окну.
Вспыхнули брызгами разбитые стекла, стало холодно. Осень, которой так восхищался Эррэмиэль, ударила в нос горьким ароматом свежесброшенных листьев и сладковатым — гниющих плодов. Мягко покачнулись ветви яблонь, поднявшийся вихрь крутанул по дорожкам ворохи листьев и ветвей.
— Пусти меня! — закричал Эррэмиэль. — Больно, пусти!
Ковер листьев, в который опустился Элизар, оказался необычно мягким, золотой нитью блеснула в воздухе паутина. И все же это в какой-то степени красиво… И спокойно как-то...
Осторожно посадив ребенка на землю, вождь одним усилием воли погасил новую волну, летящую от мальчика, в очередной раз удивившись дару племянника. И все же жаль его оставлять Кассии, тем более, что Кассия, как оказалось, сама не понимает сокровища, которым обладает. Столь огромная сила, столь чистая душа, а ей отвечают… страхом? В Виссавии все было бы иначе.
— Дай, я исцелю твою руку, — как можно мягче сказал вождь, опускаясь перед безвольно сидящим на листьях мальчиком на корточки. — Перестань противиться, знаешь же, что я все равно сильнее.
— Так ли?
Вокруг потемнело, стихли вдруг звуки, вошла в сердце неведомая ранее тоска: взгляд мальчика в одно мгновение стал серьезным, взрослым. Элизар вздрогнул: из темного омута глаз Эррэмиэля смотрела сама судьба, смотрела с издевкой, осуждающе, одурманивая немыслимыми высотами власти. Мало что в этом взгляде осталось от шестилетнего мальчика, гораздо больше — неведомой Элизару вековой мудрости… и горечи разочарования. И нагрелся внезапно, до одуряющего жара, тонкий серебряный браслет на руке, и поднялась в душе волна тревоги.
— Боишься?
Голос мальчишеский, тон — обиженного жизнью старца. Столь знакомо… И мальчишеские пальцы проходят по серебру браслета целителя судеб, и дорогая, не отзывающаяся со дня смерти родителей, вещичка сама падает с запястья, мелькает в пальцах Эррэмиэля и застывает на его тонкой руке.
— Прости, но это мое, — темный омут глаз Эррэмиэля притягивает, взгляд горит синим огнем, на пухлых губах блуждает издевательская улыбка.
— Хватит! — Элизар резким движением резанул ладонью около виска племянника, погружая его в тяжелый сон, и с неожиданной горечью понял, что случись ему сойтись с этим другим, взрослым, Эррэмиэлем в открытой схватке — неизвестно еще, кто бы победил.
Но оставлять Эррэмиэля в Кассии становится не только невозможным — опасным. И ждать более Элизар не имеет права:
— В Виссавию его, — приказал он появившемуся советнику и вздрогнул, когда молчаливый мужчина накинул на его плечи плащ — только сейчас вождь понял, насколько сильно замерз.
Проклятая Кассия. Проклятый, сбрасывающий последние листья и плоды, сад. Проклятая осень, бессмысленное умирание. И влажной землей пахнет невыносимо, как от свежевырытой могилы. И голова кружится от обилия тяжелых, чужих запахов.
Советник осторожно поднял Эррэмиэля на руки и остановился, когда по садовой дорожке подбежала к нему женская фигура в темно-красном плаще.
— Не тронь его! — закричала сестра, подлетая к сыну. — Не смей! Не позволю, слышишь, не позволю забрать Рэми в Виссавию!
— Астрид, — Элизар старался говорить как можно мягче, смотря в суженные, полные гнева глаза сестры.
А ведь они уже одного роста, хотя Элизару всего четырнадцать, а Астрид на десять лет его старше. И не похожа она совсем сейчас на мать. Скорее на их брата — та же сталь, та же гордость, которых в достатке и у Эррэмиэля.
— Я не могу, — осторожно сказал вождь, не желая ранить сестру. — Больше не могу оставить Эррэмиэля в Кассии. Пойми.
— Чем ты ему поможешь? — гордо выпрямилась Астрид.
— Астрид, твой сын не только высший маг. Он маг с двумя душами… ты его потеряешь, если та, другая, душа возьмет вверх.
— Если ты его сломаешь, я его потеряю скорее!
— Я? — искренне удивился Элизар.
— Виссавийские законы, слепое подчинение вождю, строгая система наказаний, бездумность — это нужно моему сыну? Клетка? Красивая клетка?
— Безопасность, — поправил ее Элизар. — Рэми должен научиться контролировать свой дар и вторую душу. Ему нужен покой, как ты не понимаешь? Кассия с ее жестокостью, страхом, безумством покоя не даст.
— Безумством? Ты говоришь о безумстве Кассии, тогда как сам…
Сестра запнулась, но было поздно — она будто землю выбила из-под ног. К горлу подошла тошнота, слова отца, далекие, почти забытые, раскаленной стрелой ударили в сердце: «Безумие будет приходить очень медленно…»
— Элизар! — шагнула к нему сестра и остановилась, опустив голову.
— Откуда ты, — выдохнул Элизар. — Откуда ты знаешь?
— Сны Рэми… они ведь твои? И это ты сводишь его медленно с ума, не так ли?
Сны? С ума? Эррэмиэля?
— Отнеси мальчика в его комнату, — приказал Элизар советнику и обессилено остановил жестом рванувшуюся к нему Астрид. — Я понял, не подходи…
— Эл… — прошептала сестра ласково, как в казавшимся таким далеком детстве. — Прости меня, Эл… Ради Виссавии, прости.
Той ночью вождь долго метался на кровати, боясь засыпать. И вновь пришел этот сон… скольжение в пропасть по покрытому кровью камню, а потом полет… временами короткий, временами похожий на вечность. Дикий страх, когда теряешь себя, и летишь, летишь… охваченный ужасом, и просыпаешься с криком на устах на миг раньше, чем коснешься черного с ярко-алыми прожилками камня.
— Мой вождь!
Элизар медленно открыл глаза. Округлую спальню на вершине башни заливал лунный свет. По стеклу высоких стрельчатых окон стекали, серебрясь, капли недавнего дождя. Мягко поблескивали в полумраке голые стены, гладкий и вечно прохладный каменный пол. Полусферой стекали на круг стен высокие потолки. Приятно холодило разгоряченное тело грубое ложе, с которого так была видна огромная, надкушенная луна, плывущая по усыпанному звездами, бездонному морю неба.
— Мой вождь. Ты вернулся…
Чужой голос был едва слышным и казался занозой, которую никак не удавалось вытащить из пальца. Элизар медленно сел на ложе и удивился, что на нем была не привычная туника до колен, перевязанная широким поясом, а белоснежный, тонкий шелк одеяний, в которые он облачался, выходя из Виссавии.
— Вернулся? — тихонько переспросил вождь. — Разве я выходил?
Советник, седовласый уже старший хранитель смерти, упал на колени и тихо прохрипел:
— Значит, целители были правы, ты не помнишь…
— Не помню чего?
Вождь отстегнул миниатюрные застежки, собирающие у висков тонкий плат, позволил мягкой ткани упасть на колени.
— Временами… ночами ты уходишь в лес… И…
Поняв, что советник не осмеливается продолжать, вождь приказал:
— Подойди!
Седовласый советник повиновался и вновь опустился перед вождем на колени. Тревога расползлась по душе дурным предчувствием, но дрожащие пальцы сами потянулись к вискам коленопреклоненного хранителя смерти. Элизар боялся и хотел знать правду. Глубоко вздохнув, поборов стягивающую горло тошноту, он мягким всплеском магии, стараясь не ранить открытую перед ним душу, ласковой поступью вошел в чужие воспоминания.
Закатное небо, затянутое тучами, отражает вспыхнувший в одно мгновение кустарник. Стелется по земле дым, яркое пламя высвечивает тень вставшего на дыбы пегаса. Ржание режет по натянутым нервам, крылья отчаянно бьют воздух, тонко поет щелкнувший по огню кнут. Горящий кустарник швыряет в воздух фонтан искр, пегас вновь вскидывается на дыбы, но веревка, стягивающая его шею, тянет обратно. А вождь, держащий другой конец веревки, смеется дико, безумно, в ответ на испуганное ржание, и следующим щелчком кнут вспарывает кожу на гибкой, выгнувшейся спине, потом бьет по крыльям, подняв вокруг ворох окровавленных перьев. И вновь смех. И вновь пение кнута. И вновь полное боли ржание…
— Мой вождь, — отшатнулся советник, разрывая нить воспоминаний.
Элизар поднялся с ложа и подошел к окну, до крови кусая губы. Ему не нужны были больше чужие воспоминания, свои нахлынули волной, разбередили душу открытой раной и придавили плечи тяжестью вины. Он каждую ночь вставал со своего ложа и уходил из замка. Его безумие проносилось по Виссавии бурями, рвало деревья из земли, хлестало леса дождями, шквальным ветром прилизывало кустарники и травы. Он ловил не успевших улететь священных животных, пегасов, и до рассвета хлестал их кнутом, упиваясь их болью и страхом, а также запахом крови. А потом возвращался на свое ложе и просыпался утром, уставший и разбитый, в облегчении забвения.
Вспомнил он и последнюю ночь, вернее, часть ее. Полумрак, крик сестры за спиной, глухой звук удара и отлетающего к стене Рэми. Элизар что-то кричал, сам не помнил что, кажется, приказывал племяннику одеться и немедленно идти за ним. Рэми плакал, дрожал под ударами, сестра пыталась оторвать сына от брата и сама отлетела к стене. А Элизар продолжал бить, шепча при этом:
— Разбалованный щенок! Я скорее убью тебя, чем оставлю в Кассии!
— Милостивая богиня… — прохрипел вождь, выныривая из собственного кошмара. — Я сейчас же пойду к Астрид… хотя бы попытаюсь объяснить...
— Астрид забрала детей и увезла их из Арленара.
— Куда?
— Мы не знаем... — советник мелко дрожал, опустив голову, но продолжал говорить горькие слова: — Они тебе больше не верят...
— Без учителей? — прохрипел Элизар. — Она увезла высшего мага без учителей?
— Да, мой вождь. И она не позволила подойти к мальчику целителям душ… Его тело исцелили, его страх перед тобой… остался.
— Он ненавидит меня? — тихо спросил Элизар и вздрогнул от ответа:
— Он еще не умеет ненавидеть.
Хранитель ушел, а Элизар просидел до самого рассвета, опустив голову на руки и вслушиваясь в шелестевший за окном дождь. Еще вчера он обещал Рэми безопасность в Виссавии, а сегодня напугал его и сестру более, чем когда либо пугали кассийцы. Да и мог ли он после всего этого кому-то обещать безопасность? Сестра спрятала от него Рэми и правильно сделала… если мальчик будет рядом, вождь сам, своими руками, сведет его с ума. Много ли надо шестилетнему высшему магу?
— Богиня, пусть меня кто-то остановит… — прошептал Элизар, — хоть кто-нибудь…
Он не спал три дня, заставлял себя не спать. А вечером четвертого, скатываясь в пропасть сна, приказал приковать себя к кровати. Он сам чертил руны на кандалах, надеясь, что это поможет.
Не помогло. Он вскочил на закате, опустошенный после выплеска магии, схватился за страшно болевшую голову и с ужасом посмотрел на лежавшие на полу изрезанные рунами полоски метала и на свои кровоточащие запястья. Он был свободен, а над Виссавией несся протяжный стон.
— Я убил… Рэми? — тихо спросил он у хранителя смерти.
Советник не ответил, опустив голову. И Элизар на этот раз не осмелился заглянуть в его воспоминания. И сам боялся вспоминать.
— Я не хочу больше слышать о Кассии, — сказал он, подходя к окну, где прошивали низкое, тяжелое небо яркие молнии. — Отзови оттуда целителей. Всех... не хочу слышать об этой проклятой стране... Позови целителя душ… пусть эта боль уйдет…
«Прости, отец, но не я не могу исполнить своего обещания…»
Но надо как-то жить дальше. Другого вождя у Виссавии нет. И не будет.
Преддверие бури. 3. Рэми. Маленький маг
Ненависть может быть унаследована,
любовь — никогда.
Ауэрбах
Отсюда, с обрыва, укутанное в бархат сосен поместье походило на игрушечный домик. Сестренке такой луну назад подарили, на трехлетие: белоснежные стены, завитушки лепнины, острые башенки по углам.
Но настоящий домик, погруженный в закатное марево, был гораздо забавнее игрушечного: фигурки в нем двигались сами, то появляясь в окнах, то исчезая. Каждая была по-своему интересна. Внутри каждой бурлила своя смесь: любви, ненависти, смеха, зависти. Многих Рэми еще не понимал до конца, но всегда был рад попробовать, запоминая неповторимый привкус: то легкая горечь, то приторная сладость, то капелька кислинки. Так много всего. Так трудно запомнить. И нет рядом учителя, который может подсказать…
...запретить. Нельзя играть с «фигурками». Нельзя «подавлять чужую волю». А если охота?
Изнывая от грызущего изнутри страха, Рэми-таки сорвался. Заставил круглолицую служанку улыбнуться, вспоминая давний зимний вечер и тихий голос матери, рассказывающей сказку. Заставил голодного прислужку заглянуть за портьеру, туда, где Рэми припрятал вкусный пирожок. Заставил конюшего, на глазах Рэми пнувшего собаку, зайтись черным, удушливым страхом… Это было так легко. Так забавно. И помогало преодолеть холодной змей свернувшийся внутри страх... Рэми не хотел думать о той ночи. И про дядю вспоминать не хотел. И про обжигающую боль, и про тихую силу целителя, и про бешенную скачку в ночь. Не хотел.
— Хей! — требовательно потянула за рукав сестренка.
И как только тут оказалась? Рэми хотел обернуться, но застыл как вкопанный. Так и не смог оторвать взгляда от сгустившихся вокруг дома облаков цвета запекшейся крови. Кровь… почти черная в полумраке. Бледная служанка оттирала ее тряпкой, пока Рэми бился в руках целителей, а браслет на руке нагрелся так, что выдержать было невозможно. Нельзя вспоминать о той ночи! Мама говорила, что нельзя!
Страх вновь вгрызся в душу, нахлынула тяжелая тревога. И не к кому с этим пойти. Учителей больше нет, брат и мать не понимают. Почему?
Почему Элизар оказался таким? Почему не пришел как прежде, не улыбнулся, не прошептал: «Ирехам лерде, Нериан, ирехам доре…» («Расти быстрее, Нериан, расти счастливым…» (висс.))
— Ирехам лерде, Лия, ирехам доре…— прошептал Рэми, прижимая к себе сестру.
Забавная она. Плаксивая и нежная. В глупом, похожем на взбитые сливки, пышном платье, а все равно забавная. Всего на три года младше, а, кажется, что на целую вечность. Вечность — это долго, говорил учитель. А еще говорил, что однажды сестра вырастет и станет лучшим другом, как станет другом Рэми для Ара. Жаль, что пока он Ару только мешает.
— Рэми, — заныла малышка, обнимая его за талию. — Пойдем…
— Нет, я еще останусь.
— Рэ-э-эми! — надула губки сестренка. — Пойдем!
Рэми покачал головой. Он не хотел никуда идти. Здесь, в теряющем последние листья буковом лесу, было хорошо. А в поместье его боялись. От чужого страха мутило больше, чем от собственного, и только там, где не было людей, Рэми мог вздохнуть свободно. Учителя предупреждали. Учителя говорили, что ему еще рано открываться миру. Рэми не верил… еще недавно не верил.