Я собиралась написать тебе большое письмо, так что, вероятно, мне придется делать это с перерывами, и сейчас как раз один из них настанет, потому что подошло время купать Донни — Малыша и Фредди я вымыла утром, потому что сегодня довольно холодно и на улицу они не выходили. Я скоро вернусь.
Для начала о том, как я печатаю на машинке. Не стану врать, я не настоящая машинистка, печатаю одним пальцем, если постараюсь, то пятью, и хотя я помогаю Папе Фреду печатать документы, у меня уходит час на то, что у профессионалов занимает 15 минут. Если серьезно, то я не имею ни времени, ни желания достигать в этом деле мастерства. Но, по-моему, здорово, что ты увлекся машинописью и научился печатать лучше любой машинистки. Мы всегда обладали способностью быстро схватывать новое (Джимми, Ферн и мы с тобой), и во всех нас была доля природного артистизма — помимо прочих талантов. Даже в маме с папой.
Я действительно считаю, что нам некого винитьв том, что мы делаем со своими жизнями. Ученые доказали, что примерно в семь лет ребенок достигает «возраста разума» — это значит, что в этом возрасте мы понимаем и знаем разницу между «хорошо» и «плохо». Конечно — среда играет ужасно важную роль в нашей жизни, как в моей, например, сыграл важную роль женский монастырь, и я этому рада. Что касается Джимми — он был самый сильный из всех нас. Я помню, как он работал и ходил в школу, хотя никто ему не говорил, что нужно делать, он по своей воле что-то из себя делал. Мы никогда не узнаем причины того, что с ним произошло, почему он сделал то, что сделал, но мне до сих пор мучительно о нем думать. Для меня это была такая утрата. Но мы не умеем контролировать свои слабости, и это также касается Ферн и сотен тысяч других людей, включая нас с тобой, — поскольку у всех у нас есть свои слабые стороны. В твоем случае — я не знаю, в чем конкретно твоя слабость, только я считаю, что НЕ СТЫДНО, КОГДА У ТЕБЯ ГРЯЗНОЕ ЛИЦО, СТЫДНО, КОГДА ТЫ ЕГО НЕ МОЕШЬ.
Со всей откровенностью и любовью к тебе, Перри, — ты ведь теперь у меня единственный брат, дядя моих детей, — я не могу признать твое отношение к нашему отцу или к твоему заключению СПРАВЕДЛИВЫМ или естественным. Ты можешь, конечно, обижаться на меня, негодовать — я понимаю, что всякому человеку неприятно, когда его критикуют, и вполне естественно сердиться на того, от кого эта критика исходит, поэтому я готова к тому, что произойдет одно из двух: а) ты больше мне не напишешь вообще, либо б) напишешь письмо, где выскажешь все, что ты обо мне думаешь.
Надеюсь, я ошибаюсь, искренне надеюсь, что ты хорошенько поразмыслишь над моими словами и попытаешься понять чувства другого человека. Пожалуйста, пойми, что я прекрасно знаю, что я для тебя не авторитет, я не могу похвастать особым интеллектом или образованностью, но я считаю себя нормальным человеком, обладающим способностью логически мыслить и желанием жить согласно заповедям Бога и людей. Также верно, что я несколько раз «оступалась», и это нормально — потому что, как я уже сказала, я человек и поэтому не лишена человеческих слабостей, но, повторяю: не стыдно, когда лицо грязное, стыдно, когда его не моешь. Никто лучше меня самой не знает моих недостатков и ошибок, так что обо мне говорить не будем.
Теперь первое и самое важное из того, что я хочу сказать, — папа не может отвечать за твои дурные поступки или добрые дела. То, что ты делаешь, как хорошее, так и плохое, это твое личное деяние. Насколько я знаю, ты жил так, как тебе нравилось, не обращая внимания на внешние обстоятельства, на людей, которые тебя любили, — и причинял им боль. Не знаю, сознаешь ты это или нет, но меня, так же как и папу, в тебе смущает не то, что ты что-то натворил, НО ТО, что ты не выказал ни малейших признаков ИСКРЕННЕГО сожаления и проявил полное неуважение к каким бы то ни было законам, людями вообще к миру. В твоем письме отчетливо звучит, что во всех твоих проблемах виноват кто-то другой, но только не ты. Я признаю, что ты умный, у тебя большой запас слов, и я чувствую, что ты способен сделать все, за что возьмешься, и сделать хорошо, но что конкретно ты хотел бы делать и желаешь ли ты работать и честно трудиться для достижения своей цели? Успех никогда не дается легко, я уверена, что ты неоднократно это слышал, но вреда не будет, если услышишь еще разок.
Если хочешь знать правду, по поводу папы я тебе могу сказать вот что: ты разбил ему сердце. Он сделал бы все на свете, лишь бы тебя выпустили и к нему вернулся его сын, но боюсь, что ты только причинишь ему новые огорчения. Он не становится с годами моложе и здоровее и, как говорится, уже не может так «приподняться», как в былые дни. Порой он бывал не прав, и он сам это понимает, но независимо от того, что он имел и куда он ехал, он делил свою жизнь и свое имущество с тобой, а ведь ни для кого другого он бы этого не сделал. Я не хочу сказать, что ты ему за это обязан по гроб жизни, но ты обязан УВАЖАТЬ его и быть с ним ВЕЖЛИВЫМ. Я лично горжусь папой. Я люблю его и уважаю как отца, и мне жаль только, что он предпочел быть Одиноким Волком, хотя мог бы поселиться у нас и получать нашу любовь, вместо того чтобы сидеть одному в своем маленьком трейлере и тосковать в ожидании твоего возвращения. Я волнуюсь за него, и когда я говорю «я», я имею в виду еще и мужа, потому что мой муж уважает нашего папу. За то, что он Мужчина. Верно, папа не получил образования, но в школе нас учат только узнавать и писать разные слова, а тому, что эти слова значат в реальной жизни, может научить только ЖИЗНЬ и опыт. Папа пожил на свете, и ты только показываешь свое невежество, когда говоришь, что он необразован и неспособен понять «научное значение и т. д.» проблем бытия. Для ребенка мать — единственный человек, который поцелует болячку и ему сразу полегчает, — а попробуй-ка объяснить это с научной точки зрения.
Извини, что я с тобой так строго, но я чувствую, что должна высказать все начистоту. Мне жаль, что это письмо будет подвергнуто цензуре (тюремными властями), искренне надеюсь, что оно не помешает твоему освобождению, но я считаю, что ты обязан знать и понимать, как ужасно ты нас огорчил. Папа для меня много значит, потому что я предана своим близким, но ты единственный, кого папа любит, — короче говоря, его «семья». Он, конечно, знает, что я люблю его, но, как ты сам понимаешь, между нами нет теплых отношений.
Гордиться тем, что ты сидел в тюрьме, глупо, но тебе нужно постараться пережить свое заключение, и это возможно, но только если ты не будешь думать, что все вокруг тупые, необразованные и черствые. Ты — человек, ты обладаешь свободой воли, которая ставит тебя выше животного уровня. Но если у тебя нет сочувствия и сострадания к ближнему — ты становишься тем же животным: «око за око, зуб за зуб», и тогда ты не обретешь ни счастья, ни душевного покоя.
Что касается ответственности — ее никто не любит, но все мы несем ответственность перед обществом, в котором живем, и должны соблюдать его законы. Когда ты начинаешь брать на себя ответственность за дом и детей или свое дело, тогда ты и превращаешься из мальчика в Мужчину — ведь ты, конечно, понимаешь, какой бы начался хаос, если бы каждый человек сказал: «Я хочу жить сам по себе, без ответственности, говорить все, что мне вздумается, и поступать так, как мне одному нужно». Мы все вольны говорить и поступать так, как захотим, — при условии, что эта «свобода» не ущемляет прав нашего собрата.
Подумай над этим, Перри. У тебя недюжинный ум, но иногда твои рассуждения уводят тебя от истины. Возможно, это издержки твоего заключения. Но как бы там ни было, помни — ты, и только ты отвечаешь за свои поступки, и только от тебя зависит, сможешь ли ты изменить свою жизнь. Надеюсь вскоре получить ответ.
С любовью и молитвами,
твои сестра и зять
Барбара и Фредерик и вся семья.
Помещая это письмо в разряд особо ценных предметов, Перри руководствовался отнюдь не чувством привязанности. Ничего подобного. Он «не переваривал» Барбару и только позавчера говорил Дику: «Единственное, о чем я жалею, так это о том, что в том доме не было моей сестры». (Дик рассмеялся и признался в аналогичной печали: «Я все думаю, как было бы весело, если бы там была моя вторая жена. И вся ее проклятая семейка».) Нет, письмо было ему дорого просто потому, что его тюремный друг, «суперинтеллектуальный» Вилли-Сорока, написал очень проникновенный его анализ, занявший две машинописных страницы и озаглавленный «Впечатления, которые я получил от этого письма»:
ВПЕЧАТЛЕНИЯ, КОТОРЫЕ Я ПОЛУЧИЛ ОТ ЭТОГО ПИСЬМА
1. Когда она начала письмо, она собиралась продемонстрировать свое христианское сострадание. То есть в ответ на твое письмо, которое ее явно задело, она собиралась подставить другую щеку, надеясь таким образом вызвать в тебе неловкость за предыдущие письма и заставить оправдываться в последующих.
Однако немногие люди успешно могут демонстрировать принципы общей этики, когда их переполняют эмоции. Твоя сестра является как раз примером такого провала, поскольку чем дальше, тем больше в ее суждения вмешивается гнев, — мысли ее хороши, ясны, они свидетельствуют об ее уме, но этот ум не свободен от предубеждения, не объективен. Это разум, приведенный в действие эмоциональным откликом на воспоминания и огорчением; следовательно, какими бы мудрыми ни были ее предостережения, они не принесут плодов, разве что в следующем письме ты постараешься побольнее ее ранить. Таким образом, образуется порочный круг, и в результате вы оба только еще больше разозлитесь и расстроитесь.
2. Это письмо дурацкое, но людям свойственно ошибаться.
Твое письмо и этот ответ на него оба не достигли цели. Ты в своем письме попытался объяснить свои взгляды на жизнь, потому что жизнь тебя чувствительно тряхнула. Ему суждено было быть неправильно понятым или понятым слишком буквально, потому что твои идеи спорят с общепринятыми. Но кто может быть более предан общепринятым ценностям, чем домохозяйка с тремя детьми, которая «предана своим близким»??? Что может быть более естественно, чем ее обида на человека, не признающего этих ценностей? В традиционализме есть большая доля лицемерия. Любой мыслящий человек отдает себе в этом отчет; но когда дело касается обывателя, полезнее обращаться с ним так, как будто он не лицемерит. Это не вопрос твоей верности собственным взглядам; это вопрос компромисса, необходимого для того, чтобы, оставаясь индивидуумом, ты не подвергался постоянной угрозе давления со стороны обывателей. Ее же письмо не достигло цели, потому что она не смогла осознать глубины твоих проблем — она не смогла понять тягот, выпавших на твою долю по вине окружающих, твоей внутренней усталости и усиливающегося стремления к обособленности.
3. Она считает, что:
a) Ты чересчур склонен жалеть себя.
b) Ты слишком расчетливый.
c) На самом деле ты не заслуживаешь письма на восемь страниц, написанного в промежутках между выполнением материнских обязанностей.
4. На странице 3 она пишет: «Я действительно считаю, что нам некого винить… и т. д.». То есть у нее нет претензий к тем, кто оказал на нее влияние. Но правда ли это? Она — жена и мать. Респектабельная и относительно защищенная от превратностей судьбы. Легко не замечать дождь, когда на тебе плащ. Но что бы она сказала, если бы ей приходилось зарабатывать себе на жизнь грязной работой? Неужели она бы простила тех, кто повлиял на нее в прошлом? Нет, и еще раз нет. Нет ничего более естественного, чем считать, что в твоих неудачах есть вина других, так же как совершенно естественно забывать тех, кто причастен к твоим успехам.
5. Твоя сестра уважает вашего отца. И ее обижает то, что тебя он любит больше. Ее ревность еле заметно просматривается в этом письме. Между строк я читаю ее недоумение: «Я люблю папу и стараюсь жить так, чтобы он мог мною гордиться. Но мне приходится удовлетворяться крохами его привязанности. Потому что он любит тебя, но отчего такая несправедливость?»
Очевидно, ваш папа в течение долгих лет эксплуатировал эмоциональную душу твоей сестры посредством почты. Вот какова, по ее мнению, картина его жизни — обездоленный человек, проклятый неблагодарным сыном, на которого он изливал любовь и заботу, получая в ответ лишь презрение.
На странице 7 она говорит: жаль, что письмо будет подвергнуто цензуре. Но на самом деле ей вовсе не жаль. Она рада, что оно будет прочитано цензором. Подсознательно она написала его так, чтобы цензор почувствовал, что семья Смитов на самом деле хорошо организованная ячейка общества: «Пожалуйста, не судите нас всех по Перри».
Насчет матери, которая целует болячку. Это такой женский сарказм.
6. Ты ей пишешь потому, что:
a) По-своему ты ее любишь.
b) Тебе необходим контакт с внешним миром.
c) Ты можешь ее использовать.
Прогноз. Переписка между вами может выполнять только социальную функцию. Не затрагивай темы, выходящие за пределы ее понимания. Не навязывай на нее свои личные выводы. Не заставляй ее оправдываться и не позволяй ей заставлять тебя оправдываться. Уважай ограниченность ее возможностей тебя понять и помни, что она чувствительна к твоим высказываниям об отце. Будь последователен в своем отношении к ней и не добавляй ничего к тому впечатлению, которое у нее о тебе сложилось: ты слаб. Не потому, что тебе необходима ее доброжелательность, а потому, что тебя ждет большое количество подобных писем, и они могут привести только к усилению твоих и без того опасных антиобщественных инстинктов.
КОНЕЦ.
По мере того как Перри продолжал сортировать и выбирать, стопка вещей, которые были ему слишком дорога, чтобы с ними расстаться хотя бы даже на время, достигла некоей шаткой высоты. Но что было делать? Он не мог рисковать «Бронзовой Звездой», полученной в Корее, или дипломом об окончании средней школы (выданным ему Управлением по образованию округа Левенворт как результат того, что он, находясь в заключении, возобновил свое надолго прервавшееся обучение). Также ему не хотелось потерять пухлый коричневый конверт с фотографиями — прежде всего собственными, сделанными в период между его службой в торговом флоте (на обороте портрета милого мальчика было написано: «16 лет. Юный, бесшабашный и невинный») до недавнего посещения Акапулько. Было еще с полсотни других предметов, которые он решил взять с собой, в том числе карты сокровищ, альбом Отто и два толстых блокнота, в более толстом из которых был его собственный словарь, список собранных не в алфавитном порядке слов, которые ему казались «красивыми», или «полезными», или по крайней мере «достойными запоминания». (Вот типичная страница: «мертвенный — подобный смерти; полиглот — знающий много языков; санкция — наказание; не сведущий — не знающий; брутальный — очень жестокий; расхищать — когда грабят, воруют и тащат; каннибализм — пожирание себе подобных, людоедство, принятое у некоторых диких племен».)
На обложке второго блокнота почерком, которым Перри так гордился, буквами, которые соединялись между собой причудливыми женскими завитушками, было написано «Личный дневник Перри Эдварда Смита» — название не вполне точное, поскольку это был не дневник, а, скорее, антология невнятных фактов («Каждые пятнадцать лет Марс становится ближе. Ближайший год — 1958»), стихи и цитаты из литературных произведений («Нет человека, который был бы как остров, сам по себе»), и отрывки из газет и книг в виде парафраза или цитаты. Например:
«Знакомых у меня полно, друзей же — немного, а тех, кто действительно меня знает, и того меньше».
«Слышал, что в продаже появился новый крысиный яд. Чрезвычайно мощный, без запаха, без вкуса, и он настолько усваивается, если его проглотить, что в мертвом теле невозможно обнаружить след».
«Если придется говорить речь: «Я не могу вспомнить, что я собирался сказать, — потому что никогда в жизни не думал, что когда-нибудь встречу сразу столько человек, которые непосредственно причастны к тому, что у меня так хорошо на душе. И этим замечательнейшим моментом своей жизни я несомненно обязан вам. Спасибо!»».
«Интересная статья в февральском выпуске «Как мужчина с мужчиной»: «Я ножом прорубился к алмазным копям»».
«Человек, который наслаждается свободой со всеми ее прерогативами, неспособен понять, что значит быть лишенным этой свободы». — Эрл Стэнли Гарднер.