«Да», — кивнул он.
План: Альбемут сигнализирует на Землю тайное сообщение о том, что наша планета, солнечная система, все мы — движемся назад во времени и оно скоро стабилизируется и изменится, и эта встряска будет для нас ужасной. Наши лидеры знают об этом, но отрицают. Время скоро закончится (линейное время) как жизненный фактор; оно не повернется, как в «Мире наоборот», а наше настоящее растворится по мере того, как исчезнет все, что разрослось за последние 3500 лет, исчезнет, как сон. Всего этого больше не будет. Равновесие установится на 1500 или 2500 г. до н. э. (возможно, что взрыв, критская цивилизация произошли именно тогда?). Все события становятся все менее реальными по мере того, как время разряжается… Иисус был первым посланцем Альбемута, пришедшим сюда, чтобы сказать нам, что однажды время вдруг прекратится, чтобы подготовить нас. Сейчас Земля полна посланцев; они повлияли на многих из нас через радиообмен, который является энергией, ноосферой и т. д. И теперь все скоро встанет, но поскольку они с Альбемута, они вне такого линейного времени; для них каждый год все реальнее и реальнее (то, что мы называем Бытием). Но они могут проникнуть туда, где ноосфера существует, т. е. в 1960–2000 гг. Наше микроволновое и др. оборудование получает и усиливает их телепатические сигналы, радиосигналы. Они были здесь, чтобы помочь, но теперь их помощь искусственно усилена для этого поколения.
«Что сказали мертвецы» — Нарушение регистрации в Федеральной комиссии по связи.
Сообщение с Альбемута, однако, исправляет теорию доктора Г.К.; не было взрыва, просто время Бытия застряло в линейном времени этой солнечной системы или планеты… отсюда миф о Саде Эдемском у каждой расы на Земле — оно закончилось, мы были изгнаны. Линейное время, единственное, которое мы признаем — это застрявшая онтологическая координата существования; каждый год укрепляет и полностью обновляет, даже добавляет слои к каждому из нас, как налет; в этом смысле мы стареем, растем, пока каждый из нас не буден совершенен через энтелехию. «А как же кости динозавров и окаменелости?» — спросим мы. Ответ: каждое произведение искусства разрушается, даже если оно завершено. Костяная китайская чаша не стареет, но с ней может произойти катастрофа. Это и случилось с жизнью; в конце концов, как всякий артефакт, каждая форма разрушается, но энтелехия спасает хрупкие кристаллическое формы и они возвращаются в пластичном перерождении. Есть и другие изменения — это не недвижимый, статичный мир. Но процессы, известные нам как старение — энтропия нашего мира и то, что мы видим как космос; (противоположности космоса и вселенной). Все утраченное в конце пути должно быть обновлено, как в конце 24-часового цикла электрических часов. В нашем мире что-то не так; мы теряемся. Равновесие ушло: и мы ощущаем это как поражение, провал, болезнь, старение и, наконец, смерть. Что-то вышло из равновесия; две временные силы не равны.
«Что мы заметим, если это истинное (ретро) время скакнет в пропорции? Замедление нашего нормального линейного времени? Нет, вторжение в наш стареющий мир сияющей энергии, наполняющей все и везде, искрящейся, оживляющей живые вещи и неживые. Мы увидим живую энергию, нечто вроде сияющего сока, заливающего все, искры; и она изменяет то, что обтекает, превращая в себя, подобно плазме. Это время, настоящее время, плюс энергия времени. Оно унесет наслоения, которые ложны, оно отбросит наслоения малого Бытия… добавит жизненности к Реальному и приведет к исчезновению ложного, как будто его не было. Это время переворачивающееся: направление. Переживаемое как энергия к Бытию, как исчезновение нереального/иллюзорного.»
«Эти замедления и обращения будут изливаться рывками. Не линейным образом; это аспект неправильного времени. Это будет как рождение ребенка: вплеск внешней энергии в мир. Весной цикличная жизнь на своем пике; так и обратное время будет стремиться взлететь с ней на пик.»
«И у нас будет — у тех, кто будут наполняться — странное чувство, что часы обратились назад… сотни, может, тысячи лет, в зависимости от того, сколько этой энергии — а это энергия — наполнит каждого из них. Каждый будет отличаться от другого затронутого; движущиеся назад — получающие все больше. Есть количество (лет назад) и качество: они будут видеть качественно.»
В психиатрическом личном деле разведки США на доктора Г.К. сказано: «им завладел Дионис, унесший его из времени и пространства» и т. д.; он как Ницше, только считает этот опыт реальным.
Загрей-Дионис всегда боится, что его запрут, не того, что его убьют — в конце концов, он бессмертный. Он должен либо показать свою истинную силу и освободиться, либо сдаться и умереть; в ином случае он свободен. Он выбрал сдаться, чтобы скрыть свое существование; а они его «цивилизовали», обучили, что ему делать. Но он приходит к пойманному в ловушку как маленький зверек: в ловушку, и он становится ими. Дионис был членом высадившейся экспедиции. Он был наивен и любопытен, был вовлечен людьми в их «игру», одурачен и порабощен. Теперь он не знает своего имени (Парсифаль, Христос, Зигфрид). Они убили его — на самом деле они его одурачили, чтобы завладеть тем, что у него было с собой. Наши предки. Так что его экспедиция улетела и оставила его, оставила среди нас. Он не был таким уж умудренным; не мог смотреть отстраненно и незаинтересовано, как другие в его группе. Может, он был младше остальных: юноша, ребенок, рожденный в полете… потому такой наивный. Люди (взрослые) были более искушенными, чем он. Теперь он не может быть обучен своей расой, должен перерождаться здесь, среди нас (они свободны от порабощающей силы бегущего линейного времени; потому он бессмертен или вечен; такими мы должны быть и можем быть снова). Их экспедиция вошла в наш мир снаружи линейней убегающей временной дисфункции. Дионис переселился вперед по линейному времени, стал цивилизованным, «вырос» в Загрея и Орфея и особенно в Христа. А затем исчез (это было совершенство его энтелехии, но мы скажем, что после 100 г. н. э. в этом мире Бытия не было никакого изменения времени). Он возвращается как Христос; вот почему он говорил о «послании Второго Утешителя», но втайне имел в виду себя. Его убивали так часто — лежащее ничком тело олененка — что он научился скрывать себя… и лучшим способом было забыть (Lethe), кем он был, так что он не смог бы случайно проговориться, как он сделал, будучи Иисусом.
Страх заточения превыше всего; будучи схваченным, он лучше уговорит власти (напр. Пилата) «убить» его, что его освободит, чем чахнуть в маленькой клетке, подобно пойманному зверю. Он имеет тягу к маленьким зверькам из-за того, что с ним сделали (в своей натуральной форме он мал: как дитя, и уязвим). (Потому он Бог уязвимых и доверчивых и особенно пойманных в ловушку; беззащитных в ловушке). Олененок, ягненок… обманутые через свое любопытство и ребячество, желающие играть (с теми, кто старше и более опытен).
Бог невинности. Теперь он забыл свое имя, но его природа и силы остались. Неожиданно, в анамнезисе, они возвращаются.
Он — многие из нас (в действующих лицах романа). Но по большей частью в бесноватых, тех, кого бросает от нежности к ярости. Отравление и горе.
Дионис был предпоследним (premey[169]). Он не Иисус, он Илия и Иоанн Креститель; встречающий Иисуса Христа, который является следующим воплощением, более взрослым… Дионис слишком дикий (исследования протагониста привели его к тому, что все они одно, и венец всему Иисус; здесь есть как минимум двое из них, и именно Дионис овладевает им лично).
(ок. 1974-75)
Жирный[170] позднее развил теорию, что вселенная создана из информации. Он стал вести дневник — на самом деле, вел его уже некоторое время. Его встреча с Богом вся была здесь, на страницах, написанных его (Жирного, не Бога) рукой.
Термин «дневник» — мой, а не Жирного. Он называл это «экзегезой», теологическим термином, означающим текст, объясняющий или толкующий священные писания. Жирный считал, что информация, которой в него стреляли время от времени, была священной по сути и отсюда форма писания.
Один из его параграфов настолько меня впечатлил, что я решил скопировать его сюда.
«Резюме, (и т. д. — см. трактат)»[171]
Жирный развил много необычных теорий о своем контакте с Богом и информации, полученной от него. Одна, в частности, поразила меня как подталкивающая к размышлению. Она для Жирного была как ментальная капитуляция перед тем, что он предпринимал; его теория состояла в том, что на самом деле ничего такого он не испытывал. Участки его мозга были избирательно простимулированы мощными энергетическими лучами издалека, возможно, за миллионы миль отсюда. Эти избирательные стимуляции участков мозга создали в его голове впечатления, что он видел и слышал слова, рисунки, образы людей, короче, Бога, или, как Жирный любил его называть, Логоса. Но на самом деле он лишь воображал, что переживает все эти вещи. Они напоминали голограммы. Что поразило меня, так это странность безумного опровержения собственных галлюцинаций столь запутанным образом; Жирный интеллектуально вывел себя из игры в безумие, все еще наслаждаясь своими видениями и звуками. В сущности, он больше не утверждал, что пережитое им действительно было. Говорит ли это о том, что он начал приходить в себя? Едва ли. Теперь он считал, что «они» или Бог или кто-то там, имеющий дальнобойный, очень мощный, насыщенный информацией луч энергии навел его на голову Жирного. Я не видел в этом какого-то улучшения, но это говорило о переменах. Жирный теперь мог честно опровергнуть свои галлюцинации, что означало признание их в качестве таковых. Но, как и у Глории, у него теперь были «они». Как по мне, это пиррова победа. Жизнь Жирного поражала меня как длинный перечень таких побед, примером тому то, как он спас Глорию.
Экзегеза, над которой Жирный трудился месяц за месяцем, поражала меня как пиррова победа, если это вообще была победа — в таком случае, это была попытка загнанного в угол разума найти смысл в непостижимом. Возможно, в этом ключ к умственным растройствам: непостижимые события случаются — ваша жизнь становится корзиной для смахивающих на издевку колебаний того, что раньше было реальностью, и не только это — будто этого не достаточно — вы, как Жирный, постоянно размышляете над этими колебаниями, пытаясь придать хоть какую-то связность. Хотя на самом деле единственный смысл, который в этом есть — этот тот, который вы всему этому приписываете из-за необходимости облечь все в формы и процессы, которые вы понимаете. Первое, что исчезает на пути к умственному расстройству — это знакомое.
А на его место приходят плохие новости, потому что вы не только не можете все это понять, вы не можете и сообщить об этом другим людям. Безумец что-то переживает. Но что это и откуда оно берется, он не знает.
В сердце этого помраченного пространства Жирный вообразил Бога, который его исцелил. Когда вы замечаете свои пирровы победы, они просто начинают окружать.[172]
Либо он увидел Бога слишком рано, либо слишком поздно. В любом случае, он не принес ему ничего хорошего в смысле выживания. Встреча с Богом не помогла ему вооружиться выносливостью, которой обычный человек, не столь одаренный, обладает.[173]
Люди и мир взаимно ядовиты друг для друга.
Но Бог — истинный Бог — проникает и туда, и туда, проникает в человека и проникает в мир и отрезвляет пространство. Но этот Бог, Бог снаружи, встречает ожесточенное сопротивление. Мошенничества — обманы безумия окружают, маскируясь под свои противоположности: предстают разумностью, но маски все равно тонки и безумие являет себя. Это отвратительно.
Лекарство тут, но тут же и болезнь. Как одержимо повторял Жирный, «Империя вечна». В качестве поразительного ответа этому кризису, Бог маскируется под вселенную, ту самую область, в которую он вторгся; он подделывается под палочки, деревья, бочки с мусором — он предпочитает быть отвергнутым мусором, так его дольше не замечают. Скрываясь, Бог буквально сидит в засаде в реальности и в нас. Бог и вправду нападает и калечит нас, действуя как антидот. Как может свидетельствовать Жирный, это очень пугающий опыт — встретить его. Потому мы и говорим, что Бог привык прятаться. 25 столетий прошло с тех пор, как Гераклит написал: «Скрытая форма — повелитель явной формы».
В точке Y сущность во мне развивается до своей конечной стадии (самости), стреляющей информацией, квазиматериально, квазиэнергетической плазматической негуманоидной формы жизни, которую я называю Зеброй — возможно, за тысячи или миллионы лет в будущем. Там («Y») — это фактически чистое знание, чистая информация (которой стреляют обратно в меня). Она умерла в последний раз и теперь вторгается «с другой стороны» (верхнего мира), а также из будущего.
Это соответствует тому, что «паранормальный кризис выпускает паранормальные силы» и сокрытие этих сил прерывается угрожающими жизни ситуациями; это очевидно означает, что я обладаю силами. «Я тоже знаю» — т. е. я один из них.
Я устроил свое растормаживание 2-74.
Это не Джим[174] пришел с другой стороны, а я; однажды я был ессеем. Но это действительно другая сторона, совсем не гуманоидная, и теперь она во мне. Сейчас я — оно. «Увидим его, как он есть и будем, как он» — а он как мы. Это немного отличается от «Это мы в будущем»; из этого следует, что Зебра во мне.
Идея, которой был одержим Жирный, пока все сильнее беспокоился о Шерри, в том, что Спаситель скоро родится вновь — или уже родился. Он бродил где-то по миру или скоро будет бродить. Снова.[175]
(1978)
Епископ Тимоти Арчер.[176] Мэри Энн Доминго. Мать Винса Доминго.
Лора Доминго. Жена Винса. СРП [Социалистическая рабочая партия]
Винс — председатель «Тройственного Комитета „Спасем графство Марин“» (3 предполагаемых (черных) террориста). Время: 1970. Место: Сан-Рафаэль.
Мэри Энн работает на департамент труда как редактор правительственных брошюр.[177]
Винс хочет, чтобы епископ Арчер выступил на съезде 3-К на тему гражданских прав и пацифизма. Есть враждебность между его женой-социалисткой Лорой и матерью, но его мать соглашается написать письмо епископу Арчеру. Мэри Энн на самом деле работает на правительство, в G-2.[178] Она становится любовницей епископа Арчера, чтобы скомпрометировать его (из-за его антивоенной позиции и поддержки гражданских прав). Епископ Арчер погибает в автокатастрофе или в Сан-Франциско, или на мосту Золотые Ворота, или в графстве Марин; она была за рулем. Позднее она совершает самоубийство.
Свитки Задокита[179].
В районе Мертвого моря проходят раскопки католических археологов. Они выкапывают свитки, которые определяют христианство как чисто иудейскую секту. Свитки не сочли важной находкой, но епископ Арчер говорил с переводчиком и поведал Винсу (который был атеистом), что свитки убедили Арчера в том, что исторического Иисуса не было. Арчер планирует уйти с поста епископа. Его обвинили в ереси за отрицание Троицы. И не успев выступить с публичным заявлением об Иисусе и Задокитском документе, он погибает в аварии. Мало кто знал, 1) что было в Задокитском документе и 2) что Арчер собирался уйти с поста и что он собирался сказать — он собирался обратиться в иудаизм.
Сид Герц, ортодоксальный иудей, друг Винса, основан на Авраме Дэвидсоне.[180] Епископ Арчер знакомится с ним через Винса.
Первая часть романа: 1970, антивоенное движение (1970). Епископ Арчер.
Вторая часть: после войны во Вьетнаме. Епископ Арчер и Мэри Энн мертвы. 1981 г., т. е. настоящее. Винс, который больше не занимается политикой (по некоторым причинам), находит доказательства, что его мать убила епископа Арчера. Из-за этого у него случается нервный срыв.
Микки Хиллард — его терапевт.
Резюме. Он воображает, что он — его мертвый друг епископ Арчер, который вернулся к нему «с другой стороны» (могилы). Винс «должен сообщить миру, что он, епископ Арчер, был убит правительством США действовавшим через Мэри Энн, тайную любовницу епископа». Чтобы доказать, что он на самом деле епископ Арчер, Винс знает (или думает, что знает) содержимое Задокитского документа. Это может подтвердить только католическая церковь, которая владеет непереведенным текстом.