– Налей в ветро воты.
– Обычной воды? – изумленно спросил Судейкин.
– Обычьной воты, – подтвердил лекарь.
– Странно, а я думал, что лекари работают с лекарствами, – недоуменно пробурчал делопроизводитель, но перечить не стал, поднялся на цыпочки и вылил в ведро ковш воды. Потом еще несколько ковшей, пока висящее на гвозде помойное ведро не наполнилось.
Магнус поковырялся в заднице у стонущего камчадала и сунул ему в вонючее отверстие конец трубки, второй конец засунул в ведро. И вода сама по себе, без всякой посторонней помощи, потекла в задницу камчадала. Только пузырьки забулькали в трубке. Судейкин удивленно распахнул рот.
– Закрой рот, – посоветовал ему Магнус, – простудишься.
Судейкин поспешно захлопнул рот – действительно, вдруг внутрь проникнет какая-нибудь хворь.
– Молотец! – похвалил канцеляриста Магнус.
Живот у лежавшего вниз лицом Терентия начал раздуваться, Магнус поспешно выдернул у него из задницы резиновый шланг, затем снял с гвоздя ведро и поставил его на пол.
– Теперь наго больного посадить на ветро, – велел он Судейкину, – и притержать, чтопы не упал.
– Как это? – замотал отрицательно головой делопроизводитель, он ничего не понял.
– Телай, чьто велено, – строгим тоном приказал лекарь.
Вдвоем они подняли мычащего, ничего не соображающего камчадала, усадили на ведро и внутри у того словно бы кто-то открыл задвижку – вода сильной, громко звучащей вонькой струей полилась из него.
После первого промывания лекарь сделал второе, а потом прямо там же, в канцелярии, за занавеской, уложил на сколоченную из старых корабельных досок лавку, дал выпить камчадалу какого-то приятно пахнущего снадобья и уложил спать.
Камчадал, немного пришедший после промываний в себя, пробовал сопротивляться, приподнимался с лавки, но лекарь несколькими успокаивающими движениями укладывал его обратно.
– Тиха, тиха, торагой труг, – произносил он решительным тоном, – вам нато лежать.
– Сколько лежать? – из глаз Терентия выбрызнули невольные слезы. – Долго? – он застонал вновь, вяло пошевелил головой.
– Тва тня, – строго произнес лекарь. – Я путу прихотить к вам и тавать микстура.
– Понятно, – слабеющим убитым голосом произнес камчадал, повалился на спину и закоыл глаза.
Через минуту он уснул.
– Зер гут, – произнес Магнус довольно и отправился к коменданту на доклад.
Нилов уже успел принять приличную дозу, нос у него сделался ярким, красным, светился, как луна в тропиках, но глаза еще сохраняли осмысленное выражение, поблескивали ненасытно.
– Ну, чего произошло с Терешкой, отвечай! – потребовал он, наполняя водкой очередную плошку, потом, поразмышляв немного, налил водки в свободную плошку, стоявшую на столе рядом с бутылью, придвинул к лекарю. – Пей!
Лекарь не стал жеманиться и отнекиваться, взял плошку и спокойно выпил. Затем крякнул в кулак – комендантская водка ему понравилась.
– Итак… – Нилов вперил в него свой взгляд и приподнял одну бровь, – излагай!
– Отравы хлепнул, – сказал ему Магнус, – правта, немного… Жить путет.
– Отравы, говоришь? – Нилов насупился, взгляд его налился кровью, отработанным движением он ухватил бутыль за горлышко и ловко наполнил водкой обе плошки, не пролив ни капли. – Ты ведаешь, что говоришь, эскулап? Откуда отрава?
– Не знаю, – невозмутимым тоном произнес Магнус Медер и, ухватив плошку пальцами, опрокинул ее в рот. Водка лишь слабо булькнула в горле и незамедлительно пролилась внутрь, прямо в желудок.
– Судейкин! – заорал Нилов, призывая к себе делопроизводителя.
– Я здесь, – канцелярист незамедлительно возник в проеме комнаты, предназначенной для чаепитий. – Слушаю, ваше превосходительство.
– Приказываю провести дознание, – комендант ткнул пальцем в заварной чайник, – откуда в доме появился отравленный чай?
– Купец Холодилов прислал.
– Сам доставил или кто-то принес?
– Не сам, нет – через мальчишку передал, сказал, что свеженький чаек должен понравиться вашему превосходительству.
– Хм-м! – в горле у Холодилова что-то задребезжало, завозилось – там словно бы свинцовая дробь стукалась друг о дружку, звук был глухой, будто Нилов уже прокатал эту дробь между зубами, сжевал ее, остались только смятые ошметки свинца. – Сам, значит, струсил, мальчишку прислал… Хм-м! Скажи сотнику – Холодилова арестовать и доставить сюда, на допрос. Ишь, чего вздумал – государевых слуг травить…
Лицо у коменданта сделалось красным, светился теперь не только нос – светились щеки, лоб, подбородок, и вообще тело все сделалось у него таким же светящимся, помидорно красным, из глаз источалось негодование, капало, словно слезы, на воротник. Увидев, что Судейкин продолжает стоять на пороге комнаты с остолбенелым видом (арест такого видного и богатого человека, как Холодилов – значимое событие для всей Камчатки, тут в море может подняться высокая волна и покатиться, ломая все на своем пути, на берег, вот Судейкин и медлил), Нилов распалился совсем – свечки можно было зажигать, рявкнул так, что из окон чуть не вылетели слюдяные стекла:
– Выполнять приказание!
Судейкина как ветром сдуло с плоского порога комнаты. Лекарь тоже решил удалиться, – от начальственного гнева лучше держаться подальше, – но едва он встал, как комендант зарычал и на него, адмиралтейского лекаря, всегда имевшего высокое положение не только на флоте, но и в светском обществе:
– А ну, стой!
Магнус остановился. Повернулся к Нилову:
– Я тумал, что вашей милости уже не нужен.
– Ты всегда мне нужен. Погоди-ка, – комендант тяжело поднялся из-за стола, – я сейчас…
Лекарь покорно наклонил голову. Нилов, кряхтя, прошел в соседнюю комнату, принес оттуда чайный мешочек, украшенный иероглифами. Сунул в руки Магнусу.
– Как ты думаешь, что это?
Лекарь недоуменно шевельнул плечами, развернул мешочек, сунул в него нос:
– Вроте пы чай.
– Вроде бы, вроде бы… – Нилов саркастически похмыкал, – я тоже считал, что вроде бы, да только чуть не опрокинулся на землю вместе с камчадалом. А камчадал был отравлен из этого вот кулька, – комендант звонко щелкнул пальцем по плотному матерчатому боку. – Понятно?
Распахнув мешочек пошире, Магнус вновь сунул в него нос.
– У чая всегта пывает сильный запах, он перебивает люпой тругой запах, – произнес лекарь задумчиво. – Но здесь, кроме запаха чая есть тругой запах, – Магнус отвернул лицо в сторону, – вы не пейте этот чай, госпотин коментант.
– Что за запах? – вскинулся Нилов.
– По-моему, еще есть запах мышьяка.
Нилов покрутил головой из стороны в сторону, словно бы на шею ему сильно давил воротник, потом поправил пальцами кадык. Выругался:
– Вот нехристь!
– Кто?
Канцелярист незамедлительно возник на пороге.
– Я здесь, ваше превосходительство!
– Холодилова привели?
– Еще нет. Ушли за ним, но пока не привели.
– Как только приведут – ко мне этого цареубийцу! – тут Нилов, конечно, хватил лишка – никакого царя купец убивать не собирался, скорее наоборот – старался устранить людей, которым власть царя мешала жить. Впрочем, и здесь Холодилов думал не о царе, а о себе самом – эти взбалмошные ссыльные могли принести вред его делу и этого допускать было никак нельзя. Всеми силами, которые имелись у Холодилова.
И плевать ему было на то, что Богу душу может отдать какой-то камчадал. Камчадалов на свете было много, а Холодилов один.
Лицо у купца сделалось белым, когда к нему пришли двое казаков с ружьями, возглавляемые сотником.
– Собирайся!
– Что стряслось? – рот у купца задрожал испуганно, мелко: появление такого конвоя ничего хорошего не предвещало.
– Велено доставить в острог, – пробурчал сотник, сверля Холодилова острыми темными глазами, – лично к коменданту.
– Да я с превеликим удовольствием, – купец затрясся, – гостинец только возьму.
– Никаких гостинцев! – в голосе сотника зазвучали злые шипящие нотки. – Велено доставить немедленно, без всяких сборов. Даже если будешь в исподнем.
– Ва-а-а-а-й, – заголосил купец, задрожал еще больше. – Что случилось-то? – он постарался заглянуть сотнику в глаза, но тот отвел взгляд в сторону. – Может, я тебе гостинец дам, а ты скажешь, что меня не нашел, а?
– Нет, я гостинцев не беру, – из глаз сотника на купца выплеснулось откровенное презрение. – Пошли! – В голосе его послышались угрожающие нотки. – Или тебя казаки возьмут под микитки.
Купец обреченно махнул рукой и больше не произнес ни слова.
Вначале его доставили в «холодную», но комендант возмущенно зарявкал на Судейкина:
– Я же велел этого татя немедленно привести ко мне! Почему не выполнено приказание? Ко мне его!
Несчастного купца, дрожавшего, как осиновый лист, привели к Нилову. Холодилов упал перед комендантом на колени:
– Чем я провинился перед вами, что сделал не так?
– И ты еще спрашиваешь? Скотина! – кожа на лице коменданта заполыхала горячо, в воздухе запахло чем-то горелым. – Пошто хотел меня отравить, да только это у тебя, татя недорезанного, не получилось… Э?
– Помилуйте, ваше сиятельство, – взмолился купец, голос у него завис на высокой ноте, – помилуйте!
– Не помилую! – Нилов изо всей силы саданул кулаком по столу. – Татей миловать не гоже, от этого государству – вред. Докладывай, пошто хотел отравить губернатора Камчатки? – Нилов не сдержался и назвал себя губернатором, повысил в звании и должности. – Э?
Купец хлобыстнулся лбом об пол так, что звон по всему дому пошел: Холодилов не мог понять, что произошло, откуда приползла холера, не мог свести концы с концами, хотя одно осознавал твердо: он находится в большой беде, в такой большой, что запросто может лишиться головы.
Он взвыл.
– Ну как и чем мне доказать, ваше сиятельство, что я не хотел причинить вам никакого зла? Скорее наоборот, я всегда старался делать вашему сиятельству добро и только добро, и сейчас желаю лишь добра и здоровья.
– Хы! – Нилов, рассмеявшись хрипло, упер руки в бока. – Хорошее же у тебя добро, купец, – отправлять людей на тот свет. Признавайся в грехе своем, пока тебя не отвели в пыточную!
Несчастный купец взвыл еще пуще, ему сделалось страшно.
– Никакого греха за мною нет, отец родной, – Холодилов вновь громко саданулся лбом об пол, – не совершал я ничего преступного!
– Значит, не хочешь соглашаться? – зловеще поинтересовался комендант.
До пыточной дело не дошло, да и Нилов, он только грозил, обещая намотать чьи-нибудь кишки на дрючок, на практике же до этого никогда не доводил и вообще комендант не был, как все пьющие русские мужики, отъявленным чудовищем.
Он скоро понял, что Холодилов здесь ни при чем, произошла какая-то ошибка и вообще отраву в мешок сунул не купец, а кто-то из его непутевых помощников. Нилов видел среди них одного хлыща, прыщ этот ему очень не понравился.
Холодилов же, оправившись от смертного испуга, поспешил сообщить коменданту пренеприятнейшую новость:
– Среди подопечных ссыльных зреет заговор, ваше сиятельство, – голос у купца сделался задыхающимся и перешел на шепот.
– Какой еще такой заговор? – выпучив глаза, заревел Нилов. – Ври, ври, да не завирайся. То, что тебя не отволокли в пыточную, еще не означает, что ты там не окажешься. С этим у меня дело налажено на ять! – Нилов потыкал пальцем в пространство над головой. – Понял? Одно легкое движение, и ты будешь болтаться на суку, господин купец!
Хоть и грозен был комендант, но Холодилов сейчас боялся его меньше, чем двадцать минут назад.
– Заговор ссыльных направлен против вас, – шепот купца стал еще тише, немощнее, по лицу его пробежала озабоченная верноподданическая тень, – против царицы-матушки, вона куда они решили дотянуться… Тати – это они.
Плечи у Нилова опустились, сделались бескостными, он шумно задышал и с размаху опустился на лавку.
– Дела-а, – протянул он жалобно, – дела наши грешные.
Нилов вспомнил, что о заговоре ему уже кто-то пробовал донести, поделиться тайной, но комендант даже слушать не стал доносчика, оборвал его раздраженно:
– Не бурови лишнего! Особливо, ежели чего-то не знаешь! Слышал звон… Тьфу!
А оказывается, заговором действительно попахивает, и Нилов поступил недальновидно, отказавшись выслушать доносчика. Это было ему неприятно.
– Заговор, говоришь? – угрюмо прохрипел он, сверля взглядом купца.
– Заговор, ваше сиятельство, – подтвердил Холодилов и меленько, от переносицы до подбородка, перекрестился, – своими детьми клянусь!
– Ладно, проверим это дело, – Нилов отвел взгляд в сторону, – но если ты соврал, то знаешь, что я с тобою сделаю…
– Знаю, знаю, ваше сиятельство.
– Вот что сотворю, – шумно выдохнул Нилов и, наложив кулак на кулак, повернул один кулак влево, второй вправо, – откручу тебе голову, как протухшему петуху. Понял?
– Так точно, понял, ваше сиятельство, – купец поклонился коменданту столь низко, что стала видна его шея в свалявшихся закрутках волос. – Если в том, что я говорил, найдете хоть полслова неправды, можете отрубить мне голову.
– И отрублю, – угрожающе произнес Нилов. – Отрублю обязательно. А пока посиди в моих казематах, мышей покарауль.
Купец начал всхлипывать, биться в истерике, но комендант уже перестал обращать на него внимание, лишь повелительно махнул рукой:
– Уведите!
Холодилова увели.
Вечером того дня Хрущев, наклонившись к уху Беневского, прошептал едва слышно:
– Надо бы переговорить, Морис Августович.
Беневский сощурил глаза, вмиг сделавшиеся жесткими.
– Что-то случилось?
– Еще не случилось, но может случиться.
Оглянувшись на Алешу Устюжанинова, склонившегося над букварем и самозабвенно водившего пальнем по строчкам, Беневский произнес успокаивающе:
– Парня не бойтесь, Петр Петрович, он – свой.
– Я знаю, – Хрущев нервно помял черную цыганскую бородку. – Есть повод для беспокойства: комендант арестовал Холодилова, – Хрущев замолчал и снова помял бородку.
– Интересно, интересно, – по голосу Беневского невозможно было понять, как он отнесся к этой новости. – Ну и чего, собственно? Арестовал и арестовал…
– Холодилов расскажет все, что знает о заговоре.
– Нилов купцу не поверит, – проговорил Беневский убежденно.
И Беневский оказался прав, он был неплохим психологом. Посадив Холодилова под замок, комендант поморщился брезгливо:
– Понапридумывал с перепугу две кучи навоза, чтобы собственную шкуру спасти. Пусть посидит три дня в «холодной», а там видно будет. Новый год опять-таки наступит… Хотя в истории с мышьяковым чаем есть закавыка…
В рассказе купца, пожелавшего с помощью мышьяка, всыпанного в чай, вырубить под корень группу заговорщиков, что-то было, конечно, и заставляло задуматься, но в заговор Нилов не поверил ни на йоту. Беневский рассчитал все точно.
Под Новый 1771-й год на Большерецк навалилась тяжелая, с крутым снегом, и волчьим воем пурга. Мело так сильно и так опасно, что в мутной круговерти снега даже собственную руку невозможно было разглядеть, а уж насчет того, чтобы увидеть крышу соседней хаты или хотя бы собственную печную трубу, то об этом даже помыслить было нельзя.
Метели на Камчатке обладали одной особенностью – они никогда не бывали короткими, пуржить могло неделю, две недели, три, земля съеживалась до крохотных размеров, ничего не было видно, люди делались как слепые. И дышать было нечем.
Митяй Кузнецов прибился к избушке Хрущева, принес свежего мяса – ногу оленя, протянул Беневскому:
– Полакомьтесь, Рождество все-таки, – сказал он. – Не смотрите, что мясо очень темное по цвету, мясо диких оленей всегда такое бывает. Зато оно очень чистое и полезное. Камчадалы никакого другого мяса не признают, только оленье.
– Приходи, Митяй, к нам на Новый год, – предложил ему Беневский.
– Приду, – Кузнецов согласно наклонил голову, – обязательно приду. Может быть, рыбы свежей сумею добыть – угощу тогда. И куропаток принесу – их много летает около Большерецка.